Вообще все очень быстро закрутилось тогда, после попытки сокрушить большой телескоп. И двух дней не прошло, как нагрянула большая комиссия из столицы. Кима перевезли на окраину города, в довольно большой особняк. Что в нем было раньше — неизвестно, но, похоже, какая-то закрытая лечебница, потому что аппаратуры новой не очень много привезли, почти все имелось на месте.

А до переезда он сидел в обсерватории, на квартире у Дроздова. Алексей Матвеевич жил холостяком, поэтому особых неудобств от двухдневного пребывания Кима в своей квартире не испытал. Разве что напуган он был очень и, хотя вида не подавал, но Киму в спину смотрел с опаской и настороженно ждал, когда же жилец еще какой-нибудь номер выкинет. Ясно видно было, что не сомневался в том, что выкинет, уже приготовился морально к разгрому своей уютной квартиры. Даже не вздохнул с облегчением, когда за Кимом приехали, остался в недоумении: как же так, все цело, все на месте?

Обстановка в особняке сразу сложилась деловая. Из столицы приехали серьезные люди, которые свое дело знали и на пустяки время не тратили. Киму верили, прислушивались к его ощущениям, старались разобраться, помочь. И опасность, которую он представлял, понимали прекрасно.

Сегодня комиссия собиралась на очередное заседание. Все как обычно, но в этот раз, Ким чувствовал, гораздо серьезнее. Предстояло искать новые пути, поскольку руками разводить в бессилии никто не собирался. И оставаться на прежнем уровне нельзя было.

Было такое мнение, что времени на дальнейшие исследования оставалось чрезвычайно мало. В чужой разум, установивший с Кимом контакт, скорее верили, чем нет. И априорно видели этот разум враждебным. Конечно, в другом варианте, дружественном, его трудно было рассматривать, поскольку с самого момента установления контакта с Кимом происходили события отнюдь не добрые. Если в столкновении самосвала с трамваем еще можно было увидеть элемент случайности, то попытку уничтожения телескопа случайной назвать никак нельзя.

Здесь уже чувствовалась направленность и неясный пока еще, но злой умысел. Тем не менее дружественный вариант не отвергали, разрабатывали и его.

Все же, исходя из варианта враждебного, считали, что раз уж появилась такая сверхъестественная сила, привнесенная извне, значит, существует и возможность ее применения, и объект применения. Говоря проще, в один прекрасный день Ким должен будет внезапно превратиться в слугу этого инопланетного монстра, в его раба, послушный механизм, и отправиться что-то важное разрушать и взрывать.

Ким считал, что с нашими, человеческими мерками к нечеловеческому разуму подходить более чем глупо. Пищагину он это сообщил, как результат своих размышлений. Тот вполне был с ним согласен, но, похоже, мнение академика не было все же решающим. И комиссия работала, пытаясь предугадать, куда будет нанесен удар, если он будет нанесен, с какой силой и целью? В случае такого удара ей ведь пришлось бы иметь дело с последствиями его для Земли и землян. Так что, товарищи, оставим внеземное внеземлянам, будем думать о своем. Тем более, что у контактера наметился в последнее время прогрессирующий рост паранормальных способностей. А это сигнал нам: «Готовьтесь!»

Насчет роста способностей — это правда. Если еще в начале всех событий он без особого усилия снес каменную стену, то сейчас чувствовал себя в состоянии до основания разрушить средних размеров город. Возрастание паранормальных сил подтверждалось и лабораторными исследованиями. Так что Киму было от чего метаться по комнате, сжимая кулаки в ярости и отчаянии.

Пищагин пришел уже около полудня. Шумный, энергичный, по комнате даже ветер пролетел, когда он, распахнув дверь, вошел, уселся на стул и спросил, щурясь сквозь очки:

— Ну-с, как наши дела? — Ну просто детский доктор, этакий Айболит, пришел к ребенку, больному корью.

Киму очень захотелось продемонстрировать ему свой язык, но он только качнул головой:

— Нет уж, сначала вы рассказывайте! Пищагин сделал непонимающее лицо:

— О чем же это рассказывать? — Но увидев, как весь подобрался и ощетинился Ким, прикинулся, будто только что понял:

— А, ты о совещании? Да нет, ничего серьезного не было. Ты же нас, умников, знаешь — хлебом не корми, дай поговорить.

