— Полковник, ресурс батарей на сегодня исчерпывается, уже меньше десяти процентов…

(«Ага, научники дохнут, значит, скоро привал…»)

— …«Пятому», «восьмой» — «пятому». Ичимару, крепление заднего контейнера разболталось, на привале обратите…

— Очистка воды окончена на семьдесят пять…

— Я, блин, кому сказала, не ломать строй! «Семь-бэ», «семь-бэ», прием!

Синдзи вслушался в голоса, пытаясь по отрывистым фразам понять настроение членов экспедиции. Даже сквозь гул своих проблем и метаний он слышал обрывки разговоров, обсуждений и воспоминаний. Ежевечернее ожидание рапорта у каюты Кацураги приносило лишь одну тревогу: люди мечтали, все больше вспоминая базу, боевые будни, атаки, удачные контрвыпады войск фронта. Это была настоящая эпидемия, и самое жуткое, что ученые и солдаты словно забыли о доме, о мирном небе. Командиры отделений грезили минными полями, клиньями штурмовых танков, воем штурмовиков и торопливыми посиделками, на которых крохотные стаканчики саке ходили по рукам под грохот и судороги искалеченной боями земли.

«Знаю. Лучше бы нас непрерывно атаковали», — ожесточенно сказала Мисато-сан, когда Синдзи накануне осторожно доложил ей о своих впечатлениях. Угроза загадочных недр Атомных земель как раз и гнездилась в обманчивой безопасности. Тревоги — коротки, горизонт — близок, мгла — непроницаема. Крохотный мирок двух сотен людей двигался словно поверхностью чужой планеты, изредка отплевываясь от назойливых аборигенов, что подползали из окружающей туманной пустоты. А еще из пустоты приходили призраки — непонятные, а потому страшные. Невидимая угроза радиации, непостижимые кошмары, миражи и загадочные звуки выматывали привыкших к боям людей, тихо, как ночные убийцы, вырезали решимость и волю. «Ни о каком — ха-ха — бунте посреди пустошей речи идти не может, но атмосфера и впрямь портится». Синдзи хмыкнул: судьбы адски важной миссии здорово занимали мысли, отвлекая от ненужных самокопаний.

— Всему конвою. Повторяю, всему конвою, — сказала Кацураги. — Занять лагерное построение, движение конвоя на сегодня прекращается. Командирам отделений — приступить к организации директивы «ночлег». С восьми вечера жду рапорты. Отбой.

Икари без удивления услышал неуставные обрадованные возгласы, среди которых выделялся громкий радостный вздох Аски. Синдзи заперхал раскаленным горлом и с наслаждением присосался к патрубку с водой. В визире уже показался приданный его ЕВЕ технический танк, послушный «Тип-01» медленно опускался на гидравлических опорах, и настроение можно было бы назвать хорошим, если бы не одна деталь.

Впереди его ждала встреча с Аянами.

— Здравия желаю!

— Привет, Икари. Как день?

У каюты командира Кацураги обнаружились только доктор Акаги и капитан Кагитару. Синдзи с ненавистью взглянул на облаченную в белый халат женщину, получил холодный взгляд в ответ, и на том обмен приветствиями окончился. «А фингал не сошел еще», — злорадно подумал Икари. Так было бы просто — считать, что во всем, как всегда, виновата эта сука. И в его вечных травмах, и в искалеченном детстве, и в мучениях Аянами… Это все Акаги, смотрите, смотрите! «Да-да, и в программу пилотов тебя не отец отдал, а она…» — ехидно отозвался ледяной голос внутри, но как раз мысль об отце привычно отрезвила разошедшийся рассудок.

Долг. Честь. Подчинение.

Синдзи, сам едва осознавая, выпрямил спину. В чем-то винить отца… «Никак нет. Виноват. Не повторится». Облегченно чувствуя, как вывинчивается из мозга острый взгляд из-за стекол очков, Синдзи кивнул разведчику:

— Спасибо, день как день. Жаль, продвинулись мало.

— Жаль, говоришь?

Капитан с полуулыбкой огладил бороду — указательным и большим пальцами, как всегда. Не сходящий прищур, спокойное лицо — и это тоже как всегда. Из какого металла ковали этого человека, Синдзи отказывался понять — таким цельным и непоколебимым он казался. Даже форма, любая форма — от скафандра до парадного мундира — сидела на нем второй кожей. И Кагитару был, пожалуй, единственным из командиров, кто не сдал ни на йоту за время похода. «Интересно, на чем он держится?»

