Привыкла она и к суетливому Талботу, что и думать забыл об отъезде, всецело отдавшись поиску клада. Он вновь и вновь обшаривал дом, простукивая стены и полы, забираясь в подвалы и на чердак.

Он рассказывал о поисках, когда устало, обреченно, почти смирившись, что именно этот клад не дастся в руки, когда восторженно, с предвкушением победы, когда просто потому, что невозможно было молчать.

Привыкла к Нире, тихой, растерянной, верно, не способной свыкнуться с мыслью о замужестве, тем более что замужество это было быстрым и каким-то ненастоящим, что ли.

Нет, Нира ничего не говорила, но в словах не было надобности.

— Я… — она решилась подойти на третий день пребывания в доме. — Я рада, что ты жива и…

И замолчала, протянув серебряную бабочку-заколку.

— Помнишь… Мирра мою сломала. И я еще плакала. А ты сняла и вот… у меня никогда не было таких красивых… и я ее… я прятала ее. От мамы, и от Мирры тоже… и вообще ото всех… и я не знаю, захочешь ты со мной говорить или нет, но…

Серебро потемнело.

И эмаль стерлась с крыльев, и бабочка эта, простенькая, копеечная, смотрелась почти жалко.

— Я подумала, что мне больше нечего тебе дать, — Нира смотрела снизу вверх. — Да и это не подарок совсем… она ведь твоя.

— Нет, — Ийлэ коснулась крыльев бабочки, теплых, как и ладонь Ниры. — Я ее отдала. И… и я не хочу вспоминать. Хорошо?

Нира кивнула.

Она стиснула кулачок, и спрятала за спину, за пышные юбки нелепого платья.

— Подружкой невесты ты тоже не будешь?

Ей не хотелось этой свадьбы, Ийлэ видела.

— Я не думаю, что это хорошая идея.

Вряд ли появление Ийлэ обрадует найо Арманди… и остальных тоже… и разговоры пойдут.

— У меня больше нет подруг и… Мирра на меня злится. Мама тоже… все злятся…

— Я нет.

— Но у тебя-то есть причины, — неловкая извиняющаяся улыбка. — Я… я не особо умна… и меня тогда отправили к тетушке… а потом, когда вернулась, то мама сказала, что ты погибла… все погибли в доме… она солгала. Я знаю, когда она лжет, только не говорю… и тогда подумала, что она хочет защитить нас с Миррой, избавить от… от подробностей.

Нире нет и шестнадцати.

А год тому она была еще моложе… ребенок… и странно, что Ийлэ на этого ребенка злилась.

— Но в доме появились кое-какие вещи… я их помнила… и мама сказала, что твоя матушка была бы не против… что она память сохраняет… и это снова ложь была. Но я не замечала. Тебя ведь нет… и никого нет… а мама — это мама…

Нира вздохнула и обняла себя.

— Потом появился отец и сказал, что ты выжила и… и если так, то есть шанс.

— Какой шанс?

— Не знаю, — Нира покачала головой. — Я… я случайно услышала тот разговор. Что они сделали?

— Ничего.

— Ты тоже лжешь.

— Все лгут.

— Это неправильно… и я не хочу этой свадьбы… никакой не хочу… хочу, чтобы меня оставили в покое. Только разве меня послушают?

Она оказалась права.

Не послушали.

Белое платье. Фата. Венок из белых цветов. Невеста походила на фарфоровую куклу, бледную, хрупкую…

Растерянную.

А Нату черный костюм был к лицу.

— Что подарить женщине, чтобы она обрадовалась? — спросил он, заглянув к Ийлэ. Как обычно, постучать себе труда не дал.

— Не знаю.

— Ты же женщина!

— Разве я радуюсь? — она почти готова была улыбнуться, до того серьезным и вместе с тем растерянным он был.

…и наверное, в другой жизни у Ийлэ мог быть младший брат.

…или кузен.

…скорее всего, кузен возраста Ната и характера его…

— Подари ей цветы, — посоветовала Ийлэ и не удержалась, коснулась виска, убирая длинную прядь. Несмотря на все усилия Ната, волосы его по-прежнему стояли дыбом. — Удачи тебе… вам удачи.

— Ты… ты не будешь ей мстит?

Он перехватил руку и не отпускал, держал осторожно, но крепко. В глаза заглянул, наверное, пытаясь понять, скажет ли она правду.

— Не буду. Она… ни в чем не виновата.

— Она хорошая, — Нат неловко улыбнулся, верно, ему самому улыбка была непривычна. — Очень хорошая! Замечательная! Просто грустная в последнее время… и я тебе привезу кусок торта, хочешь?

