— Я запрещаю тебе исцелять подводного короля Агондария. Я запрещаю тебе убивать вечного. И я запрещаю тебе связываться с Артаном Гадельером. Ты всё поняла?

Мой тихий ответ потонул в очередном мощном раскате. Я закусила губу, удерживая в себе злость. Нет, он не должен видеть, как мне больно. Он пользуется любой моей слабостью, так что я должна держать себя в руках.

Яркий свет королевских глаз померк, сменившись на едва заметное бордовое сияние. Я развеяла его подозрения.

— Мне жаль твоего брата, Селеста. Но это война. И он военный. Ты сама знаешь, что будет, если их король наберёт силу. Будь мы вместе, это было бы неважно, мы бы за раз смогли бы остановить войну и всё это закончилось бы. Но мы не вместе, — хрипло выговорил он, вновь дотрагиваясь до моего лица, во тьме пытаясь отыскать мои слёзы. — Поэтому прими смерть брата и готовься к началу военных действий весной. Твои познания в исцелении нам пригодятся, так что продолжай обучение.

— Это всё? — спросила тихо, когда он замолчал. И его молчание показалось слишком тяжёлым для конца.

— Тебя нужно наказать, Селеста, — мягко прошептал он, осторожно заправляя прядь мне за ухо. — Но я не хочу делать тебе больно, вот в чём суть. Я знаю, что послужит для тебя настоящим наказанием, которое надолго отложится в твоей памяти.

Отстранившись, я попятилась назад, прямо глядя на него. Нет. Я не позволю!

— С тех пор, как исчезла Анка, мне часто бывало одиноко, — продолжил говорить он, медленно переходя в наступление. — Ведь я заметил, что она пропала на следующий день после твоего визита. Что ты ей сказала? Ты подумала о последствиях? — он негромко хохотнул, а затем остановился, будто нарвавшись на непреодолимую преграду и от этого досадливо выдохнул, запуская руки в волосы и с силой сжимая их. — Всё это сводит меня с ума… Я не могу не думать о бо́льшем…

— Ник, ты обещал, — едва слышно сказала, чувствуя, как ком встаёт в горле. Я беспомощно обернулась, замечая, как легко можно выпрыгнуть в окно — там широкие ставни, а за ними балкон, откуда можно удрать в небо.

— Ты этого не сделаешь. Сделка, моя милая. Помни, что будет, если ослушаешься меня, — заметив моё суетливое поведение, отреагировал Ник. — Сэл, посмотри на меня. Это же я, твой друг. Твой король. Твой опекун. Будущий муж. Я — всё для тебя. А ты должна быть всем для меня. Так и есть. Так и будет.

Он стягивает с дивана ткань и опускается на него, развалившись и широко расставив ноги.

— В конце концов, я же не собираюсь тебя ни к чему принуждать.

— Тогда что именно ты делаешь?

Он на мгновение задумался, будто и правда не догадывался, что собирается сделать со мной. В полной темноте, я почти ничего не видела, и только слышала проливной дождь, то, как он бьёт по металлу водостока и перилам. Разом я возненавидела этот звук. Он до омерзения сильно резонировал с прерывистым биением сердца и от этого темнело в глазах.

— Поступим так, маленькая звёздочка. Я хочу, чтобы ты доставила мне удовольствие. Но сделать это должна так, чтобы понравилось самой.

Селеста

Это сложно. И душно. И я хотела бы отмотать время назад и малодушно пройти мимо. Избежать этой комнаты. Этой духоты. Этого незнакомого мне человека на диване, который ждёт моего решения. Он правда ждёт и верит, что есть нечто нас объединяющее. Нечто, от которого мне будет плохо, ведь я про́клятая заколдованная девица, которую нужно спасти, показав, что на самом деле между нами любовь.

Как можно так искренне верить в эту чушь?!

Никлос теряет терпение. Я чувствую это по тому, как он подобрался. Как вновь тускло засветились его глаза. Ещё минута и он возьмёт решение на себя и тогда мне несдобровать. Поэтому я опускаюсь рядом на край дивана и кладу ладонь к нему на колено. Он застыл, будто кролик, когда его касается тень орла, но ведь это всего лишь моя рука, а значит можно её накрыть своею и аккуратно, крайне медленно поднять выше. Ведь этого мы хотим, не так ли?

