— Ты полагаешь, что под полянками живут те самые тахи, о которых сургоры молчат? — спросил Тронхэйм.

— Нет, — покачал головой Скрибнер. — Тахи — это что-то другое. Я ведь, когда эти споры меня жрать принялись, видел все как обычно, — а тахи как-то связаны с цветоощущением… Анен Сима увидел все черно-белым, так? И только. Никакой опасности в этом сургоры не усмотрели. И вообще, о тахи они тогда говорили спокойно.

— Нужно все же попытаться показать им таблички, — сказал Тронхэйм. — Мне кажется, они должны знать смысл рисунков. Может быть, не всем сургорам эти вещи знакомы, но уж колдуну или вождю известны наверняка. Однако Карпацико-тин не желает говорить со мной, да и вождь, кажется, тоже не стремится к общению, так?

— Так-то оно так, — сказал Скрибнер, — но я все-таки полагаю, что главная причина их необщительности — страх. Прежде чем задавать вопросы, мы должны доказать, что с нашей стороны сургорам не грозит опасность.

— Как ты намерен это доказывать? — поинтересовался Винклер.

— Подумать надо, — Скрибнер пожал плечами и встал. В этот момент раздался общий сигнал внутренних фонов, и голос автомата произнес:

— Внимание, говорит автомат лаборатории медицинского отсека. Движение в автоклаве, сообщаю всем. На спорах лопается оболочка.

Автомат еще не договорил, как Ланского словно ветром выдуло из столовой. Винклер направился следом за ним на «Эксор», остальные устроились перед экраном.

…Желтовато-серая масса шевелилась; медленно всплывали на поверхность комки темных слипшихся спор.

Время от времени от плотного клубка отделялась точка, зависала в коллодии и через несколько секунд лопалась, раскрывалась, как крохотный черный тюльпан, выпуская наружу худосочный белый росток, похожий на тощего червяка. Ростки, сбросив остатки оболочки, распрямлялись и опускались на дно автоклава, по пути увеличиваясь заметно, подрастая на глазах, толстея и наливаясь. На дне ростки замирали на некоторое время, а затем начинали двигаться вверх, пожирая протоплазму и выпуская из себя отростки. Затем — новый период покоя, у самой поверхности, и движение вниз…

Тронхэйм смотрел не столько на экран, сколько на окошки датчиков. Активный период — фиксируются биоволны. Пассивный — датчики молчат, словно в автоклаве нет и не было ничего живого.

— Видишь? — сказал Тронхэйм, обращаясь к Скрибнеру. — Автомат их не заметил, они затаились в тот момент…

— Вижу, — ворчливо ответил Скрибнер, — грамотный, разобрался. Ты лучше скажи, что им от меня нужно было?

Тронхэйм благоразумно промолчал, и все трое продолжали смотреть на экран.

Ростки тем временем превратились уже в длинных белых змей, увешанных многочисленными отводками, и продолжали заглатывать протоплазму. Затем на отростках появились почки, лопнули, и меньше чем за полчаса на их месте выросли небольшие клубеньки.

— Шустрые твари, — сказал Сергиенко.

— Кормежка хорошая, — уточнил Скрибнер. — Небось, в песке не разрастешься, а тут — ешь от пуза.

Словно в ответ на замечание Скрибнера в автоклав посыпался песок, постепенно вытесняя коллодий, — Ланской начал следующую стадию эксперимента. Очутившись в песке, растения стали замедлять движение, и в конце концов замерли, свернувшись клубками на дне автоклава. Когда исчезли всякие признаки жизни, манипулятор подвесил над поверхностью песка небольшой контейнер с питательной Массой. Не прошло и минуты, как белые клубки шевельнулись — начали медленно пробираться сквозь песок наверх. Манипулятор убрал контейнер, но белые жирные сороконожки тем не менее доползли до поверхности и там замерли снова, затаились, — и на песке, отмечая место их пребывания, вспухло несколько едва заметных бугорков. Скрибнер только покряхтывал, глядя на эти бугорки, и почесывал одну ногу другой — очень живо вспоминал свои ощущения… Вновь появился контейнер с протоплазмой, и… В долю мгновения взвились белые отростки над поверхностью песка, выстрелили спорами в контейнер, — и белые чудища не спеша двинулись вглубь, вниз, по дороге теряя клубни, усыхая, сворачиваясь…

— Охотнички, — зло сказал Сергиенко. — Не удивительно, что сургоры от них в океан удрали. Тайфун — что? Мелочь. Его все-таки издали видно и слышно.

