— Есть кое-что еще, — сказал Каору, и Синдзи понял, что Нагиса внимательно следит за его лицом.

— Еще?

— Да. Вторая ступень. Бог должен быть один. Ты готов к этому?

«Рей… Аска…»

— Понимаешь, — сказал Нагиса нараспев, — ты изначально, даже до того, как впервые соединился с машиной, стал одинок. Как никто иной. Но вдобавок машина кроила твой разум, оттачивая это одиночество, совершенствуя его. Она обрезала тебя со всех сторон, отдалила от людей, заперла в себе, отрубила руки, ноги… Но ты упорно подгонял под себя костыли. Почему — не знаю.

Забился разум, отзываясь на каждое слово юродивого. Синдзи сжал кулаки, глядел ему в глаза и понимал, что терпению, непоколебимой способности слушать и спокойно воспринимать абсурд приходит конец.

— … Ты нашел опору в Аянами, в пропойцах-лейтенантах… Да-да, в них тоже, хоть и куда меньше… Ты сознательно отдалял себя от своей уникальности, искал давно утраченные конечности — вслепую, в темноте, среди бамбуковых пил…

Синдзи слушал удары своего сердца: «Она — опора… Она — опора… Она — опора…»

— … А жизнь… Жизнь вышибала из-под тебя твои костыли. Ты потерял Аянами, но, увы, не смог бы жить без нее, и мне пришлось создать протез твоего протеза…

«Больно… Больно как… Почему?»

— Ты возненавидел себя, эту куклу, почти оттолкнул ее, — и это был путь к выздоровлению! То есть, к… Ну, понимаешь, да? Но вновь все пошло не так!

Каору ударил кулаком по ладони и закатил глаза.

— Ты слишком хорошо понимал ее, и она стала неотъемлемой частью тебя… Черт побери, ее, мою дочь, теперь невозможно убить!

«Невозможно…» Перед глазами Синдзи с грохотом раскрылась картинка: Рей на его руках, кровь на куртке, дырочка от пули, наверняка пронзившей ее грудь… «Как же я мог забыть? Как?»

— Но ты и это одолел… Предал ее, поддался сомнениям, пошел по кривой дорожке… Да, ты с легкостью расстрелял дружка, вообразившего, что может быть рай в пустыне, ты почти смирился с машиной, стал холоден, начал проникаться ею… Еще немного, и, приняв новую Аянами, ты бы отдалился от нее…

«Сны… Решимость и спокойствие в ЕВЕ…»

Каору поводил языком по губам и усмехнулся:

— Ты подхватил, походя, еще один протез. Эту рыжую. Что-то она значит для тебя.

Синдзи вспомнил бой, вспомнил, как его, объединенного с машиной, резал на части каждый всхлип Сорью.

— С другой стороны, — сказал Каору безмятежно. — Именно она, я так понимаю, подтолкнула тебя к машине. Но все же она угроза твоему одиночеству. Знаешь, так бывает. И подталкивает, и оттаскивает… Она поддерживала в тебе жизнь, пока ты маялся дурью из-за Аянами, и ты хочешь быть с ней. Хочешь объездить ее? Вряд ли это главное. Скорее… Она твоя жажда жизни. Да-да, жажда жизни! Покой и жажда — какие надежные костыли! Иронично: спасая ее, ты едва не сжег истинного себя — свой «Тип». Подставил под пилу голову, пытаясь вытащить из огня протез.

Каору замолчал и покусал губы, глядя на него. Сердце Синдзи едва не ломало изнутри грудную клетку, и он опустил голову: вся его жизнь плясала под дудку безумца — прошлое, настоящее и даже будущее, абсурдное, вечное будущее.

— Избавься от костылей, Синдзи-кун, до того, как придешь к плоти бога.

Икари поднял глаза: Каору стоял на краю площадки, готовясь спрыгнуть с искореженной статуи.

— Погоди. Как ты создал Рей?

Каору хихикнул:

— Родил. Дал ей часть от своего тела и семя твоего разума.

Синдзи почувствовал, как внутри вскипает отголосок ярости последнего боя. Красные глаза юродивого вдруг приблизились, и в них на мгновение полыхнул страх. Перед Синдзи словно запылало облако из алых точек, и оно сгустилось, готовое ринуться к Нагисе.

— Нет!

Видение рассеялось. Нагиса тяжело дышал, подергивал плечом, но и это наваждение тоже быстро сгинуло, и беловолосый с улыбкой обронил:

— Не сейчас… Божонок…

Повисло молчание. Синдзи пытался понять, что произошло, и перебрал свои ощущения: ярость, желание прекратить издевательство, желание остановить этого сумасшедшего, желание убить его, убить… Желание почему-то воображалось именно красными точками, огоньками, способными ворваться в чужой разум. «Так уже было?..»

