Пришлось доставать безотказный револьвер и демонстрировать его жулику.

— Пискнешь, сука, и я башку тебе прострелю! — скорчил я зверскую рожу, — Губанов сказал, что с большим трудом мою племяшку от тебя сберёг, это правда? Ты, оказывается, не просто п#здострадалец, ты у нас по малолеткам специалист?

Подойдя к упёршемуся спиной в стену утырку, я наступил каблуком ему на гениталии.

Гражданин Скобарь, предупреждённый о режиме тишины, вёл себя дисциплинированно и громко выть не решался. Своё болезненное неудовольствие он выражал на пониженной громкости и сквозь стиснутые зубы.

Убедившись, что все реакции злодея на прикосновение к его эрогенным зонам правильные, я убрал ногу с его ширинки. И он почти в ту же секунду затих.

— Прости, начальник! Бес попутал! — горячо заблажил шепотом жулик, — Ты не верь ему, врёт он всё! — без всякой логики начал оправдываться он.

— Жить хочешь? — негромким и проникновенным голосом задал я сакраментальный вопрос потенциальному насильнику Лизы. И снова придавил ему яйца подошвой.

— Хочу, начальник! Очень хочу! — дрожащим шепотом заблеял генетический мусор страны победившего социализма, — Спрашивай, а я, что знаю, всё тебе расскажу! И под протокол показания дам. Любые дам и на кого ты укажешь! Я всё подпишу!

По всему судя, в подсобный аппарат его вербовали у «хозяина». Такие мразотные «шурики» обычно получаются после жесткой ломки. А это себе могут позволить только зоновские опера. Оно и на воле такое случается, но бывает достаточно редко. В только в случае, если пациент к тому слишком уж располагает.

— Жизнь, пидор ты гнусный, её еще заработать надо! — перенёс свой вес я на причиндалы Скобаря, — Мне из вас двоих только один живым нужен! А ты, козлина, мою племяшку изнасиловать хотел! И не ври мне, тварь! — прошипел я, пресекая очередную попытку оправдаться.

Мерзавец извивался, скрипел зубами, но шум поднимать не смел. Мне показалось, что для сотрудничества с органами следствия он созрел в нужной пропорции. И я приступил к завершающей стадии вербовки.

— Слушай меня внимательно, урод! — убрал я ногу с промежности Скобаря, чтобы не отвлекать его от правильного выбора, — Одно из двух, тут ты сам решай! Или ты его режешь на глушняк, или он тебя! Ну, что выбираешь? — я вполсилы ткнул оторопевшего утырка стволом револьвера в лоб. — И быстро решай, или я сейчас этот вопрос твоему корешу задам! Ну?!! — повысил я градус стрессовой ситуации у губановского пособника.

— Не кореш он мне, начальник! — решивший выжить любой ценой стукач, без колебаний отрёкся от своего куратора и подельника. — Не вопрос, дай мне перо и я приколю эту суку! Ты мне только руки развяжи! — воодушевился грядущим спасением Скобарь.

— Руки я тебе развяжу, — пообещал я перебежчику, — Но ты, сука, помни, чуть шевельнёшься не в ту сторону и я тут же тебе в башке дырку сделаю!

Для достоверности пришлось снова ткнуть стволом «нагана» куда-то в лицо губановского «шурика».

Потом я сунул револьвер себе за пояс и подхватив жулика под мышки, потащил его вовнутрь дома.

Губанов, оплыв на стуле, насколько позволяли верёвки, спал беспокойным сном сильно пьяного человека. Дышал он тяжело и неровно, периодически издавая стоны, более походящие на мычание.

Бросив рядом с ним его подельника по криминалу, я поднял с пола уже отслужившую роль кляпа занавеску. Сначала протёр ею дрель, начиная от рукоятки до сверла, которое не поленился извлечь из патрона. А затем и нож из кухонного арсенала Паны. Его я решил не выбрасывать. Как добросовестный следователь, я рассудил, что коллегам, которым придётся здесь работать, следует оставить добротную и понятную фактуру. Чтобы не посещали их головы ненужные и неправильные мысли. В конце-то концов, не только у врачей должна быть корпоративная этика и профессиональная солидарность. Если есть возможность облегчить следакам и экспертам выполнение служебного долга, то почему бы этого не сделать…

Взяв через тряпку нож в левую руку, правой я достал из-за спины револьвер. Вряд ли Скобарь сможет сразу же кинуться на меня, но его путы я резал. Уперевши ствол «нагана» ему в голову.

