В первом этаже было совсем темно. Только в дальнем углу тлела какая-то лампадка. Я пригляделся: там сидел Нанда в позе "лотос" и, очевидно, медитировал. На меня он не обратил никакого внимания. Удивительная тишина стояла во всем доме. Я вдруг почувствовал жуткую усталость, поднялся к себе и принял душ. После купания в соленых волнах это было очень кстати. Чередуя горячие и холодные струи при максимальном напоре воды, я окончательно взбодрился, выбрал из богатого гардероба подходящий спортивный костюм и выглянул в коридор.

В это трудно поверить, но мы вышли в коридор одновременно.

– Иди сюда! – шепнула Белка.

– Куда? – так же шепотом спросил я.

– Ко мне.

– Хорошо. Я только возьму бутылку из холодильника.

– Не надо, у меня все есть.

Неужели мы боялись, что нас кто-то услышит? Да нет, просто в большом и почти пустом доме всегда хочется разговаривать шепотом.

Белка поставила на стол блюдо с персиками, два высоких бокала и запотевшую бутылку кокосового лимонада.

– И никакого алкоголя, – сказала она. – Договорились?

– Договорились.

– Смотри, какая красотища!

Я посмотрел. Над морем поднималась огромная и совершенно красная луна.

– Как в Гагре, – вспомнила Белка.

Никогда мы не видели в Гагре такой Луны. Она и не бывает такой в наших широтах. Однако Малин в Абхазии не бывал. Ни разу в жизни. И я пропустил мимо ушей эту реплику.

– Ты что-нибудь обещал сегодня своей Татьяне? – спросила вдруг Белка.

Я растерялся и ответил честно:

– Ничего.

– Ну и прекрасно.

Белка была в тонком шелковом халатике, а темные волосы ее, еще влажные после душа одуряюще пахли цитрусами и морем. Она порывисто прижалась ко мне и зашептала:

– Дядя Сережа, товарищ генерал-полковник, я тебя люблю…

– Господь с вами, Ольга Марковна, что вы такое говорите?..

Все-таки халатик у нее оказался слишком тоненьким, да и расстегивался он, распахивался как-то сам собой, а влажные плечи были прохладными, а большая луна над океаном – бесстыже красной…

– Хочешь, я сейчас сделаю то, о чем ты всегда просил, а я никогда. никогда не делала?

Малин не должен был понимать, о чем она говорит. И я ничего не ответил. Настоящий Ясень, если подумать, вел бы себя по-другому, но я уже не хотел ни о чем думать, мне уже было наплевать. Боже! Да лучше всего просто не говорить никаких слов.

Она легонько подтолкнула меня к креслу, я упал в его мягкую глубину, а Белка быстро опустилась на колени…

Сказать, что я мечтал об этом десять лет, было бы, наверно, смешно. До свадьбы с Белкой женщины не обделяли меня вниманием. После Машиной гибели я, закомплексованный, пересидевший в "мальчиках", словно с цепи сорвался и в первом своем НИИ заслуженно прослыл бабником. Перепробовал тогда, кажется, все, что можно, вплоть до трех девушек одновременно. А в отношениях с женой исповедовал постоянство, умеренность и нежность. Последняя вспышка "дикой африканской страсти" случилась у нас осенью девяностого, а потом все стало медленно и планомерно угасать в бытовых заботах и редких ленивых спорах на интимные темы:

– Белка, этим надо заниматься чаще и разнообразнее.

– Ага. А всем остальным кто будет заниматься?

– Тоже ты.

– И через год ты меня похоронишь.

– Дурашка, здоровый секс наоборот продлевает жизнь.

– Ну, заведи себе любовницу для продления жизни, а мне и так хорошо…

Боже, когда мы об этом говорили? Неужели всего полгода назад? А теперь я лежал в кресле, запрокинув голову, и было так здорово, так здорово…

…Что даже мелькнула в голове гаденькая мыслишка: "И с кем это она обучилась? С Кузьминым? Или, может быть, с Геннадием?"

