– Ну, что, девочки, здорово без купальников? Я уже объяснил Белке, что сексуальных маньяков на острове Марио нет…

– Как это нет? – возмутился некто явно не своим злобно рычащим голосом.

Это подкрался к нам великий гуру Свами Шактивенанда. Шутка его пришлась не очень кстати, и все промолчали.

– Тоже, что ли, искупаться, – пробормотал гуру себе под нос.

– Точечку красную смоешь, – глубокомысленно заметила Верба.

– Да и Брахма с ней!

Похоже, уже никому и ни о чем не хотелось говорить. Солнце было горячим, но удивительно ласковым. Хорошо!

Я закрыл глаза и почему-то подумал, что все сделали так же.

– Ну и что ты обо всем этом думаешь?

Вопрос Вербы предназначался явно не мне. И верно – ответил Нанда:

– Базотти был несчастным человеком.

– Базотти был сволочь.

– Одно другому не мешает, Рыжая.

Нанда говорил по-русски, и "рыжая" звучало намного ласковее, чем английское "red" – то ли о краснокожих речь, то ли о коммунистах.

– Ты мог себе представить, что Седой – это он?

– Нет.

– Почему?

– Потому что в нем уживалось два человека, – объяснил Нанда. – Прав твой Никулин: действительно доктор Джекил и мистер Хайд. Мне довелось знать только Джекила.

Они замолчали, и я, приподнявшись, оглядел всю компанию. Они действительно лежали лицами вверх и загорали с прикрытыми веками.

– А что делал доктор Джекил, когда убивали Малина?

– Доктор Джекил предупреждал его.

– То есть? – Верба буквально вскочила.

– Ну, вообще-то не сохранилось записей разговоров Дедушки ни с Осокорем, ни с Корягиным, ни даже с Ясенем. Но кое-что слышал Сиропулос от Корнелио и Лауры. Когда Базотти спустил с цепи Григорьева, он заметался: вывел из-под удара тебя (помнишь, Рыжая, свою срочную командировку в Питер?), потом предупредил Осокоря, а когда Петю убили (вот этого Базотти не ожидал!), накрутил Корягина, заметая следы. Остается лишь гадать, сказал ли Дедушка Ясеню, что до места встречи тому уже не доехать. Да и знал ли Базотти, где притаится на утро Золтан. Мне кажется теперь, что и это большой вопрос. А доподлинно известно лишь то, что Дедушка признался Малину в убийстве Чистяковых. По телефону. В тот самый вечер, за несколько часов до роковой поездки на Рублевку. Да, ребята, Сиропулос слышал это своими ушами.

– И сейчас рассказал тебе там, возле вертолета? – спросила Верба.

– Ага, – ответил Анжей. – Так что ты права была, Рыжая. В каком-то смысле это самоубийство.

К этой информации комментарии, как говорится, были излишни. И мы все опять с минуту помолчали.

– Что же теперь? – поинтересовалась Белка.

Вопрос был резонный, но лично я мог дать на него очень приблизительный ответ.

– Завтра мы полетим в Неаполь. Оттуда гораздо ближе до Ланси. Это под Женевой, где сейчас твои родители. Очевидно, туда ты и поедешь. А дальше…

– А дальше, Ясень, еще никто не знает. Никто, – сказал Кедр.

Он подошел вместе с Пальмой и, посмотрев на Вербу с Белкой, добавил:

– Любаня, раздевайся. Сегодня, я так понял, в честь Нового Года все женщины на острове Марио ходят голыми.

– А мужчины?

Это уже спрашивал Тополь. Он начал стаскивать свои любимые кожаные брюки и чуть не упал по ходу этого процесса.

– Давайте устроим большой и славный группешник, – предложил Горбовский, широко улыбаясь.

Это была реплика из какой-то совсем другой пьесы. И я вдруг понял, что Леонид Андреевич Вайсберг пьян. В такое с трудом верилось. На моей памяти, Тополь впервые утратил контроль над собой. А судя по лицам остальных, это было и для них в новинку.

– Господа товарищи Причастные! К торжественным похоронам Седого Дедушки Фернандо Базотти будьте готовы! – зычно провозгласил Тополь.

И мы все с неожиданным единодушием дружно гаркнули:

– Всегда готовы!!!

