Курить нельзя — это к лучшему. Давно бросить собирался, все силы воли не хватало. Надо попробовать сжевать тот самый бутерброд. И хорошо бы еще чаю выпить.

То, что происходило затем, смело можно было назвать насилием над личностью. Бутерброд Ким вбивал в себя едва ли не кулаком. И победил. Правда, ощущение было такое, будто в желудке оказался горячий булыжник. Но постепенно булыжник остыл, а затем и вовсе растворился. Ким опасался, что навалится новый приступ, однако этого не случилось. Чашка чая пошла уже легче.

Следовательно, голодная смерть ему уже не грозила. Ну, а дальше видно будет. Мировая медицина достигла больших высот, почти даже сияющих.

Слабость все же оставалась. Он решил сегодня без нужды не вставать. Попытался читать, но минут чрез двадцать отложил книгу, чтение не шло, не было ему дела до того, по ком там звонит колокол.

А было сосущее, неопределенное желание. Чего-то хотелось, только вот чего? Он полежал какое-то время, изнывая. Потом тело незаметно расслабилось, размякло, глаза защипало, отяжелели веки, и пошло, начало подниматься, вскипать что-то черное, бесформенное, тревожное и одновременно успокаивающее, гудяще-бездонное, пускающее под ноги широкую лестницу с крупными, неясных очертаний ступенями, каждый шаг по которым туда, вниз, отдавался во всем теле, потрясая его, выстраивая мысли в странном, но несомненно логичном порядке, разделяя их по группам, непонятно пока по каким, но становящимся четче по мере спуска…

Снилось ему… Много чего снилось. Разные конкретные происшествия и события, плохое и хорошее, глупое и имеющее определенный смысл. Будто кто копался в его памяти, выуживая и рассматривая различные факты без особенной системы. Многое Ким и сам уже не помнил, удивительно, что хранилось это в нем. Но одну историю он запомнил очень хорошо, и под самое утро всплыла она, вновь пришлось пережить.

Его поймали в библиотеке, когда он украл томик Гиляровского. Спору нет, книга интересная, но ведь не настолько, чтобы ее красть? Ким тогда почему-то считал, что книгу «увести» не грех, не воровство. Нельзя сказать, чтобы часто этим занимался — но случалось. И тут, как обычно, покопался в лотке с текущим расходом книг: тех, что сдали сегодня, отобрал несколько штук, стал в очередь на запись и незаметно сунул Гиляровского в сумку.

Это ему казалось, что незаметно. Не мог же он знать, что накануне такие же «любители» книг, как он, только порешительнее, ночью залезли в окно и основательно поживились. И теперь женщины за стойкой настороженно всматривались во всех приходящих.

Но, хотя и увидели, как он спрятал книгу, высказывать вслух подозрение, оскорбить человека при всех не решались. Люди, работающие с книгами, вообще много деликатнее, тоньше, чем любые другие. Только когда все, кто стоял в очереди впереди него, ушли и он сам, расписавшись в карточке, направился к выходу, окликнули: «Молодой человек, можно вас на минуточку?» Не думая худого, он откликнулся: «Да, пожалуйста!» — «Простите, у вас в сумке книги только из нашей библиотеки?» — «Да-а…» одеревеневшим сразу языком ответил он. «Можно посмотреть?» Он заметался, зашумел: «Что за глупости? Подозрения какие-то дурацкие!» — и ринулся на выход, надеясь прорваться. Но в дверях уже стояли стеной толстая заведующая и молоденькая девчонка из читального зала. И он сдался, все еще надеясь на благополучный исход, хотя и позорный. Понурил голову и сознался: «Ну, взял я у вас одну книгу без записи». Женщины, взволнованно переговариваясь, отобрали у него сумку, нашли карточку, убедились, что действительно «Москва и москвичи» не записана и… позвонили в милицию. Этого он уж никак не ожидал. Ну, поругали бы, разорвали читательский билет, выгнали с позором. Но милиция?..

Пока ждали приезда представителя власти, отпустили покурить. Куда убежишь, если в сумке и паспорт оказался? Стоя на крыльце библиотеки и затягиваясь горьким противным дымом, он, неожиданно для себя, поднял глаза к небу и взмолился мысленно: «Господи! Если ты есть — пронеси! Сделай так, чтобы все уладилось! Никогда больше книг воровать не буду! — подумал и добавил: — И ничего другого тоже не украду». Хотя, кроме книг и в детстве яблок из соседского сада, ничего и не крал в жизни своей. И не верил он в бога — какой бог в наше-то время? — а тут проснулось что-то, схватился за последнюю, нереальную соломинку.

