Наверху на большой кровати под балдахином Чарльз Полдарк у порога смерти судорожно глотал спертый воздух, единственное средство, которое оставила ему медицина. В соседней комнате западного крыла Джеффри Чарльз, у порога своей жизни, впитывал в себя материнское молоко, альтернативу которому научная медицина еще не нашла.

В течение последнего месяца Элизабет пережила всевозможные потрясения. Рождение ребенка оказалось главным событием всей её жизни, и, глядя на кучерявую макушку светлой головки Джеффри Чарльза, прижатую к её белой коже, она преисполнилась трепетным чувством гордости, достоинства и счастья. После рождения сына смысл ее жизни изменился. Она приняла, с радостью ухватилась за пожизненный материнский долг, гордую и всепоглощающую обязанность, на фоне которой меркнут все обычные обязательства.

После длительного периода сильного упадка сил она внезапно начала поправляться, и уже на прошлой неделе чувствовала себя привычно здоровой. Но она осталась рассеянной и ленивой, радуясь возможности полежать и подумать о сыне, наблюдая, как тот спит в её объятиях. Элизабет крайне огорчало, что, оставаясь в постели, она перекладывала все заботы на плечи Верити, но не могла собраться с духом, чтобы рассеять чары праздности и привычно хлопотать по дому. Она просто не могла переносить расставание с сыном.

Этим вечером она лежала, прислушиваясь к шагам, раздававшимся в старом доме. За время своей болезни Элизабет, обладавшая острым слухом, изучила каждый звук; любая распахнутая дверь звучала по-своему: дисканты и басы ржавых петель, щелчки и лязг всевозможных щеколд, скрип отошедших половиц или пола, незастеленного коврами. Так что она могла проследить передвижение любого домочадца в западном крыле дома.

Миссис Табб принесла ей ужин: ломтик грудки каплуна, вкрутую сваренное яйцо и стакан теплого молока. К девяти часам пришла Верити и посидела с ней десять минут. Верити вполне удалось справиться со своим разочарованием, подумалось Элизабет. Она стала чуточку тише, чуть больше занята делами по хозяйству. Верити обладала восхитительной силой ума и уверенностью в своих силах. Элизабет была признательна ей за стойкость духа. Сама она ошибочно полагала, что ей недостает этих качеств, и восхищалась ими в Верити.

Отец дважды открыл глаза, сказала ей Верити, и удалось заставить его сделать глоток бренди. Он никого не узнает, но уже засыпает легче, что внушает надежду. Она собирается сидеть при нем, на случай, если ему что-то понадобится. Подремать она успеет в его кресле.

В десять часов поднялась миссис Чайновет и настояла на том, чтобы пожелать дочери спокойной ночи. Она так пылко говорила про бедного Чарльза, что разбудила его внука. А затем, что особенно ненавидела Элизабет, продолжила говорить, пока Элизабет кормила сына. Но наконец она ушла, и ребенок заснул. Элизабет растянулась на постели и радостно прислушивалась к шагам Фрэнсиса, раздающимся в соседней комнате. Вскоре он зайдет пожелать ей доброй ночи, а потом её укутают ночь и покой до самого утра.

Он вошел, ступая с крайней осторожностью, остановился на мгновение, чтобы взглянуть на спящего ребенка, а затем присел на край кровати и взял Элизабет за руку.

- Моя бедная жена как всегда обделена вниманием, - произнес он. - Твой отец не один час без передышки жаловался на Фокса и Шеридана, а ты тут заперта одна, пропустив все прелести разговора.

В его подшучивании крылась нотка обиды. Фрэнсис слегка расстроился, когда она рано отправилась спать. Но при виде Элизабет обида растаяла, уступив место любви.

Некоторое время они шептались, затем он потянулся к ней и поцеловал. Элизабет бессознательно подставила губы, и только когда его руки обняли ее, поняла, что легким поцелуем дело сегодня не закончится.

Спустя мгновение он отодвинулся и озадаченно улыбнулся.

- Что-то не так?

Она указала на детскую кроватку.

- Ты разбудишь его, Фрэнсис.

- Ох, он только что поел. И спит крепко. Ты ведь сама мне сказала.

- Как отец? - спросила она. - Ему лучше? То, что некоторые этого не понимают...