— Доктор тут вот меня просветила, что впереди какие-то аномальные поля, — сказал разведчик. — Так что не стоит жалеть, что мы на ночь глядя туда не полезли. Так, доктор?

— Именно.

Акаги достала сигарету и, глядя в стену, раскурила ее. Воцарилось молчание, Синдзи только дернул уголком рта в ответ: не хочет разговаривать при нем — так еще и лучше. Послышались шаги, гомон разговора, и коридор наполнился людьми.

— Здравия желаю, господа.

— Здравия… О, привет, старый ты черт. Что там у вас сегодня от «седьмого» отвалилось?

— Это, полагаю, не так смешно, как ты…

Подошли старшие техники, аж ссутулившиеся под бременем своих вечных проблем, неизменно благодушный главврач Канаме, командир группы штурмовых машин и — неожиданно — Майя Ибуки. Синдзи слышал по рации о том, что главе звена курсопрокладки и георазведки нездоровится, но только сейчас сообразил, кто его заменяет.

— Синдзи, привет.

— Майя, — кивнул он. — Как ты там?

Девушка бледно улыбнулась и кивнула: мол, все неплохо. В желтоватом свете коридорных ламп ее лицо выглядело особенно бледным.

— Даже не знаю, что докладывать и как, — вдруг тихо пожаловалась она. — Я впервые на рапорте…

Синдзи улыбнулся ей:

— Да ладно тебе. Скажи все, как есть. Ты ничего по дороге не теряла, у тебя нет танков, которые раньше времени сдохли, так что расслабься. Даже если полковник и наорет, то для проформы.

Ибуки улыбнулась веселее, а Синдзи поймал пару недовольных взглядов тех, кому предстояло жаркое общение с Кацураги как раз по упомянутым казусам. Кагитару хмыкнул и одобрительно кивнул.

Лязгнула дверь, и полковник показалась на пороге:

— Доктор Акаги и капитан Кагитару, зайдите оба.

Синдзи бросил взгляд на Мисато-сан и грустно кивнул себе: женщина выглядела еще чуть хуже, чем вчера, хотя и держалась по-прежнему своей выправки с поразительным упрямством. «Скорее бы наша загадочная цель показалась», — подумал он, глядя, как закрывается дверь.

С рапорта Синдзи возвращался с тяжелым сердцем: обещанный рывок в неизвестность с самого утра, усталая и словно бы больная Кацураги, гнетущие разговоры, — все это мерзким грузом обвалилось на него, словно бы продлевая внутрь, вглубь, в душу ноющую тяжесть рук и ног. «Что ж я к этим рычагам-то никак не привыкну?»

У дверей каюты обнаружилась Аянами. Синдзи сглотнул, увидев ее, и девушка повернула голову в его направлении.

— Икари, это ты?

— Я, Аянами, — тихо сказал он. — Что ты здесь делаешь?

— Жду тебя. Сорью попросила меня выйти…

Синдзи почувствовал, что его словно раскололо пополам, и если одна половина мгновенно вскипела от злости на рыжую нахалку, то другая с пониманием отнеслась к выходке Аски.

— … А еще мне надо на обследование, — тихо закончила Рей.

При слове «обследование» от раздвоения не осталось и следа:

— Что?! Снова?!

— Нет, — ровно ответила она. — Доктор Канаме попросил зайти к нему, чтобы пройти восстановительные процедуры и, возможно, снять повязку.

Аянами сделала шаг, и Синдзи перевел дыхание и вздрогнул, когда девушка положила ему ладонь на грудь:

— Не бойся за меня, ничего страшного. Просто отведи туда, если можешь.

«Она меня успокаивает!»

— Да, Аянами, идем.

Пока они шли коридором БМК к госпитальному отсеку, в его голове с завидной настырностью долбилась единственная внятная мысль: «Она меня успокаивает». Почти уткнувшись в нужную дверь, Синдзи вздрогнул, ощутив смесь страха и ненависти.

— Э, Аянами, мы пришли уже. Подожди меня здесь, пожалуйста.

— Да, Икари.

Синдзи открыл дверь, прошел мимо дежурного, — тот, кажется, что-то спросил, — и дернул дверь кабинета Канаме, первую в коридоре блока. Толстячок сидел за своим столом и ковырял стетоскоп. «Серу надо из ушей вычищать», — зло подумал Икари и рухнул на стул перед улыбающимся и недоумевающим доктором.