– Да уж… – констатировал князь Шереметьев, покачав головой.

– Я же сказывал – удивит, – заметил с ухмылкой воевода. – Сказывали – готовится к походу, значит не просто так в своей вотчине сидит.

– Так любой в вотчине может сидеть, но не любой оттуда с таким войском выехать может, – заметил стрелецкий голова, стоявший рядом.

– Так и есть, – согласился воевода. – Но он может. Злые языки болтают, что в лесу его посади глухом, так он оттуда рать из леших да кикимор выведет.

– Удивительный человек, – покачал головой князь Шереметьев, взгляд которого прилип к броне парня… посеребренной. Полностью. Это цепляло и немного уязвляло, потому у него самого был добрая зерцальная бронь, да украшенная золотом и серебром. Но украшенная. А тут – просто бесхитростно покрыта серебром. Зато вся. И это выглядело довольно занятно.

– Не по Сеньке ли шапка? – спросил Басманов, также обративший внимание на броньку сотника.

– Так князь же, – пожал плечами воевода и осекшись замолчал под суровым взглядом Шереметьева. Впрочем, поправлять его не стал. Ибо сам не знал, что думать.

Посверлил его взглядом. Хмыкнул. Глянул на сотню Андрея. Пожевал губы. И затих, погрузившись в свои мысли.

Сотня Андрея бросалась в глаза не столько своим богатым снаряжением, сколько фундаментальной неправильностью. Это князь на уровне подсознания заметил, а осознать не мог. И не только он.

На фоне «цыганского табора» поместного войска, пестрого и разного, эти всадники выглядели едва ли не регулярной армией. Ну а что? Все снаряжены и вооружены единообразно. Вон – копья покачиваются в такт, помахивая крохотными прапорцами – все одной длины и, судя по всему, диаметра. Конечно, какие-то различия имелись, прежде всего в одежде. Но они меркли на фоне общего ощущения единообразия и порядка.

А обоз?

У сотни был свой обоз. И это не вьючные лошади, а вполне себе приличные повозки. Двуколки с большими колесами. Из-за чего всадники не имели необходимости перегружать ни своего основного коня, ни заводного всякого рода походным скарбом. Отчего сотня в целом не выглядела «табуном, кочующих цыган», нежели такое-же количество воинов, идущих обычным образом.

Понятное дело – что таких выводов с первого взгляда никто не делал. Во всяком случае осознанно. Но подсознательно они ощутили разницу очень четко. Все. Включая сотенных помещиков, сравнивших себя с окружающими. Они ведь за эти месяцы уже привыкли к порядкам Андрея и им подобное все казалось заурядным, обычным и даже надоевшим. Однако, глядя на бардак иных сотен, невольно приосанились.

– Сотник Андрей сын Прохоров с сотней, – рапортовался парень, подойдя к князю Шереметьеву.

– Добре, – кивнул тот. – Только тебя и ждем. Смотра проводить не станем. И так видно – все по уму у людей твоих.

– Среди них несколько новиков, надо бы поверстать.

– Сделаем, – кивнул Шереметьев.

– Разве их несколько? – оживился воевода. – Тут ведь вон сколько людей? А сколько к тебе из полка ушло?

– Я привел тридцать двух послужильцев и тридцать шесть кошевых, да казачков покамест пять, но позже должно еще подойти. Они тоже на моей службе. Хотя, как их считать – не ведаю. Не слуги, но и не послужильцы.

– Так казаками и запишем… – начал было говорить князь, но осекся, – сколько ты говоришь послужильцев?

– Три десятка и два, а к ним еще три десятка и шесть кошевых, что при обозных двуколках и заводных конях стоят.

– Тридцать два послужильца?! Какой у него оклад?

– Вотчина сто четвертей на реке Шта да триста четвертей поместья рядом. – рапортовал окладчик.

– И много ли у него крестьян?

– В поместьях не живет ни крестьянина, ни бобыля. А в вотчине много разных людей проживает, но землепашеством два десятка промышляют.

– И как это записывать в десятню? – спросил у Андрея князь. – Четыре сотни четей пашни по окладу, на которых трудится два десятка крестьян. И ты выставляешь с них тридцать послужильца и тридцать шесть кошевых? У тебя совесть есть?

– Нет, – честно ответил сотник без тени улыбки на лице.

