Вероятно, Джим принес добычу и складывал ее в углу. Вот почему он вернулся так быстро. Странно, что с ним никого не было, не раздавались голоса Ника или отца. Наверное, они остались там. Лучший шанс выловить остатки после кораблекрушения появится на рассвете. Она надеялась, что они все будут осторожны. Еще и двух лет не прошло с тех пор, как Боб Триги утонул, пытаясь протянуть веревку до корабля, и оставил вдову с маленькими детьми.

Джим не позвал её. Наверное, решил, что она спит. Джинни уже открыла было рот, чтобы его окликнуть, как внезапно с неприятным предчувствием, кольнувшим сердце, подумала, что человек внизу, может, и не Джим.

Её подозрения пробудила тяжелая поступь. Джим ступал легко. Джинни присела в кровати и прислушалась.

Если это Джим, то он что-то очень неуклюже и пьяно ищет. Но со времени их свадьбы Джим пил не больше одной кружки слабого эля. Джинни ждала, и промелькнувшая в её сознании мысль внезапно обрела смысл и укрепилась.

Лишь только один человек, решила она, мог войти в дом в отсутствие Джима, мог ходить столь неуклюже и в любое мгновение мог подняться по лестнице. И он исчез несколько месяцев назад, считался мертвым. Про него ничего не было слышно так давно, что обуревавшие её страхи исчезли.

Джинни съежилась и прислушалась к ветру и движениям незнакомца. Она не шевелилась, боясь нашуметь. Она чувствовала себя так, словно её живот и легкие медленно сковывает льдом. Она ждала. Возможно, если она не будет шуметь, он уйдет. Возможно, он к ней так и не поднимется, не найдет её здесь одну. Возможно, Джим скоро вернется.

А может, Джим всё еще на берегу возле скал, смотрит, как пытаются спасти людей, которых он до этого никогда не видел, пока его жена лежит в постели, как камень, а полуголодный похотливый безумец рыскает в комнате внизу.

И тут заплакал ребенок.

Неуклюжие шаги внизу оборвались. Джинни попыталась встать с постели, но тело ей не повиновалось. Она не могла ни пошевелиться, ни продохнуть. Дитя умолкло, но затем еще пуще разревелось; его тоненький плач смешался с порывами ветра.

Наконец, Джинни вскочила с постели и схватила ребенка, впопыхах едва не выронив его из онемевших рук.

Свет внизу подпрыгивал и мерцал. На лестнице раздался скрип.

У нее не осталось слов для молитвы, как и сил, чтобы спрятаться. Она стояла рядом с кроватью, прижавшись спиной к стене, и слабо укачивала малютку напряженными руками, когда дверь люка медленно поднялась.

Стоило ей только увидеть руку, схватившуюся за сучковатую половицу, как она поняла, что предчувствие её не обмануло, что теперь ей предстоит столкнуться с тем, с чем она никогда раньше не встречалась.

В свете свечи, которую он держал в руке, были видны все те изменения, что наложили на него месяцы жизни в пустынных пещерах. Его лицо и руки сильно исхудали. Он был весь в лохмотьях и босоногий, спутанные волосы и борода промокли, словно он только что вылез из подводной пещеры. Но он оставался тем же Рубеном Клеммоу, каким Джинни всегда его знала, с бледными нахальными глазками, безвольным ртом и светлыми морщинами на загорелом лице.

Она поборола в себе приступ слабости и взглянула ему в глаза.

- Где моя сковородка? - зарычал он. - Украла мою сковородку.

Ребенок на ее руках шевельнулся, судорожно раскрыл рот и вновь залился плачем.

Рубен поднялся по лестнице, и дверца люка со стуком упала. В первый раз он заметил сверток, который Джинни прижимала к себе. Рубен признал ее не сразу. А когда узнал, то на него нахлынули воспоминания. Он вспомнил нанесенную ему обиду, вспомнил, из-за чего ему приходилось избегать людей и наведываться в свой коттедж только по ночам, рану десятимесячной давности, которая по-прежнему гноилась в его боку, свою похоть, ненависть к человеку, который сделал ей этого плачущего младенца, Россу Полдарку.

