– Ну, а теперь-то куда спешить? – грустно спросил я, отлипая от бэтээра и оглядываясь на полыхающие окна.

– Товарищ генерал, – взмолился Ивлев, – вам все объяснят. Полезайте!

Лешка и двое возле люка прыгнули следом за мной, а те шестеро, как выяснилось после, ехали на броне. Красиво мы прокатились по ночной столице!

– Пожарных вызвали? – спросила Верба по-итальянски, и я понял, что в машине есть чужие.

– Пожарных я заранее вызвал. Я же знал, что мы все равно раньше приедем. А вот и они, кстати.

Тополь пригнулся, заглядывая в триплекс. Четыре машины проехали мимо, почему-то без сирены, но синие отблески мигалок мелькнули во чреве нашей боевой машины, а потом снова сделалось совсем темно.

– Стало быть, ты знал, что мы должны взлететь на воздух? – сказал я Тополю старательно вспоминая итальянские слова для этой нехитрой фразы.

– Не вы, а ваша квартира, – поправил он.

– Квартиру тоже жалко, – заметила Верба невозмутимо. – Опять ремонт делать… Господи, в который раз!

– Возможно, уже и не придется, – невинно сообщил Тополь.

– Это еще почему? – мы спросили чуть ли не одновременно.

– А никто не знает, суждено ли вам сюда вернуться.

– Вот как, – сказал я. – Значит, сейчас в аэропорт и куда-нибудь очень далеко?

– Очень далеко. Ты угадал, Ясень. И я улетаю с вами. Эндшпиль будут доигрывать Клен и Платан. А Кедр, Пальма, Рябина, Самшит, Пихта, Каштан, Вяз, Бук – все уже не здесь.

Клички он произносил, слава Богу, по-русски, иначе я бы совсем запутался.

В темной глубине машины за моей спиной кто-то отчетливо мяукнул, весьма талантливо изображая голос солидного сиамского кота. Я решил, что мне почудилось. Переходить с итальянского на кошачий – это было уж слишком, даже в условиях, приближенных к боевым.

– И что же будет дальше с этой страной? – спросил я, немного подумав. – Если мы выпускаем ее из-под контроля.

– Все будет нормально, голубчик, не беспокойся. Пусть они думают, что мы выпускаем что-то из-под контроля. На самом деле просто все Причастные оказались засвечены, а КГБ неожиданно отказало нам в "крыше".

– То есть как это "неожиданно"? – удивилась Верба. – Вы что там, сидели ушами обмахивались, пока они принимали решение?

– А вот это уже совершенно отдельная песня.

Последнюю фразу Тополь сказал по-русски, и я подумал, что разговор окончен. Но дело было в другом.

Тополь очень скоро нарушил молчание. И опять на родном языке:

– В этой консервной банке темновато, конечно, но я все равно хочу представить всем присутствующим нового человека. Ольга Разгонова – вдова писателя-фантаста Михаила Разгонова, автора романа "Подземная империя".

Тополь был абсолютно прав в выборе момента для знакомства. Ведь даже после долгих интенсивных тренировок и тщательного перевоплощения в образ моего двойника, я вряд ли сумел бы скрыть от Белки все чувства, нахлынувшие на меня в ту секунду. Хитрюга Тополь дал мне возможность подготовиться к возможной сцене.

– Все присутствующие в курсе, – продолжал Тополь. – Разгонов был удивительно похож на Малина, и убили его в августе по ошибке. Мы с самого начала считали своим долгом помогать семье Разгонова, но Ольга неожиданно для нас начала расследовать убийство мужа, и ей удалось узнать больше, чем нам. Трудно поверить, но это так. В общем дело кончилось тем, что именно Ольга и предупредила нас об опасности. Только благодаря ей мы и переиграли сегодня врагов.

– Оля, – спросила Верба, – а где ваш ребенок и ваши родители?

– Дети со мной, – сказала Белка.

Кота Степана она всегда называла вторым ребенком, а про родителей ответил Тополь:

– Зою Васильну и Марка Львовича мы отправляем пока в Швейцарию. В надежное место.

