И до того, не блиставшее оптимизмом лицо раскулаченной крысы, стало еще пасмурнее. Тяжело вздохнув, она прошла мимо меня к пыльному ларю и, сняв с него велосипед с дамской рамой, достала такой же невзрачный, как и чемодан, портфель. И такой же тяжелый. Его она опустила рядом с первой кубышкой.

— Здесь всё! — бесцветным голосом и едва слышно, проговорила баба Маня, — Всё, что было!

— Ладно, буди внучка! — оторвав глаза от второго подарка Марии Антиповны, и захлопнув крышку первого, велел я ей, кивнув на лежебоку Алёшу Вязовскина, — Чего он там разлёгся, как на пляже⁈ Посмотри, живой он там?

Баба Маня с превеликим трудом отвела страдальческий взгляд от результатов трудов праведных всей их шайки, двинулась в сторону своего фаворита. Который, по моему разумению уже давно придуривался, изображая бессознательный обморок. Подаренные мной драповые штаны вполне позволяли ему не застудить яйца на осенней земле.

— Ты скажи ему, что если сейчас он не встанет на ноги, я его пинками на улицу выкачу! — громче, чем следовало и адресуясь больше к Вязовскину, крикнул я в спину Ирсайкиной.

На мою угрозу она никак не отреагировала, а вот Алексей понял всё верно. Он вздрогнул и резво поднялся на карачки. А потом, опасливо косясь в мою сторону, принял позицию двуногого существа.

— Все на выход! — обгоняя голубков, скомандовал я, направляясь к светлеющему проёму, — И швыдче, швыдче, золотая рота!

Обернувшись, я заметил, как жертва экспроприации с тоской смотрит на презентованные мне ею богатства. В глазах её читалась бескрайняя тоска вперемешку с оседающей бриллиантовой пылью. Наверное, именно так смотрели с борта последнего парохода бегущие от большевиков недорезанные буржуи на безвозвратно потерянную родину.

— Пошли, пошли! — подхватил я под руку щедрую дарительницу, — Ты сама мне потом спасибо скажешь, что избавил тебя от этих грязных денег! Всё равно они тебе не пригодились бы.

Успокаивая словесной шелухой слегка обобранную бабку, я подталкивал её к выходу. А она тормозила и озиралась на оставленные на земле котомки с баблом и ценностями. Чтобы как-то её взбодрить и привести в чувство, я с удовольствием воспользовался услугами мальчика для битья. И с размаху дал поджопника Алексею Мордухаевичу, непростительно замешкавшемуся в дверях. Любимец бабы Мани и уголовной публики в режиме форсажа вылетел из сарая, и рухнул под яблоней. Стеная и потирая свой ушибленный копчик.

— Стой здесь! — распорядился я, отпустив локоть Ирсайкиной. И принялся пристёгивать её интимного приятеля к выбранной им яблоне. Дерево было не шибко толстым, но не настолько, чтобы его можно было сломать, перегрызть или выдернуть из земли.

Вспомнив саратовские недоразумения, я внимательно осмотрел крону дерева и пришел к выводу, что и через верх Алёша тоже не сдриснет.

— Это, чтобы он нашему с тобой интимному общению не помешал, — пояснил я бабе Мане, заметив её удивлённое выражение лица, — Мы, Марья Антиповна, сейчас к тебе домой поедем. Ты ведь пригласишь меня в гости?

Мадам Ирсайкина еще сильнее удивилась и даже попыталась что-то выразить словами. Но я не стал её слушать и метнулся в сарай за подаренными сокровищами. До машины портфель с чемоданом я дотащил в три приёма, едва не надорвав живот. И в очередной раз убедившись, насколько тяжела судьба состоятельного человека.

— Куда ты меня? — глухим напряженным голосом задала вопрос раскулаченная наследница Водовозова.

— Я же сказал, к тебе поедем! — завёл я двигатель, — Не всё же только Алёше масленица! А ты пока вот это почитай! Я протянул ей папку с клеветническими измышлениями полюбовника. Изобличающими старшего кладовщика Ликёро-водочного завода Ирсайкину М. А. в организации преступной группы и в хищении у государства материальных ценностей в особо-крупных размерах.

