Его дыхание было горячим, его пристальный взгляд, казалось, обжигал ее, и он заставил ее почувствовать жаркое и горячее ощущение внизу живота. Его пальцы оказались сзади ее платья, умело, передвигаясь по пуговицам, пока она не почувствовала, что ткань ослабла сначала вокруг груди, потом вокруг бедер и талии. А затем, ткани вообще на ней не стало.

— Господи, — прошептал он, голос его был не громче дыхания, — Ты так прекрасна.

И впервые в своей жизни, Пенелопа по-настоящему поверила в то, что это могло быть правдой.

Было что-то порочное и возбуждающее в том, что она почти полностью обнажена перед другим человеком, но ей совсем не было стыдно.

Колин так страстно на нее смотрел, прикасался к ней так благоговейно и почтительно, что она не чувствовала ничего плохого, у нее было сильное ощущение, что это ее судьба.

Его пальцы заскользили по чувствительной коже ее груди, сначала дразня ее кончиками ногтей, затем мягко лаская ее подушечками пальцев, потихоньку переходя на ее ключицу.

Что-то странное сжалось внутри нее. Она не знала, почему это случилось, то ли из-за прикосновения его пальцев, то ли потому, что он так на нее смотрел, но что-то в ней изменилось.

Она почувствовала себя довольно странно.

Это было чудесное ощущение.

Он привстал на коленях на кровати около него, все еще полностью одетый, глядя на нее сверху вниз собственническим взглядом с гордостью и желанием.

— Я никогда не думал, что ты будешь выглядеть так, — прошептал он, медленно перемещая ладонь, пока его рука не прикоснулась к соску ее груди.

— Я никогда не думал, что я буду любить тебя здесь.

Пенелопа впитывала его дыхание, дышала им, когда от этих слов что-то внутри нее вздрогнуло. Что-то в его словах встревожило ее, и он, должно быть, увидел промелькнувшее в ее глазах беспокойство, потому что тут же спросил:

— Что с тобой? Что-то не так?

— Ничего, — начала говорить она, затем замолчала.

Их брак должен быть основан на честности к друг другу, и она бы никогда не сможет это сделать, если с самого начала не будет говорить о своих настоящих чувствах.

— Что заставляло тебя думать, что я буду так выглядеть? — тихо спросила она.

Он лишь уставился на нее, явно смущенный ее вопросом.

— Ты сказал, что никогда не думал, что я буду выглядеть так, — объяснила она, — Что заставляло тебя думать, что я буду так выглядеть?

— Не знаю, — признался он, — До этой пары последних недель, я, честно говоря, вообще не думал об этом.

— А с тех пор? — настаивала она, не совсем уверенная, почему ей так необходим его ответ, лишь зная, что необходим, и все.

Очень короткий момент, он раздумывал, затем резко склонился над ней, прикоснувшись тканью своего жилета к ее животу и груди, его горячее дыхание заструилось по ее коже.

— А с тех пор, — почти прорычал он, — Я думал об этом моменте, тысячу раз. Представляя в своем воображение сотни различных грудей, прекрасные и желанные, полные и просящие моего внимания, но ничто, я повторю, если в первый раз ты не расслышала, ничто, даже близко не походило на это совершенство.

— Ох, — это было все, что она могла сказать.

Он скинул фрак, жилет, пока не остался в своей чудесной льняной рубашке и бриджах, затем ничего не делал, лишь жадно смотрел на нее. Грешная и порочная улыбка приподняла один уголок его рта, когда он смотрел, как она извивается под ним, становясь горячей и почему-то голодной от такого жаркого взгляда.

А затем, когда она уверилась в том, что больше не выдержит ни секунды, он протянул и накрыл обе ее груди своими руками, слегка сжимая их, словно он проверял их вес и форму. Он неровно простонал, и она почувствовала, как он передвинул руки так, чтобы соски выглядывали между пальцами.

— Я хочу, чтобы ты села, — простонал он, — Так я смогу увидеть их полными, прекрасными и большими. Я хочу усесть позади тебя, прижаться к тебе и накрыть их своими руками.

Его губы нашли и ее ушко, и его голос понизился до шепота:

— И я хочу сделать это перед зеркалом.

— Прямо сейчас? — пискнула она.

