Некоторое время он ничего не говорил, затем, словно он не мог забыть поднятую ею тему, он спросил, можно сказать, сквозь зубы:

— Что ты подразумевала, когда сказала, что я бегу от ответственности?

Он сжала губы, затем смягчилась, и позволила себе успокаивающе выдохнуть.

— Почему ты думаешь, ты так много путешествуешь?

— Потому что, мне нравится это, — ответил он, но его голос прозвучал невыразительно.

— И потому что тебе надоедают тем, что пытаются воздействовать на тебя, здесь в Англии.

— Это делает меня ребенком, поскольку …?

— Поскольку, ты не желаешь вырасти и сделать что-нибудь такое … взрослое, что удержало бы тебя на одном месте.

— Такое, как что?

Ее руки сложились в жесте Я-думаю-это-просто-очевидно.

— Как женитьба.

— Это предложение руки и сердца? — подразнил он, уголок его рта приподнялся в нахальной усмешке.

Она почувствовала, как ее щеки заполыхали, но заставила себя продолжить:

— Ты же знаешь, что это не так, и не пытайся сменить тему, тем более, так преднамеренно жестоко.

Она ждала от него ответа, ждала когда он принесет свои извинения.

Его молчание было оскорбительным, и, не выдержав, она фыркнула и проговорила:

— Ради Бога, Колин, тебе тридцать три года.

— А тебе двадцать восемь, — указал он, не особо доброжелательным тоном голоса.

Было чувство, словно ее ударили в живот, но она была слишком рассержена, чтобы укрыться в своей раковине.

— В отличие от тебя, — тщательно выговорила она, — У меня нет роскоши делать кому-нибудь предложение.

— И в отличие от тебя, — добавила она, намериваясь заставить его почувствовать свою вину, в которой она справедливо обвинила его тремя минутами ранее: — У меня нет огромного количества воздыхателей, поэтому у меня никогда не было такой роскоши, как сказать нет, в ответ на предложение выйти замуж.

Его губы напряглись.

— Ты думаешь, обнародование того факта, что ты леди Уислдаун увеличит число твоих воздыхателей?

— Ты пытаешься обидеть меня? — выдавила она из себя.

— Я пытаюсь быть реалистом! Что, по-видимому, ты полностью теряешь из вида.

— Я никогда не говорила, что собираюсь обнародовать тот факт, что я леди Уислдаун.

Он схватил конверт с заключительной колонкой сплетен, и снова положил его на мягкое сидение.

— Тогда, что это такое?

Она снова схватила конверт, вытаскивая лист из конверта.

— Прошу прощения, — проговорила она медленно с большим сарказмом. — Я, должно быть, где-то пропустила предложение, указывающее на мою личность.

— Ты думаешь твоя лебединая песня сделает что-нибудь, что может уменьшить интерес к личности леди Уислдаун? Ох, извините меня, — с очень наглым видом он положил руку на сердце, — Возможно, я должен был сказать, к ТВОЕЙ личности. В конце концов, как я могу отрицать перед тобой, твою же собственную репутацию.

— Сейчас, ты просто безобразен, — сказала она, небольшой голос внутри нее спрашивал, почему же она не кричит и не плачет после таких издевательств.

Это был Колин, она его всегда любила, а он действовал так, словно ненавидел ее.

Могло ли быть что-нибудь еще в этом мире, более достойное слез?

Или, возможно, ничего этого не было. Может быть, вся эта печаль, увеличивающаяся внутри нее, всего лишь из-за смерти мечты. Ее мечты о нем. Она создала совершенный образ его в своем разуме, и с каждым словом, которое он бросал ей в лицо, становилось все более и более очевиден тот факт, что ее мечта оказалась ничем, ложью, пустотой.

— Я лишь показываю свою точку зрения, — выхватывая лист из ее рук. — Посмотри на это. Это больше всего напоминает приглашение для дальнейшего расследования. Ты дразнишь общество, буквально призываешь их раскрыть тебя.

— Это совсем не то, что я делаю!

— Может быть, ты не намеривалась этого делать, но в конечном результате, определенно это сделала.

Он, возможно, имел какие-то мысли на этот счет, но она не желала давать ему ни малейшего шанса высказать их.