Здесь темно. Одни лишь очертания предметов. Воздух сухой, пыльный, от него краснеют глаза. А может это просто я не хочу видеть даже линии, выпуклые фигуры, колебания воздуха, шум трущейся ткани, прерывистое дыхание, жар тела, то, что прорывается наружу. Моё запястье крепко сжато, трещат и ноют кости, мне не остановиться. Я подаюсь вперёд, вставая коленями на жёсткую кожаную обивку. Она противно скрепит и прилипает ко мне, когда я запрокидываю ногу и сажусь поверх него. Теперь он в нескольких сантиметрах от моего лица. Глаза вновь горят огнём, но в этом пламени нет гнева, там сокрыта более тёмная эмоция. Злая.

Он думает, мы хотим этого?..

Чтобы я тёрлась о его брюки, как безмозглая кошка, как дешёвка, согласная на любую сделку, лишь бы избежать кое-чего похуже? Я должна быть с ним нежной? Вот так медленно, не обращая внимание на мелкую дрожь пальцев, расстёгивать невидимые в темноте пуговицы, чувствуя, как быстро бьётся его сердце? Или это моё сдаёт позиции, заглушая внешний шум? Я должна укусить его в шею, медленно потянув кожу, пока руки спускаются вниз. Я всё делаю правильно?

Помогаю отпустить ремень, вытаскивая его из тугих петель. Моё платье слишком объёмное, в нём тысячи красных и золотых оборок, мелких цепочек на плечах и спине. Грудь и талия сжаты плотным корсетом, но низ свободен, он лёгок и воздушен, несмотря на сотни слоёв шёлковой ткани. Он разлетается в разные стороны, холодя оголённые ноги, и кажется будто я улетаю следом за ним, наклоняясь к его губам.

Всего минуту длился этот поцелуй. Минуту, пока его руки опустились ко мне на спину, прижимая к себе, давая мне возможность показать, что да, именно этого мы и хотим. А потом он оторвался от меня, чуть отстраняя и сквозь красноту проступили его настоящие эмоции.

— Тебе это не нравится, Селеста, — тихо сказал он. — Зачем ты делаешь то, что тебе не нравится?

— Потому что ты поставил невыполнимую задачу, Ник.

— Разве? Неужели за эти недели, что мы были вместе, ты не нашла ни одной минуты, когда нам двоим было хорошо? — в его голосе прозвучала горечь, а слова показались настоящей загадкой.

Я углубилась в них, оставаясь на месте. Это как быть рядом с кипящей лавой, но без огня. Его руки безвольно опали на обивку, а сам он, не без труда, откинулся назад, полностью отстраняясь от меня. И тогда я вспомнила. И медленно слезла с него, сворачиваясь калачиком рядом и кладя голову к нему на грудь, пока он вновь обнимает меня.

За окном торжествовал буремесяц. Он гремел грозовыми цепями, кричал штормовыми ветрами, барабаня по стеклу миллионами капель дождя. Его праздничный оркестр убаюкал меня, и я уснула, сквозь сон ощущая, как чья-то рука аккуратно гладит мои волосы. И на мгновение, на крошечный миг, мне почудилось, что я вернулась в лето. Что я вернулась домой.

* * *

Кукулейко важно восседал на извилистом, с толстыми ветвями и кривым стволом, дереве, покуривая трубку, выпуская в прозрачный потолок спиральные кольца дыма. Он накинул на плечи толстую шерстяную накидку с капюшоном, поджал ноги, превращаясь в тёмную птицу-сову, нахохлившуюся, смотрящую с прищуром. Вот уже который день его откровенно знобило и красный нос подтверждал, что шаман простудился. Мне не приходилось видеть простуженными колдунов, да я и не знала, что они могут болеть, так что такой вид шамана несколько удивил, но возможности спросить напрямую не представилось — он обрубил все мои попытки.

— Сосредоточься, драгоценная Селеста, на полотне ариуса. Ты делаешь его слишком толстым для таких тонких материй, как кровеносная система или плевральная полость, или область трахеи, или глазное дно, которое так заинтересовало тебя с недавних пор, — назидательно говорил он, отмахиваясь от моих вопросов.

Шаман медленно спустился вниз, при этом чуть не упав, подходя к туше небольшой акулы с разинутой пастью, из которой до сих пор сочилось нечто тягучее и жёлтое. Она была убита сегодня утром, и у меня нет ни единой догадки, откуда она взялась в соборе. Сейчас это нечто серое, влажное и склизкое, воняющее стухшей рыбой, с примесью запахов водорослей и железа, от которых сводит желудок. Я пожалела о плотном завтраке, что так настойчиво теперь просится наружу. И вот в этом должна копаться, отыскивая причину смерти…