Сам купец приводил под стены вотчины свои караваны раз в месяц-полтора. В среднем. Однако не брезговал привлекать и дельцов помельче, увеличивая свое влияние. Из-за чего к вотчине что в прошлом, что в этом году раз в два-три дня кто-то причаливал либо на одной крупной лодке, либо компанией…

Андрей подсчитал, что за минувший 1554 год по реке в вотчину было доставлено около трех тысяч тонн разных грузов. По большей части, конечно, это была известь и камни. В плане тоннажа, во всяком случае. Но хватало и другого. Например, последний рейс перед самой зимой, привез шерсть из Касимова и зерно из Рязани. Совокупно – около трехсот тонн разом…

Шерсти, кстати, привезли не так и много.

Да ее хватило для ковров из-за крайне низкой производительности данного ремесла. Но если бы Андрей задумал выпускать ткани, то изрядно бы обломался. Рынок Касимова был интересный, но основной торг шерстью шел по весне, а не по осени. И к тому моменту, как Андрей дернулся, ее просто не было в продаже…

Жизнь в вотчине била ключом.

Замершая было стройка стены, поднявшейся едва на аршин, продолжилась. Медленно, но уверенно. Благо, что за зиму удалось сделать еще четыре формы для выделки римского кирпича.

Людей, конечно, теперь в пределах вотчины находилось существенно меньше. Но для текущих дел их хватало. Кроме того, люди приходили. Точнее с купцами на лодке приплывали. Жиденькой струйкой, но она была непрерывной. Редкая лодка не везла кроме груза еще и пассажиров. Про струги и говорить не приходилось.

С одной стороны, очень этому способствовала новость о строительстве каменной крепости на южном рубеже. Так что мелкие артели разного толка подтягивались в поисках работы.

С другой стороны, огромную роль играли девицы и вдовицы. Ведь Андрей через отца Афанасия объявил, что даст за вдовицу пять рублей приданного, а за юницу – семь, если жених их поселить в вотчине его. И станет ему служить. Так что на эту приманку всякого рода бобыли да прочие охочие потянулись. Пусть и не так чтобы и охотно. Ведь крест прилюдно нужно целовать, на службу Андрею в вотчине его.

И каждому пришедшему Марфа должна была найти занятие.

И каждому пришедшему – дать корм да обеспечить крышу над головой.

Но ресурсов хватало.

Выехавшие сотни освободили землянки…

А ведь Марфе было не легко.

Ой как не легко, бегать и следить за всем этим, будучи непраздной. Понятно, что не на позднем месяце. Однако супруг отличился, и она вновь ждала ребенка. Кого в этот раз? Бог весть. УЗИ было не доступно.

Первенец же их рос. К счастью, не умерев как многие другие новорожденные от всякого рода инфекций.

Окрестили его Василием, так как народился на день Василия Великого. Тут уж ни о каком выборе имени вопрос и не стоял. Отец Афанасий даже и не спрашивал – просто уведомил, каким именем окрестит. И было этому малышу к июню 1555 года всего полтора года. Посему молодой сотник им почти не занимался. Мал еще. В отличие от матери, которой пришлось завести себе помощницу – мамку, чтобы за сыном приглядывала. Самой то ей дела решить требовалось и изредка выходить за периметр строящейся крепости. Не с ребенком же на руках бегать?

Но даже наличие мамки не снимало с Марфы ответственности за ребенка. И она регулярно уделяла ему немало времени. Возилась с ним. Разговаривала. Много разговаривала. И отвечала на бесчисленные детские вопросы. Она хоть была от природы довольно горячей особой, но в отношении собственного ребенка и мужа проявляла удивительное терпение. Тем более, что, вживаясь в эпоху, Андрей становился все больше и больше напоминать лихого джигита с горячими повадками. С таким особо не забалуешь…

Вотчина жила насыщенной жизнью.

Как для XVI века, так и вообще, там все просто бурлило.