– Оно и видно. Боже… боже… – покачал он головой. – Нет. Никак нельзя без смотра. Готовь сотню свою.

– И казаков?

– Казаков не надо, их сие не касается…

Писали и разбирались они долго. Часов пять, не меньше. И чем больше возились, тем более дикая картина вырисовывалась. Ведь воины-помещики в доброй броне и о двуконь выехали с пустопоместных владений, либо крайне плохо заселенных. После разорения 1552 года Тула еще не оправилась. Да и прибились к Андрею в основном самые бедные, у кого пойти некуда было, что только усугубило ситуацию…

– И что ты тут изобразил? – тихо спросил князь у Андрея, когда все закончилось и помещики выдохнули с облегчением. Им всем все засчитали и положили хорошие оклады, да не землей, а рублем. Ибо какой толк от пустой земли?

– Что именно?

– Это ведь ты их всех так одел. Зачем?

– Те, что с ломовыми копьями – это вроде выборных с войска Батыя. Слышал ли о таком?

– Доводилось.

– Он с такой конницей много кого разбил. Жаль коней хороших нет, а то бы можно было еще лучше изобразить.

– Лучше?! – удивился Шереметьев. – Куда уж лучше?

– Катафрактарии. Что ты о них слышал?

– Ничего.

– Считай тоже самое, только кони лучше, и они также прикрыты броней.

– Ты ври да не завирайся. Думаешь, не пытались на аргамаков броню надеть?

– На кой черт сдались эти аргамаки? Борзая мелюзга. Здесь хорошие кони нужны. Крепкие. Как у ливонцев али тептонов, или у ляхов.

– Ах… вот ты о чем. Но это грезы несбыточные.

– Грезы. Посему обходился тем, что есть.

– А эти? С луками?

– Тоже по ромейскому образцу. У них в годы расцвета было два основных вида конницы. Первый, как я уже сказал, катафрактарии, вторая – гиппотоксаты.

– Как-как? Гипокто?

– Гиппо-токсаты, с эллинского на наш сие переводится, как конные лучники. Гиипо – конь, токсат – лучник. Этакие конелуки. – улыбнулся Андрей, вспомнив кое-что из прошлой жизни. – Они носили добрую броню и могли немало вредить неприятелю, не опасаясь сильно ближнего боя. Катафрактарии, к слову, переводятся с эллинского, как покрытые броней.

– Андрей сын Прохора, и где ты узнал о таком? – спросил слегка раздраженный Андрей Басманов.

– Слышал. Было время послушать.

– И от кого же услышал?

– Ты с ним не знаком. И имя его тебе ничего не скажет. Главное – что слова он сказал верные. Этих зародышей катафрактариев я проверил в деле по прошлому году. И вот – ныне решил и до гиппотоксатов добраться.

– Не ругайся! – рявкнул Шереметьев. – А то заладил гипто, гипоэто… мне это уже даже слышать больно.

– Помещики сие и послужильцы, – покладисто ответил Андрей. – Хотя названий можно придумать много разных. Как тебе удобнее, так и называй.

– А вот это правильно! – заметил князь. – Им тоже, грезишь коней иных?

– Степные лошадки только на мясо годны, – пожал плечами Андрей. – В войске Владимира Мономаха или Мстислава Удатного на таких только вьюки возили, да и то от нужды. Ибо доходяги. Но других у нас ныне нет. И взять их неоткуда. К великому счастью, татарам тоже.

– Это не может не радовать, – буркнул князь.

Его сильно задела эта импровизированная лекция и поучение. Он знал, с кем говорит. Поэтому сдерживался. Но официально то парня возродившимся князем не признали. Посему поучение давал ему простой сотник. А это уже невместно.

В его голове случился натуральный коллапс в план того, как вести себя относительно Андрея. Если он действительно тот князь, то он его много выше по местничеству. А если нет, то намного ниже. Вот и поди – рассуди?

Андрей же завершил разговор и отбыл дальше командовать своей сотней. Готовиться свою сотню к выступлению в поход, который не стали откладывать. Тем более, что у города скопилось уже целое войско. Иван Шереметьев привел с собой полка стрелецких да собрал помещиков заокских, что по Муравскому шляху стояли. Получился кулак из 923 стрельцов и 561 помещика с послужильцами.