Контейнер, изготовленный из усиленной прочности металлизированной пластики, оказался начиненным спорами, — и эти споры, выделив парализующие вещества, замерли в протоплазме, — готовились к вегетационному периоду.

— Выходит, они вроде тех грибов, что сквозь бетон пробиваются, — сказал Скрибнер. — Ничем не остановишь. Сильны.

— Нужно показать их сургорам, — предложил Тронхэйм, — и объяснить…

— Сначала найди на них управу, — перебил его Скрибнер, — потом уже устраивай демонстрацию последних моделей.

Утро шестого дня ничем не отличалось от пяти предыдущих. Предполагалось, что сегодня Тронхэйм повторит попытку настичь колдуна, Сергиенко попробует добиться аудиенции у Дек-Торилы. Ланской по-прежнему занимался «сороконожками» и ничего больше знать не хотел, а Скрибнер изводил командира, требуя разрешения на повторный осмотр развалин материкового поселения. Рассчитывал найти другие рисунки.

Ипполит Германович, прикидывая мысленно различные варианты разговора с Карпацико-тином (в случае, если вообще удастся с ним поговорить), шел не спеша к шлюпке, когда вдруг заметил метнувшуюся между пальмами тень. Тронхэйм остановился, всматриваясь. Никого… Он подошел ближе к месту, где заметил движение, и увидел притаившееся за мохнатым стволом существо… От неожиданности Тронхэйм тихо вскрикнул, и существо, подскочив на месте, помчалось к берегу и скрылось под водой.

Тронхэйм торопливо вернулся в дом и, найдя Винклера, доложил о происшествии. Саймон Корнилович несколько мгновений молча смотрел на социолога, переваривая сообщение, затем приказал:

— Всех собрать.

И когда группа собралась в столовой, Винклер без предисловий сказал:

— Тронхэйм видел «арбуз». Тот самый, на ножках.

— Где, — вскочил Скрибнер. Тронхэйм махнул рукой в сторону пляжа:

— Здесь, рядом с домом.

— Зеленый арбуз? — полюбопытствовал Сергиенко.

— Нет, — сказал Ипполит Германович, — не зеленый. Коричневый, в светло-желтую полосочку.

— Большой?

— Арбуз как арбуз, — пожал плечами Тронхэйм, — размеры вполне арбузовые.

— Куда девался? — спросил Скрибнер.

— В воду. Нырнул и исчез.

— Он один был?

— Я видел одного.

— Так, — Винклер хлопнул ладонью по столу. — Чую приближение событий. Хотелось бы знать, каких именно. На сегодня поездки отменяются, всем быть в лагере.

Расположившись так, чтобы видеть кромку воды, Скрибнер и Тронхэйм сидели в пальмовой роще. Адриан Антонович подобрал орех, валявшийся неподалеку, и перекатывал его в ладонях, вполуха слушая Тронхэйма. Ипполит Германович все еще переживал неудачу своей попытки встретиться с Карпацико-тином, и поэтому принялся рассуждать о колдунах вообще.

— …и по-прежнему остается абсолютно невыясненной природа этого явления, — говорил Тронхэйм, набирая в горсть песок и разбрасывая его вокруг себя, словно сеятель зерна. — Почему начало везде и всегда одинаково? Гипотез по этому поводу создана масса, равно как и теорий… и все они усердно опровергают друг друга, а если учесть к тому же, что любая научная теория имеет как минимум два выхода в реальность, — так сказать, два лица… или может быть, лучше сказать, что любая теория двухвалентна? — то и вовсе получается, что в этом вопросе концов не найти, клубок предвзятых мнений, и ничего больше. Почему всегда — колдун, знахарь, ворожея? Почему мы ни разу не встретили племенную культуру, реально видящую мир, без мистики, суеверия, мифа?

Скрибнеру было безразлично — почему. Его интересовали причины гибели материковых поселений; но на материк его не пустили, и он слушал Тронхэйма — делать все равно нечего, отчего и не послушать?

— …одно и то же явление природы можно объяснить по-разному, и сложность заключается в отборе — как отобрать наиболее приемлемое, убедительное из этих объяснений? Почему на ранних этапах любые мыслящие существа верят в душу, духов, почему всегда возникают системы традиционных верований, и как следствие — фетишизм?