— Рассказывай, ради чего вы всю эту канитель затеяли? Для чего я вам так понадобился?

Разглядев на полу оборонённый мною нож, я поднял его и положил на стол рядом с портфелем. Капитан проследил пристальным взглядом за всеми моими движениями. Наверное он подумал, что таким образом я пытаюсь зашугать его психику. В любом случае, радости его лицо не выражало. А ведь я просто поднял принесённый из дома нож и положил его на стол. Потом надо будет где-то найти Пане именно такой! Этот же, следует выбросить где-нибудь подальше от здешних мест.

— Я просто хотел с тобой поговорить! Насчет денег — выпалил, как будто с обрыва прыгнул в холодную воду мой собеседник, — Куда тебе столько⁈

Вот это номер! Он, что, хочет забрать у меня никитинскую кубышку? А с хера ли? И откуда капитан Губанов знает, что я обжал колбасника? Вряд ли тот вешал на столбах и на остановках объявления по этому поводу. И в то, что Никитин встречался для обсуждения этого сугубо интимного вопроса с капитаном, я не верил. Без смертельной нужды он близко не подойдёт к этим беспредельщикам. Просто, исходя из элементарного инстинкта самосохранения поостережется. Слишком разные у них весовые, а точнее сказать, интеллектуальные категории.

— Я же точно знаю, что это ты водовозовскую кассу прибрал! — отчаянно выпалил всё еще лежащий на полу коллега, — Ты же понимаешь, что без денег мне от розыска не оторваться! По-хорошему прошу тебя, поделись, Корнеев!

— Чего-чего? — опешил я от такой беспредельной наглости, — Чью кассу я прибрал? Ты чего городишь, убогий⁈ — отступив на шаг, я выпучил ошалевшие глаза на в край оборзевшего инсинуатора.

И на всякий случай не поленился встать поудобнее, чтобы вовремя и эффективно отреагировать на любую резкость недорезанного оборотня. Так как в голове вдруг появилось подозрение, что моё внимание сейчас просто-напросто пытаются отвлечь. Дабы снова поменять полярность наших отношений, по второму кругу взяв меня в плен. Особых в этом сомнений у меня не было, потому как даже с учетом глубокого пореза конечности, капитан на это решиться был способен. Терять-то ему уже всё равно нечего.

— Не надо, Корнеев, я же вроде на дурака не похож! — очень правдоподобно расстроился и болезненно поморщился Губанов, — Ну чего ты удивлённую рожу мне тут корчишь? Не кривляйся, Корнеев, не надо! Я совершенно точно знаю, что это ты все сбережения Якова Соломоныча выгреб! И не только все деньги, но, и цацки вместе с незаконной валютой, тоже все забрал! Я тебе вот, что скажу! Дурак ты, Корнеев! Ты ведь по молодости лет просто не понимаешь, что столько денег тебе не надо! Ты их потратить даже не сможешь. Не успеешь! Тебя же за них на куски изрежут! На тебя, чтоб ты знал, уже охоту открыли!

Я смотрел в злые и сочащиеся болью глаза пленного опера. И чем дольше смотрел, тем мне становилось всё грустнее и тревожнее. По причине того, что у меня не складывалось впечатления, что он со мной шутит. Или пытается засрать мне мозги, исходя из сиюминутных тактических соображений. Похоже, что капитан искренне уверен в той ахинее, которой он пытается меня загрузить. Это плохо. Хотя бы потому, что ни хера мне это всё не понятно.

На ум мне пока пришло лишь одно предположение. Кто-то невероятно хитрый, а, быть может, еще и умный, решил всех дохлых кошек навесить на мою спину. И всех голодающих Поволжья, охочих до жирного наследства спиртового комбинатора, пустить по моему следу. Используя молодого и глупого лейтенанта, как примитивный, но от того не менее эффективный громоотвод. Меня, значит, он решил спихнуть в сырую землю, а себя вознести в райские кущи сладкой и очень сытой жизни. Предварительно приняв на свой баланс весь золотовалютный запас Якова Соломоновича Водовозова. Не так давно почившего в бозе. Но задолго до того печального события придумавшего и реализовавшего незатейливую, но очень прибыльную схему. Задуманную для изъятия у советского государства обременяющих его излишков спирта. Примерно по три тонны ежемесячно. Очень недурственный доход вырисовывается! Ах, да! Ведь не просто банального изъятия, а с последующей конвертацией стыренной спиртяшки в скрепоносный национальный продукт! В простонародье прозываемый водкой. Который затем, при помощи всё той же госторговли долгие годы реализовывался алчущему люду. Как глубинному из нашей родной области, так и всему прочему из соседних регионов.