И всем этим заправляла хрупкая женщина, как и положено было в те времена не только на Руси, но и по всей Европе. Удел дворянок и прочих аристократок – сидеть на хозяйстве да за добром присматривать. Даже Царица и та не смогла избежать участи управительницы дворца, отвечая за то, чтобы во дворце все имелось, все было чисто, протоплено, ухожено, а слуги да прочая челядь в надлежащем виде…

1555 год, 25 июня, на реке Любовша у разоренного острога

Утро было далеко не самым ранним, когда войско Шереметьева, собравшееся у брода, заметило приближающегося неприятеля.

Диспозиция выглядела достаточно неплохо.

Относительная мелкая речушка шириной в три-пять метров имела неприятные обрывистые берега, поросшие кустарником да ракитой. Да и русло само по себе «радовало». Глубины вроде небольшие, но переменчивые. Кроме того, там все что можно заросло водорослями, и хватало донного ила, чему способствовала вялотекущая вода.

В общем – мал клоп, да вонюч.

Посему речушка эта представляла собой не самое приятное место для переправы. Понятно, что даже наименьшему подразделению саперному образца хотя бы времен Отечественной войны 1812 года навести переправу через нее – плевое дело. Одна беда – не имелось таких подразделений. Вообще. Ни у кого окрест. В том числе и у крымских татар.

Посему брод на не очень широком плесе было единственным местом переправы в округе. Именно через него несколько дней назад и прошла армия хана. Именно здесь Шереметьев и решил встречать супостата, справедливо предположив, что хан не бросит все войско отбивать обоз. Ведь беглецы-погонщики без всякого сомнения ему доложили кто на них напал и на войско Царя отряд Шереметьева отнюдь не походил.

Так и вышло.

Татарский отряд человек в шестьсот, может чуть больше воинов подъехал к переправе и замер от нее в полусотни метров. На противоположной стороне их ждала сотня Андрея, выстроенная для боя. Красивая, эффектная, почти лакированная, потому что, ожидая тяжелое сражение, все воины приводили свое снаряжение в порядок. Умирать так с песнями, как говориться.

– Эй, урусы! – крикнул выехавший ближе воин в богатом доспехе. – Вы что тут стоите?

– Солнышком любуемся, – крикнул в ответ Андрей.

– А чего сюда смотрите? Солнце там, – указал он на восход солнца.

– Туда смотреть глазкам больно. Вот мы затылками любоваться и приспособились.

– Где наши кони? – нахмурившись спросил этот человек.

– Ваши? Не ведаем. Мы видели только царевых коней.

– Врешь!

– А если и вру, то от чистого сердца.

Повисла паузы.

– Тебе надо то чего болезный? – Нарушил ее Андрей. – Заблудился? Дорогу может подсказать? Так вам прямо надо ехать – вон туда. Потом налево. Увидите лес. Заходите. И ищите хреновину мужскую. Ту, что на пеньке торчком растет. Как найдете – забирайтесь. Не медлите. Само это место для вас.

– Ты ответишь за свои слова! Пес! – прорычал этот воин.

– Прошу заметить – верный пес Царя моего Иоанна свет Васильевича. А у тебя, если нет дел, то иди своей дорогой. Куда ты уже ведаешь.

– Мой хан велел сделать из твоей головы чашу! Белый волк!

– Твой хан мог бы и сам прийти. Или он ныне занят? Евнухи ему штаны стирают, а с голым задом на войну идти стесняется?

– Ты болтай, болтай… перед смертью. Недолго тебе осталось.

– А тебе? Сколько тебе осталось? Или ты думаешь, что мы совсем страх потеряли? От Тулы уже идет Царь со своей ратью. Твоего хана предали его родичи. Еще до того, как он в поход выступил – донесли в Москву что он задумал.

– Врешь!

– Сынок его засиделся в стойле, – продолжал вещать Андрей. – Копытом бьет. Да и беи многие недовольны тем, что хан старину рушит, да власть их прижимает. Зачем мне врать? Разве ты сам о том не ведаешь?

Тишина.

Этот переговорщик оглянулся в сторону своего предводителя, что сидел на коне рядом с бунчуком ширинских беев. И молча на все это смотрел, не стремясь принять участие.

Шереметьев же тихонько шепнул Андрею:

– Ну и заварил ты кашу. Хан узнает – головы полетят.

– Пускай летят. Нам с того не убудет. Чай не наши.