И чудо произошло. Приехал хмурый длинный милиционер, полистал паспорт, расспросил женщин из библиотеки, покрутил головой, прочитал нудным голосом нотацию, а потом вернул паспорт и сказал: «Проваливай! В следующий раз плохо будет!» Женщины не возражали. Они ведь, в сущности, добрыми тетками были, только книг жалко.

Он бежал, а уши так горели, что люди, наверное, вслед оборачивались. Про бога, которому только что молился, забыл, повторял лишь: «Ох, как стыдно, как стыдно!» Книг он с тех пор действительно не воровал. Даже в библиотеки стал реже ходить. А уж ту, где его поймали, за три версты оббегал…

Тут сны пошли на убыль. Он словно выплывал откуда-то из глубины, шел все быстрее к поверхности, разводя в стороны податливую бесформенную тьму. Потом он вынырнул, раскрыл глаза и вдохнул глубоко свежий воздух, лившийся из распахнутой двери на балкон.

В понедельник занятия начинались с обеда, во вторую смену. Вполне можно было с утра сходить к врачу. Медпункт помещался тут же, в студгородке. Но чувствовал себя Ким сносно, позавтракал с аппетитом, собственную личность не насилуя. Курить, правда, по-прежнему не хотелось. Он и не стал пробовать, опасаясь, что все вернется. И, представив, что сначала придется сидеть в очереди (а очередь будет, она всегда там есть), а потом отвечать на вопросы строгой пожилой врачицы, которая на всех смотрит с подозрением, полагая симулянтами, измерять температуру и в конце концов получить справку на один день с диагнозом ОРЗ — острое респираторное заболевание, Ким покачал головой. Температуру он и сам себе измерил, было всего тридцать семь градусов, маловато для справки. Один день, наверное, для здоровья ничего не решал, и пропускать занятия сейчас, перед сессией, было бы глупо. Поэтому, поколебавшись еще немного, он мысленно махнул рукой: «Наплевать!» — и к врачу не пошел.

А отправился в институтскую библиотеку — кое-что посмотреть в периодике: экзамен по страноведению тоже нужно будет сдавать.

В этот относительно ранний час жара была уже довольно сильной. И хотя самого своего верха она должна была достичь после полудня, солнце с такой силой ударило по глазам, едва он вышел из общежития, что Ким даже споткнулся, отступил назад, в тень, и несколько секунд видел только радужные пятна. Когда зрение понемногу возвратилось, он вытащил старые свои солнцезащитные очки и нацепил их на нос. Правое стекло было треснутым, и мир виделся словно разделенным на две половинки.

От рынка, тихого и пустынного в понедельник, Ким свернул к старому кладбищу, чтобы срезать угол и пройтись по заросшим сиренью аллеям. Вообще старое кладбище не было таким пугающим, какими обычно бывают подобные места. Сюда охотно приходили влюбленные: очень уж тихо и спокойно. И красиво. Не в смысле последнего приюта, хотя, конечно, в старину умели выбирать места, где успокоиться; Может быть, кладбище когда-то и напоминало кладбище. Но сейчас оно больше походило на сад или густую рощу с дорожками и скамейками в укромных местах. Не хоронили здесь уже лет сто. Однако внешний вид кладбища, особенно стену, его окружавшую, поддерживали в достойном виде.

Стена была городской достопримечательностью. Какая-то ее часть еще при Суворове относилась к крепости. Уже в наше время стену восстановили и, чтобы добро не пропадало, превратили в кладбищенскую.

Крепкая стена была, добротно сложенная из крупных каменных блоков, пушкой не прошибешь. А Ким вывалил из нее довольно основательный кусок. Произошло это как бы случайно, ненароком. Задумавшись, он прошел мимо той аллеи, что вела к выходу, и спохватился только, когда уперся в стену. Надо было сворачивать. Но он подумал: хорошо бы пройти — все путь короче. Внезапно заломило затылок, все поплыло перед глазами, потом словно блеснула бесшумная вспышка, и опомнился он уже по ту сторону стены в клубах пыли, посреди разбросанных камней. Боль в затылке затихала, он стоял и недоуменно крутил головой. Потом обернулся на пролом в стене. Стена выглядела так, будто сквозь нее прошел тяжелый танк. «Ничего себе», — подумал Ким и, сообразив, что кто-нибудь мог видеть это происшествие, поторопился уйти.