– Твоя? Простого помещика? – холодно усмехнулась Царица.

Андрей же пожал плечами и печально улыбнулся, не став отвечать. Однако взгляда не отвел.

Женщина прошлась по помещению. Резко обернулась и воскликнула:

– Ты лжешь!

– Зачем? – усмехнулся Андрей. – Я живу здесь. Моя жена живет здесь и мои дети. Покой и процветание державы для меня выгодны также, как и для любого здравомыслящего человека.

– Живут. Но ты можешь отъехать.

– Куда? – с какой-то жалостью спросил сотник. – В Литву или Польшу?

– Почему нет? Этим и князья не брезгуют.

– Это их дело. Я же себя не на помойке нашел, чтобы служить измельчавшим потомкам Гедиминовичей. – процедил Андрей с максимальным пренебрежением и презрением. – Да и падут они вскоре. У Жигимонта… тьфу ты, Сигизмунда, нет наследников. Мамаша его безумная жинок изводит и потомство вытравливает. Как издохнет Сигизмунд, так магнаты и развернутся в полную силу. Да уже сейчас он не Государь, а скоморох ряженый, что шагу ступить не может без одобрения магнатов. Оттого смута в державах тех только расти станет год от года.

Царица замерла, уставившись куда-то в точку на стене.

– Почему я должна тебе верить?

– Государыня, – улыбнулся Андрей, – не нужно мне верить. Но ответь, зачем мне крепость добрую ставить на земле супруга твоего? Это дорого. Это долго. Это сложно. Глупо тратить столько сил, чтобы все бросить и убежать.

Анастасия Романовна скосилась на сотника. Но промолчала.

Говорить ему о своих подозрениях в его намерении захватить власть в державе она не стала. Но парень все понял по ее взгляду.

– Глупо.

– Что глупо? – тихо переспросила она.

– Я – простой помещик. По крови. А вся эта болтовня – просто болтовня. Церковь не порушит свои догматы. К тому же я тихо сижу под Тулой и в столицу не лезу.

– Тихо?! Ты это называешь тихим сидением?!

– Я просто хорошо служу службу.

– Службу ли?

– Если ты мне не веришь, то забери мою жизнь. Вот он я. Весь в твоей власти.

Царица, чуть помедлив, кивнула и удалилась, произнеся напоследок:

– Отдыхай.

Андрей послушался и лег обратно.

Страхи Анастасии Романовны ему были понятны. Однако только сейчас он о них задумался. Серьезно задумался.

С формальной точки зрения парень являлся обычным помещиком без рода и племени. Причем даже на поместной службе он стоял всего в третьем поколении, ибо туда поверстались его деды.

Откуда сами деды взялись?

По словам дяди Фомы – из удельной княжеской дружины. Но об этом не болтали, так как там была какая-то некрасивая история. Дядя и сам ее не знал, а дед молчал как рыба. Лишь по пьяни раз обмолвился. Так что для всех – Андрей слыл безродным помещиком. Удачливым. Славным. Но абсолютно безродным.

У него имелись определенные заслуги. Но главным его ресурсом являлась слава. Серьезная, громкая слава. Так себе подспорье. Парень прекрасно знал, что слава переменчива. И толпа требует постоянного свершения подвигов, дабы ты был ею возносим.

Скорее всего Царь с Царицей тоже это понимали. И максимум что ему тут грозило – ревность Государя. Поэтому он и держался подчеркнуто скромно.

Это первая сторона медали.

А ведь была и вторая, основанная на слухах.

Молва утверждала, что Андрей – князь Всеслав. И он был вынужден играть игру, чтобы и молву не разочаровать, и открыто не начать претендовать на признание. Ведь нет ничего более ужасного, чем разочаровать толпу, от которой ты зависишь.

После той беседы в Туле и последующей попойки князья более его не задевали. И общались. Нормально общались.

Это и радовало, и пугало одновременно.

Радовало потому, что травля – не самая лучшая вещь на свете. И жить в ее атмосфере такая мерзость, что даже врагу не пожелаешь. А пугало из-за того, что выглядело все так, будто бы они его приняли и признали. Неофициально. Неформально. Хуже того, парень только сейчас отметил важный пунктик. К нему практически никогда не обращались по имени. Обходились либо какими-то необидными словами заменителями, либо вообще аллегориями.

