У Пенелопы подкосились ноги, и она плюхнулась на ближайший стул.

— Я люблю тебя, — повторил он, — Ты знаешь это?

Она кивнула, закрыв глаза, и как котенок потерлась лицом о его ладони.

— Я должен кое-что сделать, — сказал он, — Но я не способен сосредоточиться, пока думаю все время о тебе, беспокоясь из-за того, что ты плачешь, и из-за того, что тебе сделали больно.

— Все хорошо, — прошептала она, — Все хорошо, потому что я рассказала тебе.

— Я все сделаю так, как надо, — поклялся он, — Ты только верь мне.

Она открыла глаза. — Я верю тебе всей моей жизнью.

Он улыбнулся, и она неожиданно успокоилась от его слов. Все будет в порядке. Может не сегодня, и даже не завтра, но совсем скоро. Трагедия не может существовать в мире там, где есть одна из улыбок Колина.

— Я не думаю, что до этого может дойти, — нежно проговорил он, в последний раз мягко проводя рукой по ее щеке, прежде чем убрать свою руку.

Он повернулся и пошел к двери, его рука прикоснулась к дверной ручке.

— Не забудь про сегодняшний бал, который устраивает моя сестра.

Пенелопа простонала.

— Мы должны пойти туда? Последнее, чтобы я сейчас хотела, это появляться на публике.

— Мы должны пройти, — твердо сказал Колин, — Дафна не так часто является хозяйкой бала, и очень сильно расстроится, если мы не появимся там.

— Я знаю, — вздохнув, пробормотала Пенелопа, — Я знаю. Я знала этого, даже когда жаловалась, прости меня.

Он улыбнулся.

— Все в порядке. Ты имеешь полное право сейчас на плохое настроение.

— Да, — ответила она, стараясь улыбнуться ему. — Имею полное право, не так ли?

— Я скоро вернусь, — пообещал он.

— Куда ты …, — начала было говорить она, но затем резко оборвала себя.

Он очевидно сейчас не хотел отвечать на вопросы, даже от нее.

Но к ее удивлению, он ответил: — Повидать брата.

— Энтони?

— Да.

Она ободряюще ему кивнула, пробормотав:

— Иди. Со мной будет все нормально.

Бриджертон всегда находил поддержку и источник силы в другом Бриджертоне.

Если Колин чувствовал, что он нуждается в совете брата, он должен немедленно пойти к нему.

— Не забудь подготовиться на бал Дафны, — напомнил он ей.

Она сердечно отсалютовала ему, и смотрела вслед, пока он выходил из комнаты.

Она подошла к окну, чтобы посмотреть, как он будет идти пешком, но он не появился, он должно быть сразу пошел к конюшням. Она тяжко вздохнула, и устало оперлась о подоконник. Ей так хотелось еще в последний раз посмотреть на него.

Она хотела узнать, что же он задумал.

Она хотела, хотя бы быть уверенной в том, что у него есть план.

Но в то же самое время она почувствовала странное чувство легкости и непринужденности. Колин все сделает правильно. Он сказал, что он все сделает, а он никогда не лгал.

Она знала, что ее идея, попросить помощи у леди Данбери, не была самым хорошим решением проблемы, но если у Колина не было идеи получше, что еще они могли сделать?

Но, сейчас она постаралась прогнать все тяжелые мысли из головы. Она была такой усталой, и такой взволнованной, что прямо сейчас ей просто необходимо закрыть глаза и не думать ни о чем, кроме зеленых изумрудных глаз ее мужа, и его теплой улыбки.

Завтра.

Завтра она поможет Колину найти решение их проблемы.

Сегодня она отдохнет. Она немного вздремнет, и попытается представить себе, как же ей сохранить лицо перед всем высшим светом сегодня вечером на балу, когда там непременно будет Крессида, наблюдая за ней, и выжидая ее малейшего неверного шага.

Можно было подумать, что после десяти лет притворства, она не представляла собой ничего большего, кроме стоящей у стенки зала и некому ненужной Пенелопы Физеренгтон, она привыкла играть эту роль, и скрывать свою истинную сущность.