Фу, какой же ты циник, Разгонов! Малин, поди, не был таким. Ни у кого твоя Белка не обучалась. Этому не надо обучаться. Это все женщины умеют от природы, просто некоторые кокетничают и свое мастерство скрывают. Разве ты не знал, писатель? Инженер человеческих душ…

Ну а потом все было вполне традиционно: мы меняли позы, а кот Степан путешествовал по нашим телам и по всей огромной постели в поисках места поспокойнее. Это у нас называлось l'amour des trois avec notre chat – любовь втроем с родным котом.

Под утро я ушел к себе и проспал до середины дня. Остаться с Белкой казалось неромантично. И потом: никто же не отменял пока правил игры.

А Тополь не спал совсем. Кстати, по московскому времени было уже утро, и не спать Тополю стало намного легче, чем восемь часов назад. Закончив переговоры с Москвой, Питером, Лондоном, Токио и Колорадским Научным центром, он попросил сварить ему еще кофе и принялся по второму разу прокручивать пленку со страшными откровениями Грейва. Эту запись, сделанную, конечно, с разрешения Никулина, мы с Вербой умоляли Тополя послушать еще в бэтээре. Тополь отмахивался, ему все было некогда, и даже известие о том, что Дедушка и есть Седой, произвело на него неожиданно слабое впечатление. Но в самолете он все-таки вооружился наушниками и соизволил наконец познакомиться с нашей не совсем обычной информацией. Однако лишь теперь он вдруг понял, что дело Седого принадлежит не только прошлому. Какая-то деталь в истории, рассказанной Грейвом, не давала покоя Тополю. Он должен был вспомнить, какая именно.

– Ну, что, ребятушки, ваш Горбовский разрешил нам немного потрепаться. Садитесь. Я расскажу о себе и о Седом. В какую газету этот материальчик нести, подумаете после. А мне, учтите, бояться уже нечего. Я свою роль сыграл. И для этой страны, и для Седого. Страну развалили, разворовали, наверху идет какая-то мышиная возня – смотреть противно. Я не хочу и не буду принимать в ней ничью сторону. А Седой, стало быть помер. Я чувствовал, что он помрет скоро, а значит и мне пора. Кому я теперь нужен?

Ну, ладно, что вы там обо мне уже знаете? Родился, учился, военное детство, комсомольская работа, танковое училище, член партии с шестьдесят четвертого года. А потом Доманский и второе рождение. Вот тут вы про меня уже ни черта не знаете. Картотека Минобороны врет, а архивы КГБ и ГРУ тщательно уничтожались при моем личном участии. Вербанули меня поначалу в Третье главное управление, в особую группу контроля за ГРУ, а потом произошли какие-то пертурбации, я и оглянуться не успел, как работал уже на обе конторы сразу. Меня же не в разведку взяли – куда с такой рожей? – попал в команду майора Константинова. Ему тогда было всего тридцать четыре, но подразделение его подчинялось напрямую секретариату ЦК. Какая тут разница, КГБ это или ГРУ? Занимались мы, как вы наверно знаете, "активными мероприятиями". В ПГУ этим изящным словосочетанием называли всякие идеологические диверсии – мы же за таким двойным камуфляжем прятали древнее и незамысловатое занятие – убийство. Кого, где и почему убивал лично я – рассказывать сейчас не стану, к делу это отношения не имеет.

Ну, так вот. Перехожу к делу. В мае восемьдесят второго года Андропов сдает КГБ другу своему Федорчуку и переползает в ЦК. Именно в этот момент он начинает лично курировать наше подразделение. Я к тому времени уже зам Константинова, и потому совершенно не удивляюсь, когда меня поднимают среди ночи, сажают в самолет, и оказывается, что мне доверено сопровождать Юрия Владимировича в Венгрию. А когда нас доставляют в небольшую гостиницу где-то в Дьоре, что ли, уходят все, даже "прикрепленный" из "девятки". С Андроповым остаются трое: полковник Григорьев, полковник Чистяков и я. С другой стороны – маленький старик-итальянец и два здоровенных обалдуя – его личные охранники, на советников они мало похожи. Когда начались эти сверхсекретные переговоры и я понял, о чем идет речь, честно скажу, прощался с жизнью. Я вроде уже не мальчик тогда был, а со страху такая ахинея в голову лезла! Вот, думал, как начнут убивать, я Андропова за шею и буду требовать самолет с мешком денег. Как будто это можно заметить – как тебе в затылок стреляют!