И вот это неофициальное признание, что произошло на глазах Царя, являлось очень опасным. Ведь в глазах высших аристократов парень уже выступал не безродным помещиком с окраины державы.

Теперь ситуация эта усугубилась еще и победой на судебном поединке. Года не пройдет, а о нем в самых пестрых деталях уже будет знать вся Русь и все окрестные земли. Ну и, само собой, не обойдется без упоминания того, что Андрей-то, на самом деле…

Так что Царица нервничала вполне обоснованно.

Иоанн Васильевич был достаточно умным и приятным человеком. Но слишком уж нерешительным, можно даже сказать, интеллигентным. Ведь «кровавым» или «ужасным» современники действительно опасных тиранов не рискнули бы назвать[63]. Просто потому, что те им быстро головенки бы открутили. Да и опричнину Государь завел не от хорошей жизни, а будучи не в силах иначе управиться с совершенно озверевшими и распоясавшимися аристократами.

И тут на сцену выходит лихой отморозок. Удачливый на войне. К такому обычно люди тянутся. Особенно в той связи, что аристократия на Руси была все еще воинской. И успех в военном деле ставила очень высоко. Во всяком случае в основе своей. Тем более, что парень, вроде бы, свой – Рюрикович, причем очень древний – правнук Владимира Святого. Пусть и в странном теле.

А ведь к этому еще и добавлялась популярность в войсках. Не во всех. Но в южных полках и среди столичных помещиков уж точно.

В общем – отчетливо запахло жареным. В очередной раз.

Беда еще заключалась в том, что Андрей уже себе не принадлежал. Он был заложником общественного мнения и образов, которые выдумывали себе люди. А они жили своей жизнью и мало поддавались управлению.

«Может быть действительно дать ходу?» – пронеслось у него в голове. – «Только куда?» – К Сигизмунду поедешь – он османам выдаст ради хорошего отношения. А до той же Священной Римской Империи, где люди с его репутацией были нужны, еще добраться нужно. Он ведь не один туда отправится, а с супругой беременной и дитем…

И чем больше Андрей думал, тем сильнее впадал в тихую панику. Потому что сам бы на месте Иоанна Васильевича по-тихому от такого проблемного парня избавился. Да, много всего знает. Да, много всего умеет. Но слишком уж опасен.

С такими мыслями он и заснул.

Но ненадолго. Пришел лекарь, чтобы обработать раны.

Не вышло.

Потому что Андрей, увидев, как тот полез грязными руками к ране, начал лечить его подручными предметами.

Пришлось возиться самому.

К счастью, рапира оставила аккуратные разрезы. И их сиделка смогла промыть соленой кипяченой водой. А потом насухо вытереть и добро перевязать чисто постиранными, прокипяченными бинтами. Она управилась как раз к тому моменту, как лекарь вновь явился, повинуясь приказу Царя. И они вступили в перепалку, за которой внимательно наблюдали зоркие черные глаза. Они же и за перевязкой наблюдали…

1555 год, 15 августа, Москва

Андрей с утра вновь обработал рану как посчитал нужным, с помощью приставленных к нему помощников. Перебинтовал. И опираясь на выданную ему трость, отправился на суд. Поединок поединком, а заседание суда так и не произошло, дабы закрепить и оформить результат того зрелищного кровопускания.

Его раны, что на руке, что на ноге, радовали аккуратностью и отсутствием рваных неровностей. Это серьезно облегчало их промывку и обработку.

Сильнее всего пострадала левая нога. Голень. Клинок рапиры в нее сначала вошел, протыкая. А потом еще и рассадил по ходу движения. Парень же наступал на нее во время поединка. Причем ни раз и ни два. Это было больно. Очень больно. Аж круги перед глазами плыли несмотря на адреналин. Потом же, как он немного успокоился, эта боль его и отключила.

Сейчас же, с тростью, двигаться он мог относительно спокойно. Медленно. Осторожно. С массой болезненных ощущений, но терпимых, хоть и на редкость неприятных.