— Вот же какой подлый гадёныш! — с жаром клокочущего вулкана выдохнула сидящая справа от меня пассажирка, — Я этого обсоса золотушного сразу же после суда к себе на склад пристроила, чтобы его на цементный завод не направили. А он меня под топор наладил! Такая, выходит, от него мне благодарность! И ведь почти всё, что он здесь написал, это фуфель голимый, начальник! — забывшись, что она пока еще свободная гражданка, мадам Ирсайкина перешла на режим зоновского общения и гневно потрясла перед собой обличающими её показаниями.

За слепленный второпях, но эффективно работающий навет я опасался напрасно. Рвать на мелкие клочки и запихивать себе в рот пасквильные страницы баба Маня не решилась. Хотя ейные глазницы и источали огненные волны жгучей ненависти, она, тем не менее, благоразумно сдержалась от такой неуважительной выходки. И даже аккуратно сложила листочки назад в мою папку. Потом, вздохнув, как паровоз, надолго задумалась.

— Да, начальник, тюряга не товарищеский суд, она, как рентген, она насквозь человека видит! — неожиданно прервала старшая кладовщица тягостную паузу. — Тюрьма всю гнилую требуху сидельца различает! Видать бродяги не зря там этого сученыша на хер посадили! — разом постарев еще лет на семь, продолжила сокрушаться преданная своим молодым любовником заслуженная женщина.

— Куда ты меня везёшь, в ИВС или у тебя уже арест на меня есть? — понуро спросила меня старшая хранительница огненной воды.

Я покосился вправо и наткнулся на тусклые глаза поникшей, но по-прежнему своей лютой вражины. Это сейчас, когда я её переиграл и бессовестно обманул, она такая вся из себя несчастная бабушка. А совсем недавно, еще пару дней назад, эта милая пожилая женщина, без стеснения и жалости натравила на меня двух мокрушников. Да еще всё так обставила, что не самой лёгкой смертью от их рук я бы помер. За наследство почившего Соломоныча они бы меня на лоскуты и ленточки распустили. Не испытывая к оболганному розовощекому юноше какого-либо сожаления. И моя честная правда, основанная на том, что ничего я от тех богатств не отщипнул, их бы только злила и провоцировала на новые пытки. Нет, не зря я сегодня употребил всё своё коварство и расстроил эту тётеньку, не жалко мне её. Не жалко, но продолжать неприятный диалог придётся и завершать начатое оперативное мероприятие тоже надо. Хочу я того или нет. А, если выразиться точнее, мне это жизненно необходимо.

— Я, Мария Антиповна, чтоб ты знала, за свою жизнь еще ни одной девушки не обманул! — теперь уже с нескрываемой и обоснованной гордостью бросил я взгляд на погасшую Ирсайкину, — Какой еще к херам собачьим ИВС? А, тем более, арест и СИЗО⁈ Или, может, у тебя со слухом какие проблемы? Ты, что, в уши со своим Алёшей долбилась во время вашего прелюбодейского сожительства⁈ Хотя, что это я, у вас ведь, у кладовщиков «ликёрки» это запросто! Я же русским языком сказал, что в гости к тебе едем! А, может, ты на самом деле так сильно в СИЗО хочешь?

Ирсайкина отрицательно замотала головой. И проделала это так интенсивно, что сразу же стало понятно, что в СИЗО она не хочет. Совсем не хочет! Категорически!

Как-то по-другому подвесить психику разрабатываемой злодейки я, по лености своей, не придумал и потому грузил её тем, что интуитивно висело на языке. Не напрягался и импровизировал, опираясь на наработанные за десятилетия навыки прежней оперской работы. Как ни странно, но именно непонятная и абсолютно нелогичная ересь, вываливаемая на размягченный мозг бабы Мани, как раз и помогла удержать её в разбалансированной прострации. Не сумев прийти к какому-то знаменателю, она лупала глазами и безуспешно пыталась что-то понять. И хоть как-то оценить происходящее. Чтобы просчитать свои незавидные перспективы на ближайшее будущее. Самое главное, это то, что она надёжно отвлеклась от действительности. И пока еще не успела в агрессивном формате пожалеть о своём недавнем, и таком щедром меценатстве в пользу районного следака. Похоже, что мне удалось заставить её забыть на какое-то время про денежный чемодан и про ридикюль с драгметаллами. Которые, кстати, едут сейчас вместе с нами в багажнике «тройки».