Он, казалось, раздумывал над этим пару секунд, затем покачал головой.

— Позже, — пробормотал он.

А затем повторил довольно решительным тоном. — Позже.

Пенелопа открыла рот, чтобы о чем-то попросить у него — она понятия не имела о чем — но прежде чем она успела сказать хоть слово, он пробормотал:

— Сначала самое важное, — затем наклонил голову к ее груди, дразня и лаская ее своим дыханием, затем прикоснулся губами к соску ее груди и втянул его в рот, тихо хихикнув, когда она вскрикнула от неожиданности и выгнулась дугой в его кровати.

Он продолжал эти мучительные пытки до тех пор, пока она почти не решила закричать в полный голос от этого, тогда он передвинулся к другой ее груди, и повторил все снова. Но на сей раз он освободил одну руку, и она казалось, была везде — дразнила, ласкала, щекотала. Его рука была на ее животе, на бедре, ласкала ее колено, забиралась под ее нижнюю юбку.

— Колин, — задохнулась Пенелопа, извиваясь под ним, поскольку его пальцы ласково пробежали по ее бедру.

— Ты пытаешься избежать этого, или хочешь большего? — с трудом пробормотал он, его губы так и не оставили ее груди.

— Я не знаю.

Он приподнял голову, улыбаясь ее беспомощности.

— Хорошо.

Он приподнялся над ней, и медленно снял с себя оставшуюся одежду, сначала свою льняную рубашку, затем ботинки, и, наконец, бриджи. И проделывая все это, он ни разу не отвел своих глаз от ее тела. Когда он разделся, он взялся за ее одежду, окончательно стянул с нее все, по пути мягко проводя пальцами по ее талии.

Она осталась перед ним в своих прозрачных и легких чулочках. Он приостановился, и улыбнулся, невозможно было быть мужчиной и не наслаждаться открывшимся видом. Затем он легко стянул чулочки с ее ног, позволяя им упасть на пол, после того, как он стянул их с ее пальчиков ног.

Она задрожала в ночном воздухе, так что он лег на нее, укрывая ее своим телом, вливая в нее свое тепло, и медленно смакуя пальцами шелковистость ее кожи.

Он нуждался в ней. Было так уничижительно, чувствовать насколько она нужна ему. Он был напряжен, охвачен жаром, и с трудом сдерживал свое желание. И даже притом, что его тело кричало и требовало разрядки, его охватило странное спокойствие, неожиданное чувство полного контроля над своим телом. Где-то по пути, он прекратил заботиться лишь о своем наслаждении. Он стал все делать лишь для нее — нет, это было для них обоих, для этого невиданного прежде единения и удивительной любви, которую лишь теперь он смог оценить.

Он хотел ее — Боже, как он хотел ее — он хотел, чтобы она извивалась под ним, крича от страсти, бессознательно мотала головой из стороны в сторону, в то время как он дразнил ее своим ласками.

Он хотел, чтобы она любила это, любила его, чтобы она знала, что когда они лежат в таких объятиях, покрытые потом и истощенные, она принадлежит лишь ему одному.

Потому что он уже понял, что он целиком и полностью принадлежит только ей.

— Скажи мне, если я сделаю что-то, что тебе не понравится, — проговорил он, удивленный тем, как дрожит его голос, произнося эти слова.

— Ты не можешь сделать то, что мне не понравиться, — прошептала она, ласково прикасаясь пальцами к его щеке.

Она не понимала. Это почти заставило его улыбнуться, скорее всего, он бы точно улыбнулся, если бы не был так сильно заинтересован в том, чтобы ее первый опыт, был хороший. Но она прошептала слова — ты не можешь — что могло означать лишь одну вещь — что она понятия не имеет, что, значит, заниматься любовью с мужчиной.

— Пенелопа, — мягко проговорил он, накрывая ее руку своей, — Мне нужно кое-что объяснить тебе. Я могу причинить тебе боль. Я никогда не хотел бы причинить тебе боль, но я могу сделать это, и —

Она покачала головой.

— Нет, ты не можешь, — прошептала она снова, — Я знаю тебя. Иногда даже я думала, что знаю тебя лучше, чем саму себя. И ты никогда не сделаешь ничего, что могло бы причинить мне боль.