Немая сцена похлеще "Ревизора".

Платан неожиданно скисает. Все, говорит, если они уже знают, нас отсюда просто не выпустят, взорвут к черту весь "Менатеп", но нас не выпустят. А мне вдруг наоборот становится весело. Я бросаю ошарашенной Вербе, что сейчас не до Дедушки, и начинаю отдавать приказы по сотовой связи. Я точно знаю что наши линии никто не прослушивает, ну абсолютно точно знаю, зря я что ли всю сознательную жизнь этими штуками занимался? "Лицам первой и второй категорий причастности, всем, всем, всем, – распоряжаюсь я, – рассредоточиться, эвакуироваться, в кратчайшие сроки покинуть пределы СНГ, передать по цепочке: общая тревога."

Бэтээр уже подан, мы едем на Бронную к Разгоновой, еще совершенно не представляя дальнейшего маршрута. Но у меня упорное предчувствие: пленка ни в какой ни в редакции, а у Ольги в тайнике, вот только тайник может оказаться, например, в деревне Заячьи Уши – на этот случай я и объявляю эвакуацию. Высшая категория причастности будет держать оборону в Москве до последнего, с иногородними мы пока не торопимся.

И тут Кедр сообщает, что Разгоновой дома нет, более того, местонахождение ее пока не установлено. То есть машина стоит в переулке на Арбате, а Ольга пропадает уже час, хотя ушла на пятнадцать минут, о чем предупредила водителя. Агент из группы Терентьева, сменившей еремеевскую команду решил за Ольгой не ходить: не велика важность в обстановке всеобщего шухера. Ругать его за это трудно: ведь слежка за Разгоновой давно считается у ребят бессмысленной рутиной.

Вот тут уже я впадаю в легкую панику. Собственно я теперь не знаю, куда дальше ехать: Бронную нельзя засветить раньше времени, а двигать еще куда-то – полный бред. И мы ставим бэтээр на площади у метро Чистые пруды, пугая добропорядочных граждан. Картинка славная – совсем, как в августе девяносто первого. Платан долго объясняется с гаишниками, а я звоню Вербе на квартиру этого Никулина и рекомендую ехать домой. Верба сомневается, и тогда я приказываю уезжать. Вы ведь должны были в случае чего уничтожить документы и приготовиться к настоящему бою. На моей квартире уничтожать уже нечего, я позаботился об этом чуть раньше, и обмундирован я полностью с самого утра. Верба просит еще пять минут – попрощаться с Никулиным. И тут – первая ласточка. Охрану Кедра и Пальмы отозвал лично телохранитель Ельцина якобы для инструктажа, но уже понятно, что это арест. Мы по-прежнему торчим у Чистых прудов.

Через пять минут выясняется, что ваш "ниссан" сопровождают григорьевские ребята, и они же отсекли группу Меньшикова. Инцидент заканчивается мирно, Верба приказывает не стрелять. Еще один приказ не стрелять отдаю уже я, когда возле подъезда от вас отсекают Лешку Ивлева. У Клена охрану снимать не надо – Шурик сидит на Лубянке, а это как в волчьей яме. "Выясняй, где Ельцин, – говорю я Платану, – и поехали прямо к нему. Других вариантов у нас уже нет. Они не станут стрелять по бэтээру в центре города," – зачем-то добавляю я и чувствую, что сам не верю в это бодрое утверждение.

И тут звонят терентьевские ребята: объект 002 вернулся в машину и движется к дому. Оказывается, Белка просто два часа моталась по магазинам. "Ух, ты лапочка, – думаю я, – подарочки новогодние покупала". Что называется, нашла время и место. И никто ее не похищал, и никому она на фиг не нужна. Ну, держись теперь, Ларионов! Теперь я знаю, куда нам ехать!..

