…та Мирра тоже осталась в прошлом.

Нынешняя, буквально повисшая на руке пса — видеть это оказалось достаточно неприятно, хотя Ийлэ и не мола понять причин этой внезапной своей неприязни — не дала себе труда скрыть брезгливость.

Недоумение.

Злость.

Злость ей не идет. Самая уродливая из всех масок ее лица.

— Это… — у Мирры даже голос сорвался. — Это… что?

— Кто, — поправил ее Райдо. — Сюрприз…

Сюрпризы Мирра ненавидела, пожалуй, еще с тех далеких детских времен, когда дорогая сестрица, стащив матушкину коробку из-под пудры, сунула туда дождевых червяков. Мирра прекрасно помнила и предвкушение, с которым она открывала эту самую коробку, всю такую глянцевую и нарядную, и затаенную надежду, и ужас, и отвращение…

Да она после того сюрприза руки скоблила куском пемзы, до крови, все казалось, что черви оставили на коже слизь, и теперь эта слизь никогда не смоется.

— Мне подумалось, что раз уж вы были так хорошо знакомы… дружили… — Райдо не позволил сбежать, как и остановиться на пороге столовой. Он переступил этот треклятый порог, вовсе его не заметив, а Мирре только и осталось, что следом идти.

Дружили?

Она и Ийлэ? Вот уж глупость несусветная… это матушке хотелось, чтобы Мирра с ней дружила… альва… древний род… почетно…

И где, спрашивается, теперь этот древний род? А про почет и матушка не заговаривает…

— Здравствуй, — сказала Ийлэ.

Изменилась.

Нет, странно было бы, если бы она не изменилась, после того, что было… точно Мирра не знает, но слышала достаточно, пусть бы и не полагалось ей вовсе слышать вещей подобных, однако Мирра предпочитала быть в курсе происходящего.

— Ийлэ… — она все-таки остановилась и руку убрала.

— Я.

Молчание.

И что сказать? Слов не требуют, и Ийлэ молча занимает место за столом, впервые, пожалуй, радуясь тому, что стол этот столь огромен.

Райдо во главе.

Мирра по правую руку его.

Ийлэ на другом конце.

Обед в молчании. Дайна подает, она все еще обижена, пожалуй, полагая, что именно ей должен принадлежать и стол этот, и сама усадьба.

Райдо?

Смешно, но и для нее он — приложение к усадьбе, временное неудобство. И пожалуй, Ийлэ вновь радуется, что и Мирра, и Дайна не представляют, сколь надолго оно затянется.

Он.

Пес.

Райдо. Имя рычащее, чужое, но Ийлэ привыкла и к имени, и к его хозяину, и наблюдая за ним исподтишка понимает, что он недоволен. Кем? Ею, не проявившей должного почтения к Мирре? Или Миррой, которая вовсе не обрадовалась этой встрече.

Зачем он вообще устроил ее?

Не из прихоти, а…

— Мирра, все хорошо? — Райдо ел мало, ему вновь было нехорошо, хотя он и старался скрывать дурноту, которая то и дело подкатывала к горлу. Райдо сглатывал слюну часто, а мясо разжевывал тщательно, едва ли не рассасывая каждый кусок. Как старик, право слово.

Стариком он себя и чувствовал, желая одного — добраться до постели, которую, быть может, разнообразия ради перестелили. И тогда простыни будут свежими, с запахом зимы.

Упасть.

Уснуть. И не думать о выпивке. С каждым днем это становилось сложнее…

Альва наблюдает. Ей кажется, что ее внимание незаметно, и Райдо притворяется, будто бы не видит настороженного ее взгляда. А по лицу не понять, расстроена ли она этой встречей. С человеческой девушкой проще. Она злится. И злость пытается скрыть, у нее почти выходит, но она не знает, что у злости резкий запах, а запахи Райдо еще способен ощущать.

— Хорошо? — ее голос раздражен. Она сама раздражена почти до предела, и предел этот близок. Еще немного и вспыхнет, но нет, справляется с собой. — Да… пожалуй, все хорошо… но мы могли бы побеседовать наедине?

Она бросает выразительный взгляд в сторону альвы, которая притворяется безразличной.

Но ведь задевает!

Не может не задеть… и наверное, Райдо сволочь, если притащил ее сюда.

— Конечно, — он отодвигает блюдо. — Идем.

— Куда?

— Говорить. Наедине.