- Лилия, - пробормотал он. - Белая лилия... грешница...

Он так долго жил вне человеческого общества, что потерял способность выражать свои мысли. Теперь он говорил только сам с собой.

Он неуклюже выпрямился, потому что мышцы вокруг раны натянулись.

Джинни начала молиться.

Он сделал шаг вперед.

- Невинная лилия, - произнес он, но затем нечто в поведении девушки воскресило в его сознании давно забытые строки из детства.

- Для чего, Господи, стоишь вдали, скрываешь себя во время скорби? По гордости своей нечестивый преследует бедного: да уловятся они ухищрениями, которые сами вымышляют. Ибо нечестивый хвалится похотью души своей; корыстолюбец ублажает себя.

Он достал свой нож, старый нож для разделки шкур, чье лезвие от долгого использования и заточки уменьшилось до четырех дюймов. За месяцы одиночества к желанию обладать ей примешалась жажда мести. Похоть всегда поглощает и разрушает.

Пламя свечи задрожало, и Рубен поставил её на пол, где от сквозняка свеча порывами освещала комнату и роняла воск на половицы.

- Сидит в засаде за двором, в потаенных местах убивает невинного.

Джинни потеряла голову от страха и завопила. Её голос становился всё пронзительней.

Когда Рубен шагнул к ней, она заставила себя двигаться. Джинни уже была на середине кровати, когда он настиг ее и ударил ножом ребенка. Она успела частично отвести удар, но нож окрасился кровью.

Крик девушки изменился, сорвался на животный вопль. Рубен завороженно смотрел на нож, но когда Джинни добралась до дверцы, очнулся. Когда он метнулся к ней, Джинни обернулась. Рубен ударил её ножом и почувствовал, как тот вошел в плоть. По венам его напрягшегося тела внезапно пробежала жгучая волна. Он выронил нож и смотрел, как Джинни падает.

Сильный порыв ветра задул свечу.

Рубен закричал и схватился за дверцу. Он подскользнулся на чем-то липком, и рука его коснулась женских волос. Рубен с воплем отскочил и забарабанил по половицам. Но он оказался заперт здесь навеки с тем ужасом, что сотворил.

Он забрался на кровать, слепо шаря по комнате, и нащупал ставни. Рубен с криком вцепился в них, но не мог найти щеколду. Тогда он навалился на них всем телом, и ставни распахнулись. С ощущением освобожденного узника Рубен выпал из окна, из своего заточения и из жизни - прямо на камни внизу.

Одним ветреным днем 1787 года за обеденным столом в гостиной Нампары сидело шестеро джентльменов.

Они неплохо отобедали и выпили вина. Им подавали: огромный кусок трески, филе барашка, куриный пирог, голубей, телятину с хрустящим хлебом; абрикосовый пирог, миндаль и изюм со сливками. Мистер Хорас Тренеглос из Мингуза, мистер Ренфрю из Сент-Агнесс, доктор Чоук из Сола, капитан Хеншоу из Грамблера, мистер Натаниэль Пирс - нотариус из Труро и хозяин дома, капитан Полдарк.

Они собрались, чтобы одобрить подготовительные работы в Уил-Лежер и решить, стоит ли им рисковать добрым золотом для добычи меди. Именно ради этого важного дела мистер Тренеглос оторвался от своих греков, доктор Чоук - от охоты, а мистер Пирс - от камина, прогревающего его подагру.

- Что ж, - произнес мистер Тренеглос, который согласно своему положению и почтенному возрасту занимал место во главе стола, - я не собираюсь идти наперекор мнению специалиста. Мы тут всё судачили и болтали более двух лет, и если капитан Хеншоу решил, что стоит начать разработку, то черт меня дери, рискуем мы не только моими, но и его деньгами, а кому, как не ему знать, что делать!

Послышался одобрительный ропот и удовлетворенные покрякивания. Мистер Тренеглос приложил руку к уху, чтобы уловить обрывки фраз.