Длинная канава, выложенная изразцами, хрупкие обугленные кусты над берегами сухого, как и все вокруг, русла бывшей реки и статуя, верхняя часть которой напоминала погашенную после долгой ночи свечу: на оплывший воск кто-то изо всех сил дунул, сшибая с него капли, вытягивая оплавленный материал прочь от горячих могучих губ.

На одном из наплывов, обезобразивших — или украсивших? — скульптуру, сидел Каору: серый пыльник-комби разведчика, расслабленная поза и никакой маски. Синдзи заложил полукруг рядом со статуей, и Нагиса приглашающе похлопал по ноздреватому камню рядом с собой: мол, присаживайся, поговорим.

— Что мы тут делаем? — спросил Синдзи, вертя головой.

— Сидим. Разговариваем, — тонкие губы Нагисы растянулись в ухмылке.

— Понятно.

— Что именно?

Он недоумевающе посмотрел на беловолосого, но тот был убийственно серьезен.

— Что именно тебе понятно? — переспросил Нагиса. — Где мы? Кто я? Кто ты? Что тебе понятно?

Синдзи молчал и смотрел на Каору — без удивления или злобы. Безумие собеседника, безумие сна, свое собственное безумие: чему уже удивляться, на что злиться? Мгла вокруг колебалась, туман закручивался сияющими завитками вокруг статуи. «Она зверски фонит», — некстати вспомнил Синдзи и вдруг сказал:

— Я уже был здесь.

— Ты всегда где-то уже был. Что тебя удивляет?

— Я и не говорил, что удивлен, просто… Узнал это место.

— Да… Поговорим об Аянами? Она ведь неподалеку умерла?

— Да.

— «Да — поговорим» или «да — неподалеку умерла»?

Он опустил голову, а Каору беззаботно продолжал:

— Этой статуе досталось дважды: в первый раз она потекла во время Второго Удара, который очистил этот континент от людей, а во второй раз — в твоей личной катастрофе. Крохотная метка, объединившая твою смерть со смертью уймы народа.

— Мою… Смерть?

— Да. Ты умираешь. Как я и говорил. Помнишь? Ты на самом деле «вроде как». Ты ее не пережил, просто получил отсрочку.

— Но почему?! — Синдзи почувствовал боль, поднимающуюся из мерзких и зловонных уголков сознания. — Я что, никто без нее? Да что она такое?! Я как-то ведь жил раньше! Жил!!!

Каору покивал головой, и он затих, видя скорбь на клейменном безумием лице.

— Это очень грустно, Синдзи-кун. Ты даже не представляешь насколько. Да-да, не представляешь, не спорь… То, из-за чего ты так ценен, тебя же и убивает. «А-10», способность к синхронизации. ЕВА — придаток, возведенный руками человека, но даже с ним ты можешь сливаться в одно. А она — такая же, как ты.

Синдзи вцепился в камень, будто боясь, что его сейчас сдует:

— Так я и Аянами…

— Да. Если тебя это утешит, она бы тебя тоже не пережила.

— Это не… Любовь?

Каору захохотал:

— Любовь? Синдзи-кун, ты неподражаем! Что такое слова? Почему они так нужны тебе? Ты живешь в мире, где усилием мысли отправляешь в полет стаю смертей, где можешь быть всесильным, но…

Он вдруг замолчал и вперил алый пылающий взгляд в Синдзи:

— Скажи, мой друг, ты хоть раз сказал ей, что любишь ее? Облекал душу в слова?

Икари помотал головой. Во рту было гадостно, а уж что творилось на душе…

— Вот. И вам обоим было хорошо, вы были одно. Без слов.

— Без слов… — эхом отозвался Синдзи.

— Я бы не хотел играть в слова, но лучше, чтобы ваши чувства не назывались любовью, — нараспев сказал Каору. — Не хочу думать, что такое прекрасное чувство так жестоко убивает. Хотя… Люди часто воспевают смерть.

Каору забросил руки за голову и медленно лег на горячий камень, глядя в серое низкое небо. Синдзи проследил его взгляд и увидел, что над ними закручивается вихрь.

— Это твое пробуждение, — тихо сказал Нагиса. — Ты проснешься, наверное, в последний раз. Пока Сорью напилась, воспользуйся ее мягкостью, насладись ее телом. Пойди, скажи полковнику, что ненавидишь ее, что не простил ни за доверие, ни за смерть Рей. И умри. Да, умри.

Синдзи дрожал и понимал, что он хотел бы сделать именно это, если бы знал, что ему остался час-другой жизни. Мантра «Это же мой сон… Это же мой сон…» не спасала: он явственно ощущал, что ему влезли в душу, прочитали там самые грязные страницы, плюнули туда и разочарованно захлопнули книгу.

