Тополь. К какому делу? Мы, кажется, только о делах и говорим.

Платан. Я имею ввиду план действий на завтра. По варианту «Лайза».

Верба. Можно я выпью?

Кедр. Кого ты спрашиваешь?

Верба. Всех.

Кедр. Я за всех. Пей.

Т е л е ф о н н ы й з в о н о к.

Пальма. Да.

П а у з а.

Пальма. Екатеринбург на проводе. Да, да, слушаю. Двадцать два тринадцать. Говорит пятый. Что?!!

П а у з а.

Пальма. Осокоря убили. Местные авторитеты. На зоне. Заточкой.

П а у з а.

Тополь. Звонить Дедушке?

Кедр. К черту Дедушку. Давайте сами сначала разберемся. Пальма, ты прямо сейчас берешь пятерых ребят из охраны, Лешка – за старшего, и летишь в Свердловск. Спецрейсом. А потом уже будем докладывать Дедушке. Может быть, это вообще все вранье.

Верба. Правильно. Дедушка утомил меня еще вчера. По-моему, он просто в маразме. Он не должен был так реагировать на смерть Ясеня.

Кедр. Как?

Верба. Сидел и плакал. Не когда узнал, а когда нас с Тополем увидел.

Кедр. Не вижу ничего странного. Ты сейчас чего плачешь?

Верба. Я чего плачу?! Да я же знаю наверняка, что никакое это не вранье! Убили Осокоря! И убил опять Седой.

Тополь. Да ребята, это действительно Седой, только не такой уж он и седой. Похоже, просто один из нас, ну, может быть не из нас пятерых, но один из Причастных.

Верба. Тополь, ты бредишь!

Кедр. Действительно, доверял, доверял всем и вдруг – бац!

Тополь. Да никому я не доверял, ядрит вашу мать!!! (Возможно, в оригинале было другое слово – прим. перев.) Кончились те времена, когда можно было доверять. Похоже нам всем теперь хана. Давайте заканчивать, я тоже выпью.

Платан. Тополь, пошел ты на хрен! (Или другое слово – прим. перев.) Я же так и не понял, какие планы на завтра. Или ты сейчас же рассказываешь, или я поеду в Ялту в море купаться.

Пальма. Ребята, да это же дурдом на выезде!

Тополь. Вот именно. А я безумно устал говорить сегодня. Поэтому давайте предельно коротко. Первое. Если Лайза, что очень маловероятно в его ситуации, не поедет завтра в деревню, мы должны спровоцировать эту поездку. Второе. Лайза пропадает без вести, труп Малина уничтожается.

Платан. Стоп! Это самый простой, но не лучший вариант. Ты знаешь, кто будет искать Разгонова?

Тополь. Милиция. Его жена. Может быть, кто-то из друзей.

Платан. А может быть, кто-то из его врагов. Кто-то, кому он денег должен. Тебе это надо?

Тополь. Да нет у него врагов.

Платан. А давай сделаем так, чтобы его никто не искал.

Пальма. Правильно. Труп Ясеня подбрасываем и выдаем за труп Разгонова. Двое суток для наших методов консервации – это, считай, ничего – будет как новенький.

Верба. Меня вместе с ним законсервируйте.

Кедр. Извини, Танька, давай я тебе еще налью.

Платан. И что особенно важно, заметь, Тополь: мы заодно подставляем тверских бандитов. Пусть милиция копает под Шайтана. Ясень, между прочим, придавал его группировке большое значение. Вот и узнаем теперь, кто на эту подставу попадется.

Тополь. Принято.

На этом заканчивался или прерывался протокол исторического совещания.

Дождь разошелся не на шутку. Я снова подошел к окну. Мне вдруг сделалось жутковато. Как-то по-новому жутковато. Я вспомнил слова Татьяны, о том, что все они безнадежно больные люди, воспринятые мною пару дней назад, как не более чем эффектная эмоциональная фраза. Протокол заставил меня пересмотреть свое отношение. Я мучительно старался выделить главное и, наконец, понял, что ужаснуло меня больше всего. Уж слишком легко… нет, не легко – слишком уж странно переживали эти люди смерть своих самых близких друзей и даже родственников: порыдают неслышно, проглотят невидимые миру слезы – и снова за работу! Хлопнут стакан коньяку – и опять за дела, тут же за дела. После слез пополам с коньяком, после коньяка пополам с кровью. А после крови – опять пот и пыль, и дым пороховой, и слезы и свинец, и коньяк с кровью. И сотовые телефоны, и лимузины, и самолеты военные для спецрейсов, и пачки долларов, и яхты, и аппараты правительственной связи, и компьютеры-фигутеры, факсы-шмаксы, пилюли дьявольские, и все это в кровище, а вроде это и не кровь уже, а просто солнце восходит, алое солнце…

Вот тогда я и понял, окончательно понял, что болезнь-то оказалась заразная. Я теперь тоже был один из них – безнадежно больной человек. Я очень легко, то есть не легко, конечно, а очень странно пережил свою собственную смерть.