Надо всем югом Италии висели жуткие свинцовые тучи. А в небе над Неаполем бушевала настоящая гроза. Аэропорт не принимал самолетов, но Сиропулос приказал садиться, и пилот, как человек военный, ослушаться не смог. Каким-то чудом все обошлось.

Даже самые старые неаполитанцы не помнили такого, чтобы лило без перерыва три дня, а в низких и почти черных облаках прятались верхние этажи домов и шпили церквей.

Базотти отпевали в главном костеле города. Народу собралось не меньше, чем в семьдесят восьмом в Риме на похоронах Альдо Моро. (И откуда у меня вылезло такое сравнение? Сам не пойму. Не был я в семьдесят восьмом в Риме. Честное слово, не был.) Толпа стояла не только внутри, но и на улице.

Говорились какие-то речи, орган играл очень красиво – в общем все как положено.

А потом наступили минуты прощания.

Каким бы ты ни был, Фернандо Базотти, ты сыграл не последнюю роль в истории нашей планеты и ты достоин того, чтобы к тебе сегодня пришли все эти люди. Кого еще провожали вот так в последний путь? Ленина? Сталина? Мао? Ну, это уж ты махнул, Разгонов, на тех похоронах масштабы другие были. Однако ассоциации забавные. Характерные, я бы сказал, ассоциации.

Причастные шли один за другим, долгой чередой, Причастные всех рас и национальностей, всех культур и вероисповеданий – высшая категория, мировая элита, сливки человечества. Подумалось вдруг, а кого больше под сводами величественных нефов: истинных соратников Дедушки или их персональных охранников. Ведь у каждого из пришедших минимум два телохранителя – по рангу полагается. Вон наши стоят – Леха, Кирилл, Марат. Достаточно будет одного глупого выстрела в воздух, чтобы все сейчас разом залегли, и костел превратился в поле боя. Сколько еще похорон придется устраивать после этого?

Боже! О чем я думал в те торжественные и траурные минуты?

Кто-то целовал в лоб Фернандо Базотти, кто-то прикасался к нему рукой, кто-то просто проходил мимо, прощаясь одними глазами. И я подошел. Посмотрел на старика. Лежал он, как живой. И выглядел молодо. Кто бы дал ему восемьдесят семь!

Я и видел-то Дедушку всего дважды: в Майами и в Зеленой Гуре. Кто он мне, в конце концов? Но для Ясеня… О, черт! Представь себя Ясенем. Сейчас ты должен это сделать.

И я представил. Я осознал. Я был одним из самых-самых. Вот они все, здесь, со мною рядом: Кумахира, Сиропулос, Спрингер, Максудов, Плисковский, Жуков, Гуревич, Шактивенанда, Горбовский, Лозова…

Боже, что она делает?!

Бывают такие моменты в жизни, когда время замедляет свой бег. Раньше я только читал об этом – теперь увидел своими глазами.

Это было замедленное кино. Это был эпизод, который мой разум запечатлел рапидом.

Татьяна Лозова сделала три решительных широких шага к гробу, на ходу вынимая из сумочки сверкающий, как елочная игрушка, "Таурус 44 Магнум", заряженный шестью серебряными пулями. Грамотно стиснув оружие двумя руками, она выпустила все содержимое барабана в голову покойника. В упор.

И у Фернандо Базотти не стало головы.

– Причастных убивают дважды, – сказала Верба громко, на весь костел и бросила револьвер на пол.

Я ошибался, полагая, будто хватит малейшей искры, чтоб в храме началась перестрелка. Здесь собрались действительно особенные люди. Никто даже не шелохнулся. Словно эти шесть выстрелов были частью обязательного ритуала. А потом Никос Сиропулос подошел к Татьяне и молча надел на безымянный палец ее левой руки серебряный перстень с лунным камнем.

– А вот здесь, – проговорил он, – тайное знание.

И вручил ей… нет, не замшелый конверт с громадными восковыми печатями, а простую трехдюймовую дискету фирмы "Макселл".

Кто из нас ждал этого? Да наверно, никто.

Верба обернулась растерянно и, попав глазами в Тополя, к нему и обратилась:

– Ну, и что мне теперь делать?

Тополь потупил взор, пожал плечами, переступил с ноги на ногу, поеживаясь от неловкости, и наконец сказал:

– Спроси у Ясеня.

И тогда Верба посмотрела на меня.