— Я… Не хочу…

— Какой она была? Она правда часть тебя?

Нереальные пылающие глаза взорвали его голову болью.

— Д-да…

— Думай о ней.

Вспышка.

— Вспоминай о ней.

Боль.

— Чувствуй ее.

— Нет!

— Покажи мне ее.

Каору держал на ладони пульсирующий шар света, а другой рукой ухватил Синдзи за загривок, заставляя вглядываться в сияние. Вихрь образов, боль в голове, и боль во всем теле, и страх, и… Он видел, как что-то течет из него в этот шар, вливается и меняет его, как увеличивается в размерах странный предмет, как дрожит рука Каору под тяжестью пылающей ноши. Сфера полыхнула белым, голубым и красным, и Синдзи вдруг понял, что смотрит в еще одну пару рубиновых глаз.

«Икари? Это ты?»

Синдзи вскочил, видя только гулкую тьму. Мир растворялся в пульсе, бьющемся, как пулемет, а затхлого воздуха с металлическим вкусом не хватало — словно после заплыва под водой.

— Тихо, тихо, Синдзи-кун.

Он вздрогнул и не сразу узнал хрипловатый голос юродивого.

— Т-ты… Я…

— Сон. Разумеется, сон.

— А…

— Аску вызвала Мисато-сан.

Синдзи замолчал и прислушался: Нагиса дышал так же тяжело, как и он сам. Молчание затягивалось, и Каору, наконец, поднялся с кровати:

— Можно понять женщин, боящихся рожать. Но я все равно не понимаю.

— Что?

— Держи свою силу, Синдзи-кун. И больше никому не отдавай. Даже мне.

Слегка дрожащая рука ухватила его за запястье и поднесла к чему-то теплому и немного влажному. Мягкая кожа щеки — слишком мягкая! — мокрые волосы, прилипшие к этой щеке, самую малость вздернутый нос, тонкие мягкие губы… Он вздрогнул, и во тьме перед ним вспыхнуло пламя — обжигающее пламя тяжеленной сферы, в которой будто всплывал из невозможных глубин образ.

— А… — он запнулся. — Ая… Аянами?

— Я здесь, Икари.

Голос. Голос, которого уже не должно быть.

— Ты… — он изо всех сил старался, но ничего громче шепота не мог из себя выдавить. — Ты вернулась?

— Я должна.

— Аянами, но ты же…

— Я должна быть рядом. Должна быть с тобой, — сказало невидимое чудо ровным голосом. — Тебе должно быть хорошо.

Синдзи вдруг похолодел, а тьма немного подумала и невозмутимо закончила:

— Ты моя жизнь, и я сделаю все, о чем ты попросишь.

Он хотел закричать, но горло ему не подчинилось, а у самого уха прозвучал задумчивый голос с пляшущими нотками безумия:

— Любовь, Синдзи-кун? У тебя чертовски странные представления о любви…

— Синдзи-кун? Входи, конечно.

Полковник приказала кому-то выйти. Проходя мимо Синдзи, предыдущий посетитель без слов потрепал его по плечу и ушел по лестнице наверх — в боевую рубку. «Кагитару», — подумал Синдзи и отстраненно представил усыпанную бумажными завалами крохотную комнатку, конверты, карты, полуразобранный «люгер» Мисато-сан… Он нащупал стул и сел напротив стола командира экспедиции.

— Что тебе? — утомленным голосом спросила женщина. — Выкладывай побыстрее.

— Я… Хм, не знаю, как начать.

Он все еще ничего не понимал, но точно знал одно: необходимость отчитаться перед Кацураги о воскрешении Рей — это словно целительная отдушина, которая позволит ему переложить хоть капельку своего безумия на другого человека.

— Я… — начал Синдзи и замолчал. Слова упорно отказывались ему служить. — Сам не понимаю… Но, Мисато-сан…

— Да что такое?! — зло рявкнула Кацураги, повышая командирский голос.

Синдзи вздохнул: металлический лязг хорошо — хоть и временно — прочистил голову.

— Около двух часов назад в нашей каюте появилась старший сержант Рей Аянами.

Хорошо понимая женщину, Синдзи вслушался в молчание, отчетливо пахнущее недоумением и даже испугом. «Чокнутый пилот в самом разгаре чокнутой миссии. Я бы даже посочувствовал вашим ощущениям, Мисато-сан». Пауза затягивалась, и он понял, что чего-то не учел. Кацураги со скрежетом отодвинула стул, молча встала и обошла его, оглушительно громко бухая сапогами по железу, а потом открыла дверь. Синдзи вздрогнул от еще плотнее сгустившегося молчания, которое прервал невозможный голос: