— Мама, — произнес Колин, поворачиваясь к Вайолет, — Как вы поживаете?

— Ты посылаешь мне зашифрованную записку, через весь город, — проговорила Вайолет, — И спрашиваешь меня, как я поживаю?

Он улыбнулся. — Да.

Вайолет, фактически указала на него пальцем, и начала им сердито покачивать, что она всегда запрещала делать своим детям в общественных местах.

— О, нет, Колин Бриджертон, этот номер не пройдет. Ты не сможешь уйти от объяснения. Я твоя мать. Я вырастила тебя!

— Я знаю о наших родственных отношениях, — проговорил он.

— Я надеюсь, ты не собираешься сбежать от меня на вальс, отвлекая меня своими умными фразами и своей обольстительной улыбкой.

— Ты думаешь, у меня обольстительная улыбка?

— Колин!

— Но, — проговорил он, — Ты совершенно права.

Вайолет заморгала. — Я права?

— Да, насчет вальса, — он склонил голову набок, — Мне, кажется, я слышу, как его вот-вот начнут играть.

— А я ничего не слышу, — заявила Гиацинта.

— Не слышишь? Какая жалость, — он схватил Пенелопу за руку. — Пойдем, жена. Я думаю, сейчас наш танец.

— Но никто не танцует, — выдавила Гиацинта.

Он улыбнулся ослепительной улыбкой.

— Я уверен, все скоро затанцуют.

И прежде, чем кто-нибудь успел прокомментировать его заявление, он дернул за руку Пенелопу, и буквально потащил ее за собой через толпу.

— Разве ты не хотел вальсировать? — спросила, задыхаясь, Пенелопа, когда она прошли мимо небольшого оркестра.

— Нет, просто хотел сбежать от них, — объяснил Колин, проскальзывая в какую-то боковую дверь, и таща ее за собой.

Несколько секунд спустя, поднявшись вверх по лестнице, они оказались в небольшой комнате, где единственным светом был мерцающий огонь свечей и фонарей снаружи окна.

— Где мы? — спросила Пенелопа, оглядываясь по сторонам.

Колин пожал плечами.

— Не знаю. Это кажется, неплохим местом для разговора.

— Ты, наконец, собираешься мне рассказать, что происходит?

— Нет, сначала я собираюсь поцеловать тебя.

И прежде чем у нее появился шанс ответить (но не запротестовать!), его губы нашли ее губы в коротком, голодном и одновременно нежном поцелуе.

— Колин! — задыхаясь, воскликнула она, в тот момент, когда он переводил дыхание.

— Не сейчас, — пробормотал он, и поцеловал ее снова.

— Но, — это было все, что она успела проговорить.

Это был поцелуй, который словно обволакивал ее теплом, от головы и до кончиков пальцев на руках и ногах. При котором его губы жадно и нежно захватили ее рот в сладостный плен, а его руки скользили по ее спине. Это был поцелуй, который легко превращал ее колени в воду, приводя ее почти к обморочному состоянию, и он мог на софе делать с ней все, что захочет, несмотря на то, что они находились в паре метров от пятисот человек, и, кроме того —

— Колин! — снова воскликнула она, с трудом найдя в себе силы оторваться от его губ.

— Ш-ш-ш.

— Колин, ты должен остановиться!

Он выглядел, словно потерявшийся щенок.

— Я? Должен?

— Да, ты должен.

— Я думаю, ты сказала это, лишь из-за всех этих людей по соседству с нами.

— Нет, хотя это тоже достаточно хорошая причина, чтобы рассмотреть возможность сдерживания себя.

— Чтобы рассмотреть и отклонить? — с надеждой спросил Колин.

— Нет! Колин! — она вырвалась из его рук, и отошла на несколько футов назад, чтобы его близость не заставляла ее сожалеть об упущенной возможности.

— Колин, ты должен рассказать мне, наконец, что происходит.

— Ну, — медленно проговорил он, — Я целовал тебя и …

— Нет, ты же знаешь, что я не это имела в виду.

— Очень хорошо.

Он отошел дальше от нее, его шаги эхом отдавались в ее ушах. Когда он повернулся к ней, на его лице было очень серьезное выражение.

— Я решил, что нужно делать с Крессидой.

— Ты? Что? Скажи мне!

Его лицо приняло немного страдальческое выражение.