Он пожал плечами, чувствуя, что вел себя неправильно. Он вовсе не радовался тому, что отец слег; как и не был безучастен к возможному исходу, но чувство к ней было чем-то другим. И одно другому не противоречило. Сегодня он отнес ее на руках вниз. Его огорчило, что она исхудала, но он всё же был рад чувствовать тяжесть в хрупкой Элизабет. С того самого мгновения его преследовал запах Элизабет. Прикидываясь, что развлекает гостей, он на самом деле не сводил с нее глаз.

- Мне сегодня нехорошо. Болезнь твоего отца очень меня расстроила.

Как и всех гордых мужчин, Фрэнсиса задевало, когда его отвергали подобным образом. В такие мгновения он чувствовал себя похотливым школьником.

- Ты когда-нибудь почувствуешь себя лучше? - спросил он.

- Это нечестно, Фрэнсис. Не по своей же воле я чувствую слабость.

- Как и не по моей, - раздражительность, накопившаяся в нем за долгие месяцы воздержания, вырвалась наружу. Как и еще многое другое. - Я заметил, что с Россом сегодня ты не хмурилась и не выглядела слабой.

В её глазах вспыхнуло негодование. Сразу же после её ссоры с Россом брошенные им слова нашли в ней отклик и оправдание. Она не получала от него никаких вестей и жалела его. Долгие месяцы своей беременности она большей частью думала о Россе, о его одиночестве, о потухших глазах на изувеченном шрамом лице. Как и все люди, она не могла удержаться от сравнения того, что имела, с тем, что могла получить.

- Пожалуйста, только его не впутывай.

- Как я могу? - воскликнул он, - если ты сама его не оставляешь.

- Что ты хочешь этим сказать? Росс ничего для меня не значит.

- Может, ты начала об этом жалеть?

- Ты, наверное, пьян, Фрэнсис, раз говоришь со мной подобным тоном.

- Так и вертелась вокруг него днем. Росс, сядь со мной рядом. Росс, разве мой малыш не прелесть? Росс, отведай кусочек пирога. Боже мой, сколько суеты.

- Ты ведешь себя, как ребенок, - задыхаясь от злости, произнесла Элизабет.

Фрэнсис поднялся.

- Росс, уверен, не вел бы себя, как ребенок.

- Да, уверена, не вел бы. - ответила она, стараясь задеть мужа.

Они посмотрели в глаза друг другу.

- Пожалуй, слишком откровенно, не считаешь? - сказал Фрэнсис и удалился.

Он ворвался в свою комнату и, невзирая ни на спящего малыша, ни на больного, хлопнул дверью. Затем кое-как разделся, побросав одежду на пол, и завалился спать.

Он лежал, заложив руки за голову, и не смыкал глаз еще час, пока его не окутал сон. Его терзали разочарование и зависть. Вся его любовь и желание превратились в горечь, пустоту и уныние.

И не было рядом никого, чтобы подсказать, что он ошибался в своей ревности к Россу. Не было рядом никого, чтобы сказать, что теперь у него появился еще один и более сильный соперник.

Не было никого, чтобы предупредить его о Джеффри Чарльзе.

В развивающемся разуме Демельзы одной из комнат в Нампаре отводилась особая роль. Этой комнатой была библиотека.

Ей потребовалось длительное время, что рассеять свое недоверие к мрачному и пыльному помещению. Недоверие, являющееся следствием одной ночи, проведенной в просторном алькове, или, вернее, рядом с ним. Впоследствии она обнаружила, что вторая дверь в той спальне ведет в библиотеку, и часть страха тех первых часов перешла и на комнату за второй дверью.

Но страх и влечение идут рука об руку, как отталкивая нас, так и притягивая, и раз ступив в ту комнату, Демельза никогда не уставала в нее возвращаться. После своего возвращения Росс привел комнату в порядок, потому что каждая ее частица навевала воспоминания о детстве, матери, отце, их голосах, думах и утерянных надеждах. Для Демельзы тут не было воспоминаний, только открытия.

Половину предметов она никогда раньше не видела. Для некоторых из них даже её изобретательный ум не мог найти применения, а поскольку она не умела читать, то и стопки желтых бумаг, бирки и ярлычки, прикрепленные к некоторым предметам, не могли ей помочь.