Мирра встает, пожалуй, излишне поспешно, а Ийлэ откидывается на спинку стула. Вид расслабленный, слишком уж расслабленный, чтобы поверить…

…надо бы одежды купить…

…и вообще выбраться в город, послушать, о чем люди болтают. Райдо Нату доверял, но… Нат все-таки мальчишка и опыта у него маловато.

В кабинете камин дымил и запах дыма, острый, тяжелый, мешался с запахами бумаг, чернил и старой кожи. Пива. Полироли.

Старый стол. Старое кресло, обивка которого потерлась и покрылась кракелюрой мелких трещин. Они наверняка помнят старого хозяина, но жаль, что не расскажут о нем.

— Слушаю, — сказал Райдо, проведя по столешнице ладонью. Дерево на ласку не отозвалось, все еще не принимает чужака?

Или Райдо вновь сочинил себе сказку.

Мирра не торопилась говорить. Она застыла посреди кабинета, вцепившись в крохотный ридикюль, расшитый ленточками и перьями. Перья желтые. Ленточки красные. Красота неимоверная, и сама она, пусть человек, но красива… наверное, в другое время Райдо обратил бы на нее внимание.

— Я… я допускаю, что ваши обычаи отличаются… — печальный взгляд, и скорбь в голосе. — И что наши вам… не известны… и вы, устраивая эту встречу, исходили из лучших побуждений…

— Исходил, — Райдо смотрел на пальцы.

Аккуратные пальчики, спрятанные в красный атлас перчаток.

Неподвижные.

Цепкие.

— Вам сказали, что мы были… подругами…

— А это не так?

— Нет, конечно, — она фыркнула, и впервые, пожалуй, сказала правду. — Помилуйте, кто я такая, чтобы со мной дружить? Я… я была всего-навсего подходящей компанией для дочери самого ар-найо… живой игрушкой… меня привели в этот дом, потому что Ийлэ стало скучно играть с обыкновенными куклами.

А ведь обижена.

По-настоящему обижена, и обида прорывается в раздражении, в том, что пальчики оживают, начинают щипать перья, вымещая на сумочке раздражение.

— Мама сказала, что я должна понравиться. И я пыталась! Господи, чего я только не делала… точнее, делала все, что ей хотелось… поначалу я ведь и вправду верила, что мы подружились…

Она выдохнула резко и ридикюль отложила.

— Буду с вами откровенна, — Мирра стянула перчатки. — К шестнадцати годам я ее тихо ненавидела. Ей нравилось портить все, что было для меня важно. Видите ли, наш городок не так и велик, и люди здесь хорошо знают друг друга. Да что там, друг друга… тут знают все и обо всем… и Альфред сначала ухаживал за мной… да, мне было лишь шестнадцать, но я верила в любовь! Глупость какая…

— Почему?

— Потому что любви нет. Ни с первого взгляда, ни со второго… есть расчет… похоть… вожделение… я понимаю, что девушке моего воспитания не пристало говорить о подобных вещах, однако, мне кажется, с вами я могу быть откровенна.

Райдо кивнул: на откровенность он и рассчитывал.

И еще на ее злость, которая все-таки прорвалась, заставляя Мирру говорить, пусть пока она и не сказала ничего более-менее стоящего, но это пока…

— Альфред… был бы хорошей партией… очень достойный молодой человек, — Мирра обошла кресло. Спинки она касалась кончиками красных пальцев, осторожно, не то боясь испачкать перчатки, не то напротив, опасаясь разорвать это прикосновение, а с ним и нить памяти. — Матушка моя так говорила, а ей сложно угодить… единственный сын мэра… и у его отца состояние… он сделал на поставках альвийского масла… меда… не важно, главное, что тогда я была влюблена по-настоящему, так, как может быть влюблена шестнадцатилетняя дурочка, уверенная, что эта любовь взаимна.

Она вздохнула.

И повернулась спиной.

Райдо проследил за ее взглядом: смотрела Мирра не на полки, опустевшие — знать бы, какие книги стояли на них, а может и не книги вовсе — но на пятно. Темно-зеленое пятно на светлых выцветших обоях.

Картина?

Портрет?

Чей? Хозяина дома? Хозяйки? Или самой королевы Мэб в венце Лоз и Терний?

— Он писал мне нежные письма и уверял, что намерения его серьезны. Мы собирались объявить о помолвке, когда… на Весеннем балу… представляете, я шла на этот бал, уверенная, что скоро все люди в городке узнают…