Но отшутиться на этот раз ему не удалось. Ким так насел, что в конце концов Станислав Меркурьевич сдался и честно признался:

— Плохо дело. Понимаешь, не можем мы ничего засечь. Не понял? Сейчас объясню. Видишь ли, если твое предположение о контакте верно, а оно верно, в этом теперь сомневаться не приходится, то между тобой и твоим «партнером» должна существовать связь, скорее всего постоянная. Ему просто необходимо контролировать тебя, иначе теряют смысл твои новые способности. А если постоянный контроль существует, есть надежда запеленговать местонахождение «контролера».

Ким перебил.

— Я понимаю. «Этот» находится не где-то далеко или на околоземной орбите, а тут, поблизости. Уехать я не смог? «Этот» не пустил.

Пищагин улыбнулся одобрительно:

— Молодец, быстро соображаешь. Будь он где-нибудь на орбите, разве стал бы тебе сердечный приступ устраивать? Езжай на здоровье, сверху все видно. Нет, здесь он, рядом. А вот где именно… Скорее всего, в окрестных горах. Понимаешь, всеми, какие только существуют, средствами, мы пытаемся засечь твой канал связи и по нему уже разыскать укрытие «партнера». К сожалению, пока ничего у нас не вышло. Это, кстати, очень подтверждает «инопланетную» версию. Нет на Земле такого излучения, которое мы не могли бы обнаружить. Мы, разумеется, попыток своих не оставляем и рано или поздно добьемся результатов. В том-то все и дело, что как бы поздно не было! — Он помрачнел, полез в пачку за сигаретой, глянул на Кима: «Можно?»

Ким кивнул, но все-таки подошел к окну, открыл форточку, постоял какое-то время, глядя на улицу, потом спросил, не оборачиваясь:

— Станислав Меркурьевич, в меня будут стрелять?

— Как стрелять? — не понял академик.

— Обыкновенно. Из автоматов там, из пистолетов.

— Почему в тебя должны стрелять?

Ким присел на подоконник, скрестил на груди руки.

— Нужно же меня остановить будет? Вот и придется вам стрелять. — Говорил он спокойно, как-то печально, словно все уже было решено.

— Мне стрелять придется? — опять не понял Пищагин. А может быть, сделал вид, что не понял?

— Ну да, вам всем. Деваться некуда будет, связать вы меня не сможете. Вот и откроете пальбу.

Пищагин взорвался. Он орал, топал ногами, брызгал слюной, бегал по комнате, тряс кулаками перед носом у Кима. Потом садился, нервно закуривал, сразу же тушил сигарету и опять принимался бегать по комнате и орать. Улучив момент, когда Станислав Меркурьевич затих, Ким спросил все так же спокойно, не повышая голоса:

— Почему вы меня так боитесь?

На что последовал новый взрыв. Из довольно бессвязных криков выходило, что Ким — сопливый мальчишка, ничего не понимающий, возомнивший себя центром мира и не желающий думать и помогать людям, которые ночей не спят, стараются его выручить. Он, Ким, ничуть не лучше всех этих придурков из комиссии, которые наделали от страха полные штаны и уже ничего не соображают. Ему, Киму, не задавать бы идиотские вопросы и не трястись за свою шкуру, ничего этой шкуре не будет, останется она в целости и сохранности, а работать, помогать, вместе со всеми искать выход. Его, Кима, давно бы уже изолировали от всех и вся, если бы не существовало на свете умных людей, которым он, Ким, и его судьба совершенно не безразличны. Да, есть возможность реальной опасности, и нельзя ею пренебрегать. Но ведь точно так же может оказаться, что никакой опасности нет и все попусту суетятся. Пятьдесят на пятьдесят. Фифти-фифти.

Закончился скандал тем, что у Пищагина разболелось сердце, он стал совать под язык какие-то капсулы, и Ким дернулся позвать на помощь. Но академик остановил его.

Нечего народ будоражить. И так все нервные стали, будто девицы-институтки. Сейчас пройдет.