В нашей стране ничего подобного не наблюдается. У нас, пожалуй, было лишь два благоприятных для развития фантастики периода: первое послереволюционное десятилетие и «золотой век» 1957 — начала 70-х гг. Все остальное время наша фантастика была вынуждена доказывать свое право на существование и бороться за элементарное выживание.
Особенно туго в последние застойные десятилетия пришлось молодым авторам. Если взять любого английского или американского писателя НФ, то выясняется, что первая книга у него вышла, когда автору было двадцать с небольшим. Азимов выпустил первую книгу в 19 лет. Хайнлайн, у которого первая книга вышла, когда ему было 30, слыл среди авторов «конюшни Кэмпбелла» стариком. У нас сейчас есть десятки тридцати-сорокалетних авторов, не имеющих за душой ни единой книги.
Но тут следует сделать еще одно отступление, касающееся не только фантастики, но всего книгоиздательства в целом.
Возможно, весь мир заблуждается, но во всем мире считается, что книги пишутся и издаются для читателей.
Принцип работы издательств в большей части света предельно прост — если книга не нужна читателю, то ее не издают, если нужна — издают. А чтобы проверить — нужна ли, используют пробный тираж. Возьмем, к примеру, сборник Рэя Брэдбери «Человек с картинками», впервые выпущенный издательством Даблдэй в феврале 1951. С тех пор сборник непрерывно переиздавался разными издательствами. В частности, издательство Бэнтэм с апреля 1952 по август 1979 издавало 35 раз! На 36-м издании красуется горделивая надпись; «Тираж превысил 2 миллиона экземпляров». Идея элементарна — пока книгу берут, ее надо издавать. Вот и все.
Если же взглянуть на работу наших издательств, то создается впечатление, что это не организации, созданные для удовлетворения читательского спроса, а какие-то таможенные учреждения, существующие с целью не пущать и не давать. Не давать читателю то, что он хочет, и навязывать ему то, чего ему не надо. Магазины завалены мегатоннами макулатуры, которую никто не читал, не читает и читать не будет, а читатели в это время сами переводят и перепечатывают на машинках фантастику, ту самую, на издание которой, как нас уверяют, не хватает бумаги.
И вообще, книга у нас рассматривается не как товар, имеющий как духовную, так и коммерческую ценность, а как промежуточная форма существования бумаги между бумажной фабрикой и складом макулатуры.
Во всем мире давно поняли, что гении уровня Гете или Достоевского рождаются в количестве 2–3 человек на столетие. Пишущих же — десятки тысяч. И если ты явно не гений, то, если хочешь, чтобы тебя читали — специализируйся. Найди свою «экологическую нишу», свой жанр и подумай, что интересного ты сможешь сказать читателю. И мы видим, что на Западе издаются как писатели уровня Фолкнера и Джойса (именно таких и именуют там словом писатель — «райтер»), так и профессионально грамотные ремесленники (именуемые «стори теллерз» — рассказчики), специализирующиеся в области детектива, приключений, вестернов, «космических опер», готических историй, мелодрам и т. д. Все это покупают, значит, это кому-то нужно.
Нас же поучают, что писатель должен ориентироваться на высочайшие образцы прозы всех веков и народов (ну конечно должен — кто спорит? — да только у всех ли получится?) и создавать шедевры для всего народа в целом, для всех слоев населения в равной мере. Специализация не наш путь. Можно, конечно, сколько угодно все это оспаривать, доказывать, что для всех — значит ни для кого, но все это будут слова. Лучшее доказательство — дело. Эта политика создания натужных шедевров для всех велась десятилетиями и пришло, наконец, время платить по векселям. Давайте зайдем в любой книжный магазин, станем перед книжными завалами на полках и спросим — где эти шедевры, где эти гениальные творения, которые вы нам обещали?..