— Фактически, я думал, что лучше не говорить тебе до тех, пор, пока мой план не будет идти полным ходом.

Она уставилась на него с недоверием.

— Ты это серьезно?

— Ну, вообще-то …, — он посмотрел на дверь, словно надеясь как-нибудь сбежать.

— Расскажи мне, — настаивала она.

— Очень хорошо, — он тяжело вздохнул, затем еще раз вздохнул.

— Колин!

— Я собираюсь сделать объявление, — сказал он так, словно это должно было все объяснить.

Сначала она ничего не сказала, думая, что он пояснит, когда же это не сработало, она осторожно спросила:

— Что это за объявление?

Он упрямо сжал губы, и стал выглядеть очень решительно.

— Я собираюсь рассказать правду.

Она задохнулась.

— Обо мне?

Он кивнул.

— Но, ты не можешь это сделать!

— Пенелопа, я думаю, так будет лучше.

Паника охватила ее, дышать стало трудно.

— Нет, Колин, ты не можешь! Ты не можешь сделать это! Это не твоя тайна, чтобы решить открыть ее!

— Ты хочешь платить Крессиде всю оставшуюся жизнь?

— Нет, конечно, нет, но я могу попросить леди Данбери —

— Ты не пойдешь к леди Данбери, и не будешь просить ее солгать от твоего имени, — решительно проговорил он. — Это ниже твоего достоинства, и ты это прекрасно знаешь.

Пенелопа задыхалась от его резкого тона. Но глубоко внутри, она знала, что он прав.

— Если ты так желаешь разрешить кому-нибудь узурпировать твою личность, — сказал он, — Тогда ты должна была просто позволить Крессиде сделать это.

— Я не могла, — пробормотала Пенелопа, — Только не она.

— Прекрасно. Тогда настало время встать и посмотреть в лицо опасности.

— Колин, — прошептала она, — Мое имя будет разрушено.

Он пожал плечами.

— Тогда мы просто уедем из страны.

Она потрясла головой, отчаянно стараясь подобрать нужные слова.

Он нежно взял ее за руки.

— Разве это имеет значение? — мягко проговорил он. — Пенелопа, я люблю тебя. И пока мы вместе, мы будем счастливы.

— Не в этом дело, — пробормотала она, пытаясь вытащить свою руку, чтобы вытереть слезы из глаз.

Но он не отпустил.

— Тогда, в чем? — спросил он.

— Колин, твое имя тоже будет разрушено, — прошептала она.

— Я не возражаю.

Она недоверчиво уставилась на него. Он с такой непренужденностью говорил о том, что может кардинально изменить его жизнь так, как он даже не представляет.

— Пенелопа, — голос его звучал довольно рассудительно, — Это одно единственное решение. Или мы скажем это всему миру. Или это сделает Крессида.

— Мы могли бы заплатить ей, — прошептала Пенелопа.

— Неужели ты этого хочешь? — спросил Колин, — Отдать ей все свои деньги, которые ты с таким трудом заработала? Тебе проще было позволить ей остаться леди Уислдаун.

— Я не могу позволить тебе сделать это, — сказала она, — Я не думаю, что ты понимаешь, что, значит, быть изгоем общества.

— А ты?

— Гораздо лучше, чем ты!

— Пенелопа —

— Ты пытаешься выглядеть так, словно для тебя это не имеет никакого значения, но это не так. Ты тогда так сильно рассердился на меня, когда я издала свою последнюю колонку, а все потому, что ты думал, что я ни в коем случае не должна рисковать, иначе моя тайна может выйти наружу.

— Но так и случилось, — заметил он, — Я был прав.

— Вот, — быстро сказала она, — Видишь? Ты до сих пор сердишься на меня за ту колонку!

Колин тяжело вздохнул. Разговор двигался не в том направление, на какое он рассчитывал. Он совсем не собирался бросать ей в лицо свое старое мнение об издании ее последней колонки, но, тем не менее, сделал это.

— Если бы ты не опубликовала свою последнюю колонку, — проговорил он, — мы бы не оказались в нашем нынешнем положение, это так, но речь сейчас идет о другом, разве не так?

— Колин, — прошептала она, — Если ты скажешь всем, что я леди Уислдаун, и они прореагируют на это, так как я думаю, ты никогда не увидишь свои мемуары опубликованными.

Его сердце остановилось.