"Боже! Почему в Швейцарию? Почему Белка с нами? Почему сорванец Андрюшка сидит там тихо, как мышь? Неужели и теперь они устраивают очередное испытание для меня? – выловил я вдруг одну самую назойливую из потока путаных мыслей. – Да нет, вряд ли…"

И быстро спросил:

– Ольга, вы знаете кто мы?

– Да, конечно, – ответила моя Белка.

– И вы хотите с нами работать?

– Мне казалось, я уже с вами работаю. Разве нет, Леонид Андреевич?

– Разумеется, Ольга, разумеется, – подтвердил Тополь.

А я слушал голос брошеной моей жены, и он казался до жути незнакомым. Почему? Ее-то никто не учил разговаривать с чужими интонациями. Почему? Может быть, просто очень много времени прошло? Четыре месяца… Или четыре года?

Верба сидела со мною рядом, я взял ее руку в свои и нежно погладил. Кажется, она поняла меня.

В аэропорту Тополь разрешил не одевать шлемы, после чего полностью передал руководство мне. Я вышел третьим после Лешки и одного из охранников. Им оказался Марат, которого я уже достаточно хорошо знал. Группа прикрытия работала в своем обычном режиме, но чувствовалось, что здесь нас уже никто не преследует. Правда, ни я, ни Верба, вдруг начавшая дрожать от холода и прижавшаяся ко мне, не расставались со своими "узи", но держали их уже вполне расслабленно: трудно было представить, что бой начнется прямо здесь и сейчас. Мы стояли на летном поле, у самого трапа специально поданного самолета, а в обозримом пространстве не видно было не только чужих бойцов, но и вообще никаких подозрительных субъектов.

Белка выбралась на свежий воздух последней. Дала подержать кота сонному, плохо понимавшему происходящее Андрюшке. Потом увидела меня в свете ярких фар боевой машины, сделала шаг, другой навстречу и вдруг побежала. Наверно, ей было очень трудно не закричать "Миха!", но она сдержалась и просто упала мне на грудь, шумно всхлипывая.

– Ну, что вы, Ольга, успокойтесь, успокойтесь, – бормотал я, – не надо так, успокойтесь, я вас понимаю, конечно, но, пожалуйста, успокойтесь…

И мне тоже было очень трудно не сказать ей "Белка".

Я понимал, что нельзя, но, если честно, теперь уже очень плохо понимал, почему нельзя. А действительно, почему?

Генерал-лейтенант Григорьев очень любил порнуху. Часами мог он смотреть на совокупляющиеся тела, на мельчайшие подробности в устройстве гениталий, восхищаться безудержной фантазией в выборе поз и слушать такие разные, такие сладкие стоны экранных красоток.

Об этой страсти генерала не знал никто. Жена, на десять лет моложе его, умерла три года назад от рака. На юных девочек шестидесятичетырехлетнего ветерана невидимого фронта уже не тянуло, а вот в коллекционировании видеокассет известного содержания он себе отказать не мог. Иногда представлял, что бы подумала дочь, если б узнала. Но чаще ни о чем не думал – просто наслаждался по ночам, закрывшись один в кабинете. Это называлось "папа работает". А ведь он и впрямь зачастую работал дома по ночам, и не только за письменным столом, где стоял компьютер, но и в кресле перед телевизором, потому что видеопереговоры предпочитал вести, вызывая абонента на большой экран – все-таки картинка намного лучше.

Сейчас он звонил не по видео. Номер оказался занят, шел автодозвон. Григорьев тупо посмотрел в телевизор: на канале НТВ крутили эротику. Не порнуху, конечно, но ужасно откровенную эротику. Это возмущало Григорьева до глубины души. Не раз и не два он пытался провести через Думу закон о жестком запрещении всех этих новомодных вольностей. Ничего не вышло. "Ну, погодите, растлители малолетних! – думал Григорьев. – Мы еще вернемся к власти. И всей этой гадости на телевидении не будет. И на улицах не будет. Мы ее даже из памяти каленым железом выжжем". Разумеется, свою память генерал ввиду не имел.