Он продолжал лежать на полу рядом со своим командиром, а я положил поблизости с ним нож. После чего отошел на пару шагов. И принялся ждать, когда он сможет встать на затёкшие ноги. Долго ждать мне не хотелось, поэтому пришлось подойти к лежащему и дважды простимулировать пинками кровоснабжение его криминального организма.

— Нож подними и к столу иди! — распорядился я, когда выбравший судьбу палача стукач, смог подняться на ноги.

Под моим руководством, ничего не понимающий Скобарь снарядил сверлом электроинструмент и дважды продырявил столешницу. Экс-капитан Губанов продолжал находиться в алкогольном беспамятстве и нам не мешал.

— Брось ты на хер эту жужжалку! — уже не стесняясь своего громкого голоса, приказал я сверлильщику, — Бери нож и кончай его! — кивнул я на проигравшего мне свою жизнь оппонента.

Я ожидал мандража или еще какого-либо проявления нерешительности со стороны криминального гражданина Скобаря. Но их, этих колебаний, не последовало. Держа на прицеле этого мерзкого типа, я наблюдал, как он подошел вплотную к своему предводителю. Затем посмотрев, как тот беспробудно спит, склонив голову себе на грудь, поудобнее перехватил нож. После чего, не обернувшись ко мне, он примерился и резким движением вогнал нож чуть ниже основания черепа капитана Губанова.

— Всё! Нож там и оставь! — поспешно скомандовал я, не дожидаясь, когда мокрушник его выдернет. — Отойди назад!

Мне очень не понравилось, что Скобарь вёл себя так, будто он не человека убил только что. И даже не курицу. Он был спокоен, словно секунду назад он побрился или высморкался. А еще меня всерьёз удивило, что бедолага Губанов не издал ни звука. Он даже не захрипел. От такого профессионализма меня передёрнуло. Надо с этим Скобарём держать ухо востро! Оба уха…

— Подойди к стене! — невольно начав опасаться кровавого стукача, излишне громко распорядился я.

Наручники за спиной убийцы обманутого Манькой Губанова я застегнул только после того, как заставил его упереться лбом в стену. И отшагнуть от неё почти на метр. И раздвинуть до предела.

Жечь этот притон я тоже передумал. Поэтому канистру с бензином я загрузил вместе со Скобарём в багажник бандитской «копейки».

Теперь мне предстояло решить непростую логистическую задачу по перевозке на противоположный берег козы, волка и капусты. И, если кровавый волк в обнимку с канистрой бензина тихо лежал в багажнике, то любопытная коза сидела на переднем пассажирском сиденье и, как бройлерная курица крутила головой. Страх у неё к моему глубочайшему неудовольствию уже улетучился. Теперь она внимала происходящему и изо всех сил пыталась понять, что же происходит в окружающем её пространстве. Еще одна забота на тонкую лейтенантскую шею! Н-да…

— Сейчас ко мне в адрес едем. Двумя машинами! — выдал я свой вердикт всё еще хмурому Нагаеву, — Лизу Пане по описи сдадим, ну и я заодно по форме оденусь. Для порядка. Так нам проще будет, если остановят.

Вова молча кивнул и вознамерился снова вернуться за руль «копейки».

— Погоди, Вова, ты не на этой, ты на моей поедешь! — остановил я его, — А груз «двести» я сам повезу! Так что, ты подожди пока здесь пару минут, а я в сарай загляну.

— Это какой еще груз «двести»? — вскинулся мой разобиженный друг, не совладавший с милицейским любопытством.

А до меня только сейчас дошло, что упомянутая мной аббревиатура, в стране советов еще не в ходу. Не летят пока еще в Союз цинковые ящики плотным траурным косяком. Старые маразматики из Политбюро ЦК КПСС еще не приняли своего судьбоносного решения. И наших ребят пока еще не отправляют на убой ради выполнения, хер его знает какого, но интернационального, сука, долга. Перед кем долга? И с какого это перепугу, долга? Кто и когда из будущих двадцатилетних покойников задолжал афганским муслимам свои молодые жизни, я не знал. Мне это было непонятно и в двадцать первом веке. Но старые коммунистические бляди-ленинцы, обеспечившие себе и своим выблядкам жизнь при коммунизме уже сейчас, всё едино решат вопрос в пользу людоедства. Строго в соответствии с самой гуманной в мире совковой идеологией. Чудес не бывает и людоеды никогда не смогут стать вегетарианцами. Встряхнув головой, отгоняя черные мысли, я поднял на друга глаза.