Я отошел от окна, налил до краев стаканчик "Чивас Ригал" и хлопнул по-нашему, не разбавляя никакой содовой, за свое здоровье, то есть за свою болезнь, и поклялся, что это первая и последняя доза на сегодня.

В распоряжении Сергея Малина была только одна неделя. И за эту неделю Джованни хотел показать ему всю страну. Остановились на том, что кроме Неаполя, посмотрят Венецию, ну и, конечно, Вечный Город Рим, а в остальное время попытаются расширить не столько культурно-географические, сколько социально-политические рамки познаний советского человека. Сергей вообще мечтал пообщаться с людьми. Как можно больше как можно более разных людей – вот основное, что он хотел увидеть в Италии. Поэтому он не всегда ходил вместе с Джованни, избавив приятеля от необходимости постоянно опекать себя. С языком у него еще в Москве было все в порядке, а здесь день ото дня становилось лучше и лучше. Встреча с агентом прошла незаметно и гладко, и ничего в ней не было особо интересного. Зато общение с другими итальянцами казалось безумно интересным. Да и Джованни Сергея порадовал: он явно симпатизировал коммунистам, ругал правительство, любил стоять в оппозиции ко всему и имел явную склонность к авантюрам. Словом, наполовину готовый агент Москвы. Но все-таки главной для Сергея была не его работа на разведку, главным было желание как можно больше узнать нового. И финальным аккордом этого социологического исследования в предпоследний день стало посещение известного неаполитанского борделя.

– Ты не боишься, что за тобой следит КГБ? – простодушно спросил Джованни.

– Вряд ли, – сказал Сергей. – Да и не боюсь я никого. Ну их всех к черту! Могу я хоть раз в жизни отдохнуть так, как мне хочется?

– Молодец! – поддержал Джованни. – Вот это по-нашему!

И они пошли. Получилось все в общем по программе: выпили, послушали музыку, выбрали девочек по вкусу, поднялись с ними в номера, развлеклись по высшему разряду. Сергей и удовольствие получил, и массу нового для себя узнал, и сам до того понравился молоденькой проститутке по имени Франка, что она у него адрес московский взяла и обещала приехать. Сергей представил себе реакцию сестры на такой визит и расхохотался вслух. Пришлось объяснять Франке, что же здесь, собственно, смешного, и в итоге она обещала подружиться с Катериной. А вот дальше все пошло не по программе.

Джованни не было в зале, когда Сергей спустился с Франкой в ресторан выпить еще немного шампанского. И тут какой-то верзила, очевидно, сразу признав в Сергее иностранца, отпустил ужасно оскорбительную реплику в его адрес. Фраза прозвучала на неаполитанском жаргоне с явным расчетом на непонимание, но Сергей понял: так уж вышло, что неаполитанский жаргон был его курсовой работой, а слова, произнесенные местным здоровяком задевали не столько его, сколько девушку. Этого Сергей стерпеть не мог (хотя девушка и была обыкновенной проституткой) – он вспомнил все, чему учил сенсей, и итальянский амбал, никак не ожидавший серьезного отпора от человека столь малой массы, просто рухнул на пол.

В тот же миг из-за столика рядом резко поднялся старик с густо-черными, словно крашеными, волосами и удивительным ярко-голубым блеском в глазах. Лучше всего Сергей запомнил именно эту небесную голубизну. Честно говоря, больше он вообще ничего не запомнил, потому что в бордель ворвались карабинеры с криком: "Всем бросить оружие и лечь на пол!", после чего на пол никто не лег, зато в ресторане напрочь погас свет и началась стрельба. Или наоборот – началась стрельба и погас весь свет, может быть, от того и погас, что первый выстрел сделали в люстру либо в распределительный щиток. Сергей собирался лечь на пол, но его опередили, не в том смысле, что заняли место на полу, а в том смысле, что кто-то ударил тяжелым тупым предметом по голове, и Сергей лег безо всякого приказа.