— Да… Божонок… Ты что-то спросил? — спокойно спросил Каору, вытряхивая Синдзи из раздумий.

— Как ты создал ее?

— Я дал ей немного той плоти, до которой тебе нужно дойти. Вырастил ее, опираясь на твое видение этого человека. Вылепил. Она — почти чистая жизнь, замутненная лишь твоими желаниями. Аж самому жаль…

Нагиса слабо улыбнулся и кивнул на прощание, выметая взмахом своей седой копны все вопросы из головы Икари:

— Просыпайся, Синдзи-кун, и готовься стать богом. Уже скоро.

— Что скоро? ЧТО?

Каору прыгнул, Синдзи вскочил, кинулся за ним, но мир вокруг стремительно холодел, подергиваясь морозной дымкой, сковывающей туман. По льдистой паволоке пошли трещины, и звонкое пение раскола взломало видение.

Ослепительный свет впился в глаза больнее, чем синхронизирующие иглы, и Синдзи сжал веки, слыша только грохот сердца, еще живущего чудовищно правдоподобным видением. Он выдохнул невольно задержанную порцию воздуха и предпринял вторую попытку разглядеть мир.

— О, Икари, очнулся?

«Голос доктора Канаме. Я в больнице».

— Доктор?

Голос вышел хриплым и сухим, он закашлялся и открыл, наконец, глаза. Над ним склонился улыбающийся толстяк, и хлынул свет фонарика, вновь ослепляя. Синдзи застонал, и вдруг замер: теплые тонкие пальцы легли на его руку, шершавая ладонь огладила кожу и исчезла, оставив призрак уюта. Синдзи вздрогнул.

«Протез протеза».

— Что… Кх-ха…

К пересохшим губам приникла трубка, и он с наслаждением втянул в себя теплой воды, насыщенной чем-то лекарственным. Синдзи кашлял, пока доктор вновь разодрал ему веки и проверял зрачки слепящим бликом.

— Что… С Сорью?..

— Она в соседней палате, — сказала Рей. — Ожоги рук, живота. Еще была вывихнута рука.

Синдзи облизнул губы, и Рей снова подала ему трубку. Пока Синдзи глотал суспензию, в локтевой сустав впилась игла, и он опустил взгляд: доктор кинул в лоток звякнувший шприц и теперь тер место укола ваткой, мыча какую-то жизнерадостную мелодию.

— Сколько меня… не было? — он поднес руку к лицу и ощупал пальцами веки. Свежие шрамы.

— Четыре дня, — сказал Канаме и всадил еще одну иглу, теперь уже в ногу. — Ты наглотался отравленного воздуха, в крови гемоглобина было меньше, чем в моем халате, и вообще, тебя как из концлагеря приволокли…

Синдзи посмотрел на девушку. Рей внимательно глядела ему в глаза, и на бледных щеках слабо, едва заметно розовел румянец. «Она мне рада…»

— Погодите… — прохрипел он, вздрогнув от очередного удара иглы. — Четыре дня? Мы стояли на месте?..

— Да, стояли, — сказал Канаме. — Один день…

— Но…

— Аянами вела твою ЕВУ, после того, как ее слегка подлатали.

Синдзи снова посмотрел на девушку и с удивлением понял, что ревнует. «Вот бы еще разобраться, кого и к кому…» Он сел в кровати, буквально ломая застывшие мышцы, а Канаме снял трубку привинченного к стене внутреннего телефона:

— Рубка? Икари очнулся.

Выслушав ответ, доктор помахал Синдзи рукой и вышел.

— Рей…

— Икари… Я…

«Протез… Лишь протез…»

Девушка убрала локон со щеки и вдруг неловко обняла его.

— Аянами…

Девушка напряглась, услышав фамилию, и Синдзи отстранился: Рей посмотрела на него, а потом вдруг встала и пошла к двери. Лист металла с лязгом ушел в сторону, и навстречу ей вошли трое: Кагитару, Акаги и сержант разведки, держащий руку на открытой кобуре. Синдзи непонимающе уставился на эту делегацию, и вдруг с изумлением обнаружил, что руки доктора скованы наручниками.

— Аянами, выйди, пожалуйста, — сказал Кагитару, видя, что девушка замерла у них на пути. Синдзи обратил внимание, что Рей смотрела только на Акаги.

— Есть, — ответила Рей и покинула палату.

— Во-первых, — садясь, сказал капитан, когда за ней закрылась дверь, — хочу прояснить ситуацию. Временно «Прорывом» командую я. Полковник Кацураги передала мне эту должность в связи со своей болезнью.