Но так было тогда, когда ее тайна была никому неизвестна. Сейчас все изменилось. Пенелопа свернулась калачиком на софе и закрыла глаза.

Сейчас все изменилось, но ведь это не подразумевало, что изменилось в худшую сторону, разве не так? Все должно измениться к лучшему. Просто должно. Разве не так?

Колин начал сожалеть о своем решение поехать к брату в своем экипаже. Ему хотелось идти пешком — энергичное использование мышц своих ног, казалось единственно социально приемлемым выходом его ярости.

Но он сознавал, что сейчас время играет очень важную роль, и даже, несмотря на большое движение на улицах, экипаж доставит его к дому в Мэйфер, гораздо быстрее, чем он доберется туда на своих двоих.

Но в экипаже, стены надвигались на него, а воздух казался слишком спертым, и почему эта, богом проклятая, молочная повозка, именно сейчас умудрилась перегородить улицу?

Колин высунул голову наружу, все еще выглядывая из экипажа, хотя они уже начали останавливаться.

— Боже Всевышний, — пробормотал он, оглядывая место действия.

Разбитые бутылки, валялись по всей улице, молоко было повсюду, он не смог бы сказать, кто визжит громче — лошади, которые запутались в своих упряжках, или леди на тротуарах, чьи платья, оказались полностью забрызганные молоком.

Колин выпрыгнул из своего экипажа, с намерением помочь очистить улицу, но очень скоро стало очевидно, что затор на Оксфорд-стрит продлиться, еще, по меньшей мере, около часа.

Он проверил, что о лошадях должным образом позаботились, и сообщил своему кучеру, что пойдет пешком.

Он вызывающе смотрел на лица всех людей, которые проходили мимо него, словно наслаждаясь, когда они испуганно отводили свои глаза, сталкиваясь с такой откровенной враждебностью.

Он почти желал, чтобы один из них сделал комментарий по его поводу, чтобы он мог хоть кого-нибудь отдубасить, и выпустить пар.

Не имело значения, что единственным человеком, которому он так хотел свернуть шею, была Крессида Туомбли; для этой цели мог подойти любой человек.

Его гнев делал его неуравновешенным, неблагоразумным. Совсем не похожим на себя. Но он еще не был уверен, что же произошло с ним, после того, как Пенелопа рассказала об угрозах Крессиды. Это было больше чем злость, сильнее, чем ярость

Это было почти физическим ощущением; это пульсировало в его венах, покалывало его кожу.

Он хотел кого-нибудь ударить.

Он хотел пнуть что-нибудь, стукнуть кулаком об стену.

Он был в очень большой ярости, когда Пенелопа опубликовала свою последнюю колонку. Фактически, он думал, что на свете, не может быть большей злости и ярости.

Он ошибся.

Или, возможно, это был просто другой вид ярости. Кто-то, очень низменный, хотел обидеть женщину, которую он любил больше всего на свете.

Как он мог допустить это? Как он мог позволить этому случиться?

Ответ был прост. Он не мог. Он должен остановить это. Он должен что-то сделать.

После стольких лет легкой жизни, смеха и насмешек над другими, пришло время действовать.

Он огляделся, и с удивлением обнаружил, что он стоит у Бриджертон-Хауса. Забавно, но это здание, больше не казалось ему, его домом.

Он родился и вырос здесь, но теперь, это был дом его брата.

Его дом был в Блюмсбари. Его дом был с Пенелопой.

Его дом был везде, где была Пенелопа.

— Колин?

Он развернулся. Энтони стоял на тротуаре, очевидно, возвращаясь к себе домой, после какого-то дела. Энтони кивнул на дверь.

— Ты собирался постучать?

Колин продолжал безучастно смотреть на брата, только сейчас поняв, что он стоял здесь совершенно неподвижно, Бог знает сколько времени.

— Колин? — с беспокойством, Энтони снова окликнул своего брата.

— Мне нужна твоя помощь.

Это было все, что он должен был сказать.

Пенелопа была почти полностью одета для бала, который устраивала Дафна, когда горничная принесла записку от Колина.

— Данвуд, получил это от посыльного, — объяснила горничная, сделала быстрый реверанс, и покинула комнату, чтобы Пенелопа могла прочитать записку в уединении.