— Это мое дело, — ответила она, скрещивая руки, и многозначительно глядя в сторону от него, — В конце концов, я одиннадцать лет оставалась нераскрытой. Я не вижу причин, почему мне следует теперь сильно волноваться из-за этого.

Он с раздражением вздохнул.

— Ты хоть принимаешь во внимание значение денег? Понимаешь, какое количество людей хотят заполучить тысячу фунтов леди Данбери.

— Я понимаю значение денег, гораздо лучше, чем ты, — ответила она, ощетиниваясь. — И, кроме того, награда леди Данбери не делает мою тайну уязвимее.

— Это делает всех более решительными, что делает тебя еще уязвимой. Не упоминая, тот факт, — добавил он, кривя губы в усмешке, — Что моя самая младшая сестра сказала, что это будет триумфом.

— Гиацинта? — спросила она.

Он мрачно кивнул, кладя лист рядом с собой на сиденье.

— И если Гиацинта думает, что будет завидным триумфом открыть твою личность, то ты можешь убедиться, она не единственная такая. Может быть именно из-за этого, Крессида проделала свою глупую уловку.

— Крессида сделала это ради денег, — проворчала Пенелопа. — Я уверена в этом.

— Отлично. Не имеет значение, из-за чего сделала это Крессида. Все дело в том, кто она такая, и как только ты избавишься от нее со всем своим идиотизмом, — он хлопнул рукой по листу бумаги, заставляя Пенелопу вздрогнуть, поскольку звук был довольно резкий и громкий, — Кто-нибудь еще займет ее место.

— Я думаю, так будет не всегда, — сказала она, главным образом потому, что не могла позволить ему оставить последнее слово за собой.

— Ради любви к всевышнему, женщина, — взорвался он, — Позволь Крессиде убраться вместе с ее интригами. Она — ответ на все твои мольбы.

Ее глаза сердито посмотрели на него.

— Ты не знаешь, о чем я молюсь.

Что-то в ее тоне укололо Колина прямо в грудь. Она не изменила его точки зрения, даже чуть-чуть не сдвинула ее, но он не мог найти слов, чтобы заполнить повисшее молчание. Он посмотрел на нее, затем посмотрел в окно, его ум рассеяно сфокусировался вокруг купола Кафедрального Собора Святого Павла.

— У нас займет довольно много времени добраться до дома, — пробормотал он.

Она ничего не сказала. Он не винил ее. Это было глупое нелогичное заключение, пустые слова, чтобы заполнить молчание и ничего больше.

— Если ты позволишь Крессиде, — начал он.

— Прекрати, — взмолилась она. — Пожалуйста, не говори ничего больше. Я не могу позволить ей сделать это.

— Ты хоть по-настоящему думала, что ты в итоге получишь?

Она резко посмотрела на него.

— Ты думаешь, я была способна думать о чем-нибудь другом за прошедшие три дня?

Он попробовал другую тактику.

— Какое имеет значение, что люди узнают, что это именно ты была леди Уислдаун? Ты же знаешь, что ты была умной и одурачила нас всех. Разве этого не достаточно?

— Ты не слушаешь меня! — ее рот, замер открытым в странном недоверчивом овале, словно она не могла поверить, что он не может понять то, что она говорит ему.

— Мне не надо, чтобы люди знали, что это я была леди Уислдаун. Мне надо, чтобы они знали, что это была не она.

— Но ты, не возражаешь, если люди подумают про кого-нибудь еще, что она — леди Уислдаун? — настаивал он, — В конце концов, ты сама обвинила леди Данбери неделю назад.

— Я должна была обвинить кого-нибудь, — объяснила она, — Леди Данбери довольно решительно спросила у меня, кого я считаю леди Уислдаун, и я не могла придумать ничего лучше. Кроме того, не так уж плохо, если люди подумают, что это леди Данбери. По крайней мере, мне нравится леди Данбери.

— Пенелопа —

— Как ты будешь себя чувствовать, если твои дневники опубликуют под именем Найджела Бербрука? — потребовала она от него ответа.

— Найджел Бербрук не может два предложения соединить вместе, — произнес он с ироническим фырканьем. — Я с трудом верю, что кто-нибудь сможет поверить в то, что он смог написать мои дневники.