— Откуда у тебя эта информация? — снова придвинувшись на шаг, проявил я свой животрепещущий интерес, — Давай, колись, Губанов! Тебе же кто-то сказал про этот мой прибыток? Говори, сука, кто тебя на меня нацелил? Кто навёл⁈

После услышанного я уже точно знал, что не уйду из этой хибары, пока доподлинно не узнаю все подробности относительно своего, кем-то измышлённого пиратства. С особым клеветническим цинизмом приписанного моей персоне. Оставлять за спиной кукловода, который уже сделал из меня механического зайца для тренировки палачей, мне не хотелось категорически. Слишком уж это вредно для моего и так уже подорванного здоровья.

— Чего молчишь? — я угрожающе навис над пожелавшим меня раскулачить опером, — Меня, может, и изрежут на куски, но это будет не сегодня! А тебя я прямо сейчас мытарить начну! И уж ты мне поверь, Губанов, делать я это буду со всем старанием, на которое способен! А уж я парень способный, ты скоро в этом убедишься!

Во взгляде, которым непрестанно жег меня экспроприатор-общественник, был весь набор недобрых чувств коррумпированного милиционера. Ненависть вперемешку с болью, досада и много чего еще. Не было там только одного. Желания конструктивно общаться. Со мной. Мой недруг смотрел на меня со злобным презрением и скрывать обидного ко мне отношения не считал нужным. Думаю, что его сейчас заботило единственная тягота. Вернее, желание, как можно быстрее перетерпеть дилетантский мордобой, которому я его обязательно должен подвергнуть. В принципе, мысли у мужика шевелились в правильном направлении. Его беда заключалась в одной единственной мелочи. Одной, но очень существенной. Я был не тем, кем он меня видел и понимал.

А моя беда была в том, что доказывать Губанову, что парень я суровый, мне придётся конкретными и очень непопулярными методами. Моим словесным, пусть даже самым грозным заверениям, он ни за что не поверит. А между тем, вечер неотвратимо переставал быть томным и грозил перейти в нудную, и полную тягостных переживаний ночь.

— Ты зря надеешься на обычные зуботычины и на пинки по рёбрам, капитан! — попытался я достучаться до разума человека, которого мне совсем не хотелось пытать. Даже не изощрённо.

— За то, что ты со своим подельником мою племяшку захватили, я, разумеется, с вас спрошу. Но и на мой вопрос, капитан, ты тоже ответишь! Ответишь, ответишь! Рожу не криви и даже не сомневайся! — перебил я глумливую ухмылку опера.

— Да пошел ты! — перевалившись на бок, Губанов презрительно сплюнул на пол, — Щенок! Ты еще с букварём в школу бегал, а я уже жуликов ловил! Кого расколоть хочешь⁈ Что ты мне сделаешь? Убить ты меня не посмеешь, а сломанную челюсть или рёбра я уж как-нибудь стерплю! И ты не забывай, Корнеев, там во дворе еще два свидетеля! С ними ты что делать будешь? Убьёшь? — ехидно хохотнул своей чрезмерно нелепой шутке мой ссученный коллега. — Я бы на твоём месте крепко сейчас задумался, как ты из всей этой блевотины выбираться будешь! Нам бы с тобой сейчас краями разойтись лучше всего, лейтенант! Пока ты себе окончательно жизнь не порушил! Ты даже представить себе не можешь, что с тобой на тюрьме сделают! А ты там непременно скоро окажешься!

Говорил капитан для своего незавидного положения на удивление спокойно. А еще было хорошо видно, что сам он своим речам верит. Нет, не притворялся Губанов, когда рисовал мои невесёлые перспективы.

— Про мою судьбу мы с тобой позже поговорим, — перебил я старшего по должности и званию недавнего сослуживца, — Еще раз спрашиваю, кто тебя на меня настроил? — не веря в здравомыслие клиента, добросовестно сделал я последний заход перед тем, как начать проводить спецпроцедуры.