Почему все, кого мы хотели видеть, оказались после шести вечера в Кремле, я так и не понял. На информацию нашу реагировали они странно. Никто не спешил освобождать охрану РИСКа и крутить все назад. Сценарий Ларионова, разумеется, провалился, но у них там был какой-то еще, запасной сценарий. Если бы я впервые видел вблизи тех, кто управляет сегодня страной, я бы решил, что они давно все знают про Ларионова, и весь задуманный этим гадом криминальный переворот – не более, чем спектакль, разыгранный специально для нас, для службы РИСК. Но такая интерпретация была бы слишком примитивной. Конечно, Ларионов собирался въехать в Кремль на танке не под Новый Год. Полагаю, никак не раньше июня, и декабрьский переворот планировался просто как глобальная стычка спецслужб. Может быть, ему даже было все равно, какая из четырех останется. Он упрощал для себя ситуацию, расчищал место для будущих боев. Задумано было красиво, но, как и в любом деле, всего не предусмотришь. Ларионов не учел двух маленьких кассет в старых сапогах на антресолях. И план посыпался.

Растерянность на лицах высоких государственных мужей показалась бы нам даже смешной, если бы не были так свежи в памяти выстрелы из танков по парламенту. В общем мы отказались сдавать оружие, кассеты позволили лишь послушать, транслируя запись из бэтээра, а Ольгу Разгонову оттуда вообще не выпускали, затем, сформулировав свои условия, разделились: Платан поехал выручать Клена, а я с еремеевской командой и возвращенным мне Ивлевым рванул к вам. О том, что под полом в большой комнате заложена бомба, нам сообщил Кедр, за десять минут до взрыва. Мы как раз подъезжали к переулку. Саперов вызывать было поздно, и я вызвал пожарных.

Кедр с Пальмой, буквально отстреливаясь, улетели чуть раньше нас спецрейсом на Тель-Авив. Только Платан с Кленом остались в Белокаменной. Я им позвонил из Шереметьева: "Ребята, это не обязательно! Можете линять вместе со всеми". "Ну, уж нет, – сказал Клен. – Пока идет Чеченская война…" А Платан добавил: "У меня тут такие деньжищи зарыты…"

Прерывал ли я Тополя по ходу его рассказа? Конечно прерывал. Задавал вопросы, делал язвительные замечания. У нас был нормальный диалог. Только вам-то это зачем? По-моему, так интереснее.

Впрочем, вспомнил. Один интересный вопрос я ему задал.

– Погоди, Тополь, – сказал я. – Вот ты мне еще в бэтере говорил, что мы контроля над Россией не утратили, а народ весь тут, слиняли все… Как же так?

– Ну, во-первых, слиняли не все, – терпеливо начал объяснять Тополь. – Осталась мощная агентурная сеть. Во-вторых, мы скоро, очень скоро вернемся. В-третьих, большинство Причастных, по официальной версии, уехали просто на похороны отца-основателя. А в-четвертых, послушай одну байку.

– Ну, давай.

– Мой хороший друг, кстати, писатель-фантаст, был в Новой Зеландии. Взял там в прокате машину и гнал по ихнему хайвэю со страшной скоростью. Тачка отличная, и дорога позволяет. Вдруг тормозит его полицейский. Что такое? Оказывается, был знак – не выше ста двадцати. Ах-вах! Покажите документы. А права-то советские. Полицейский посмотрел и говорит: все понятно. Писатель мой аж обиделся, мол, что значит, понятно?! А то, говорит полицейский, у вас в Советском Союзе людей много, а у нас в Новой Зеландии – только три миллиона, и жизнь каждого человека нам дорога. Извините, пожалуйста, заплатите штраф. Так вот, у нас в службе ИКС народу еще меньше, чем в Новой Зеландии. И больше никто из наших погибнуть не должен.

Солнце зашло. Под бананом сидеть стало грустно. Верба загуляла совсем. Наверно, все-таки они с Алексеем нашли друг друга. Ревновал ли я? Ну, может быть, немножко. В сложившейся ситуации это выглядело совсем глупо.

Я очень надеялся, что Андрюшка уже уснул.