— Хочу, — подумав, согласилась Ийлэ.

В конце концов, она действительно женщина, а торты женщин очень даже радуют.

И тогда еще подумала, что Райдо тоже уедет, но он остался. Вытащил Нани из корзины, сам лег, вытянулся на ковре и ее положил на живот.

— Ползи, — сказал он, ткнув Нани пальцем в толстую ножку. — Тебя ждут великие дела!

Она, верно осознав величие тех самых грядущих дел, о которых сама Ийлэ понятия не имела, зашевелила, что ногами, что руками, будто и вправду ползти пыталась. А потом затихла, привстала на ручонках, тоже толстеньких, смешных, и уставилась на Райдо.

— Я тебя замуж просто так не отдам, — он лег на бок и ноги подтянул к животу, и в этой позе, в неловком жесте, которым Райдо прижал ладонь к груди, Ийлэ увидела боль.

— Тебе надо отдохнуть.

— Ты учти, что вырастешь, станешь красавицей и налетят… найдутся оглоеды, вроде Ната… хотя нет, Нат бестолочь, но не оглоед, тут я поторопился.

Ийлэ села рядом и руки сунула под свитер.

А Райдо закрыл глаза.

— У твоей матушки пальцы ледяные…

— Потерпишь.

— Уже терплю… и вот представь, заявится ко мне однажды какой-нибудь лощеный типчик, мол, хочу вашу дочь замуж…

Нани улыбнулась и надула пузырь.

— Вот-вот… и я о том же. Как ему будет нос не сломать? Я тебя растил, а он замуж…

— Лежи смирно, — Ийлэ легонько толкнула этого невозможного нечеловека, который от толчка упал на спину и вытянулся, руки на груди сложив.

— Лежу. Смирно.

— Райдо! Тебе же…

Разрыв цветок спал… и все одно, даже во сне, рос. Медленно, тяжело, но рос.

— Больно, — выдохнула Ийлэ, пытаясь что-то сделать с этой болью.

— Немного. Я потерплю.

Ее злило эта его готовность терпеть, и еще, пожалуй, собственная беспомощность, и то, что до весны еще больше двух месяцев, а значит, Райдо придется их как-то прожить.

— Не волнуйся, — он перехватил ее руку и поднес к губам. — Все не так и плохо… точнее, раньше было куда хуже. А сейчас вот… я привык.

И улыбается.

Гад.

— Ийлэ… я о другом спросить хотел. Ты и Нира…

— Мы поладим.

— Если тебе тяжело ее видеть…

— Мы поладим, — она не спешила убрать руки, пусть и в прикосновении этом, в связи, больше не было нужды. Ийлэ поймала себя на мысли, что ей нравится трогать пса.

Не любого, но именно этого конкретного пса, который, кажется, не имел ничего против этих прикосновений. Его кожа была горячей и мягкой, с шелковыми нитями старых шрамов и жгутами рубцов, которые больше не спешили раскрыться.

И это хорошо.

Если у нее получится, то весной рубцы разгладятся. И шрамы, возможно, исчезнут…

— Хорошо.

— А если бы я… сказала, что не хочу ее видеть… ты бы…

— Отправил бы Ната в столицу. Но лучше пусть пока здесь побудет, на глазах… слишком он дикий для города. Ничего… исправим.

И слово свое Райдо сдержал. Исправлять Ната взялись сразу после свадьбы, с которой Ийлэ привезли не торт, но троицу золоченых орехов с начинкой из меда и цукатов. Орехи Нат спрятал в кармане костюма и, верно, забывшись, немного раздавил.

Все равно было вкусно.

Ийлэ даже спасибо сказала не потому, что положено благодарить за подарки, но вполне искренне.

— Пожалуйста, — ответил Нат. — Я тебе потом куплю… а еще карточку хочешь? Нас там снимали… сказали, что в газете напечатают. Про меня раньше никогда в газете не печатали.

— Это событие.

— Да, только… — он вздохнул и, неосознанно подражая Райдо, ущипнул себя за ухо. — Я ведь… я не слишком-то красив, если по-человечески… а вот Нира, она вся такая… и будут читать, смотреть… скажут ей, что зря она за меня вышла и…

— Не скажут. А если скажут, то она не послушает.

— Думаешь?

— Думаю, — Ийлэ подумала, что в той, в другой жизни, она бы волновалась за своего кузена, и за его молодую жену, и за газету, за слухи… — Она же знает, что ты ее не обидишь.