Возможно нам ответят, указывая на полки, забитые серостью, что это вот и есть, и добавят нечто насчет неразвитого вкуса читателя, не поднявшегося до их понимания. Может, нам даже прочтут лекцию о том, что читателя надо долго и вдумчиво воспитывать, что надо формировать читательский спрос Тут невольно вспомнишь «Уловку-22» Дж. Хеллера. Там один из героев закупил как-то огромную партию затоваренного хлопка. Не зная, куда этот хлопок сбыть, он начинает формировать потребительский спрос, пытаясь заставить своих однополчан есть пирожные из хлопка…
Формирователи читательского спроса полностью игнорируют тот факт, что на «черных рынках» продают не одну только фантастику или детективы. Данте, Цветаева и Маркес там идут за большую цену, чем томик ЗФ или БСФ…
А нас тем временем пугают ужасами коммерческого книгоиздания — мол, дай им волю и будут печатать одну только пошлость, порнографию и низкопробные детективы. До чего мы докатились! Оказывается, на восьмом десятилетии Советской власти жители «самой читающей в мире страны» — это сплошь эротоманы, сексуальные маньяки, скрытые садисты и люди с испорченными и извращенными вкусами. Такое ощущение, что люди, с чьих уст не сходят слова «народ» и «народный», этому самому народу ни на грош не доверяют. Не верят в способность народа самому разобраться, что есть что.
Если обратиться к издательской практике Запада, то видно, что действительно печатается немало низкопробной продукции. Но ведь и серьезных авторов издают. И хорошо издают. Да, может быть, какой-нибудь бестселлер выйдет в миллион экземпляров, а Диккенс, скажем, получит в том же издательстве тираж в 10 000. Но вот в чем дело. Каждый издатель очень хорошо знает, что нет ничего более мертвого, чем прошлогодний бестселлер.
Вчера еще он шел нарасхват, сегодня уже забыт и больше о нем никто никогда не вспомнит. А Диккенс потому и классик, что на него существует ровный, постоянный спрос. И его уже сто лет выпускают каждый год тиражом в 10 000 и еще сто лет выпускать будут. Так что в конечном счете больший-то тираж оказывается у Диккенса, чем у автора бестселлера. Классика именно потому и классика, что пишут ее не только для своего времени, но и для многих последующих поколений. Творчество великих ориентировано во времени, а не в пространстве.
Нормальный литературный процесс включает в себя как «Идиота», так и фельетон в «Крокодиле». Первый — на века, второй удовлетворяет какую-то сиюминутную потребность. Но нужны оба, и тот и другой, и вместе с ними весь широкий и многоцветный спектр литературы, находящийся между этими крайностями. Как говорил А. П. Чехов, есть собаки большие и маленькие, но важно, чтобы каждая гавкала своим голосом. Попытки же подстричь все литературные явления под некий шаблон усредненного шедевра приводят лишь к тиражированию серости. Что, к сожалению, у нас и случилось.
Надеюсь, читатель не заподозрит меня в желании ошарашить его каким-то небывалым откровением. Все, что я сказал по поводу книгоиздания, — это совершенно элементарные, совершенно очевидные вещи, которые не нужно было бы повторять, да только вот беда — у нас эти трюизмы надо доказывать! Ибо создавшееся положение выгодно сложившемуся за десятилетия определенному влиятельному кругу лиц, которых никакими доводами разума не прошибешь именно потому, что им так выгодно…
Не будем, однако, пессимистами. В стране идет перестройка и появилась надежда на перемены в области издательской политики и на изменение отношения к фантастике со стороны издательств, которые ее до сих пор не печатали. Тут главный вопрос в том, что наши редакторы в массе своей не имеют о современной зарубежной фантастике, о ее уровне и достижениях ни малейшего понятия. Поэтому и нашу фантастику они судят, пользуясь устаревшими критериями. (Я не имею в виду редакторов издательств, регулярно печатающих НФ, таких, как «Молодая гвардия» и «Знание»).
Сейчас же, когда в издательстве узнают, что ты принес фантастику, тебя первым делом обзывают «наш Жюль Верн». Если редактор помоложе, он может еще и Брэдбери с Азимовым вспомнить. Но это, считай, повезло — на эрудита нарвался. Но даже и эрудиту невдомек, что пик творчества Брэдбери был в 50—60-х годах, а с тех пор, если судить по временами появляющимся в нашей печати его новым рассказам, он безнадежно исписался и раз за разом повторяет самого себя. В последних его вещах много эмоций, ужасов и восторгов, но чему он ужасается и чем восторгается, совершенно непонятно. В Штатах это может быть и идет на ура, ибо, как писал С. Лем, разбирая творчество позднего Брэдбери, «американский читатель, в особенности массовый, легко покупается на лирические банальности», но нам-то они зачем? Что же касается Азимова, то, по словам того же Лема, «с точки зрения чисто литературного мастерства, Азимов по сравнению с Брэдбери — полный ноль».
