Йозеф поднял глаза, не скрывая удовлетворения.

– Да, Зиг, ты изложил суть в настолько близких к науке терминах, насколько мы можем это сделать в настоящее время. Ты здесь справедливо утверждаешь: «Некоторые воспоминания этиологического значения, относящиеся к прошлому пятнадцати–двадцатипятилетней давности, удивительно сохраняются и обладают примечательной силой возбуждения, и когда они восстанавливаются, то действуют с силой аффекта, свойственного новому переживанию».

Он хлопнул рукой по рукописи Зигмунда утвердительным жестом.

– Истерики страдают, как ты говоришь, в основном от воспоминаний. Ты документировал ненавязчиво, как и почему наша психотерапевтическая процедура обладает лечебным эффектом. – Покопавшись в рукописи, он нашел нужное место и громко прочитал: – «Это прекращает воздействие идеи, которая находилась в подсознании, создавая возможность подавленному аффекту высвободиться через речь». Я одобряю это заявление.

Он встал, прошелся по затененной части комнаты.

– Однако я не могу согласиться с твоей теорией принципа постоянства, пока ты не докажешь, как нажатием кнопки можно вызвать соматическое высвобождение энергии. Каждый невролог в Европе потребует от нас доказательств.

Зигмунд был разочарован, но старался скрыть это от Йозефа. Он взял рукопись и сказал с безразличным видом:

– Очень хорошо, Йозеф, я вычеркну эти параграфы. Брейер сел в кресло.

– Прекрасно! Итак, можно отдавать для публикации.

– Берлинский «Неврологический журнал» согласился поместить статью в выпусках первого и пятнадцатого января. Я говорил также с издателем венского «Медицинского журнала»; он не возражает против опубликования после появления статьи в Берлине. Он назвал конец января.

– Очень хорошо. А пока ты занимаешься этим делом, почему бы не апробировать материал на лекции в Венском медицинском клубе?

Зигмунд подошел к Брейеру и обнял его.

– Дорогой друг, это один из самых счастливых моментов в моей короткой, но бурной медицинской карьере. Спасибо.

2

В день Нового года, мысленно обозревая достигнутое за двенадцать месяцев, он с сожалением заметил, что для подсчета достижений хватит пальцев одной руки. Но 1893 год втянул его в круговорот работы. По предложению Йозефа Брейера Зигмунд подготовил вариант лекции, намеченной на одиннадцатое января в Венском медицинском клубе; затем завершил перевод заново просмотренных «Уроков» Шарко, которые были опубликованы в виде серии в солидных немецких медицинских журналах; закончил работу над окончательным вариантом статьи «Некоторые моменты в сравнительном изучении паралича органического и истерического происхождения», которую он согласился написать для «Архивов неврологии» Шарко, когда еще был в Париже; написал исследование для серии публикаций доктора Кассовица о двустороннем церебральном детском параличе.

Опубликование в Берлине и Вене предварительного сообщения о роли подсознания при приступах истерии не вызвало ни критических оценок, ни комментариев. Его выступление в Медицинском клубе собрало большую аудиторию скорее по той причине, что в приглашении фигурировало имя Брейера, а не потому, что лекцию читал именно он; и никто из врачей не выступил с замечаниями. Единственный отклик был вызван активностью корреспондента «Винер Медицинише Прессе», который, увидев, что Фрейд пользуется записями, застенографировал лекцию и поместил ее текст в газете.

К собственному изумлению, Зигмунд обнаружил, что не был расстроен отсутствием интереса к лекции. Его удивляло отношение Брейера; казалось, что тот почувствовал некоторое облегчение, в связи с тем что никто не собирается оспаривать его позицию. Зигмунд мягко пожурил его по этому поводу.

– Йозеф, вроде бы не в твоих правилах отрицательно относиться к хорошо сделанной работе. Кроме того…– Он помолчал, а затем решился: – Я настроился написать книгу об исследованных нами случаях; лишь представив все доказательства, мы сможем обосновать наши тезисы.

Йозеф неодобрительно взглянул на него, обошел вокруг полированного стола библиотеки и встал спиной к бронзовой окантовке, удерживавшей на месте медицинские справочники.

– Нет и нет. Это было бы нарушением медицинской этики. Пациенты, отдавшие себя в наши руки, должны быть защищены.

– Они и будут защищены, дорогой Йозеф. Мы изменим имена и внешнее описание. Мы представим только медицинские показания. Я напишу для тебя об одном–двух случаях, может быть, о фрау Эмми и мисс Люси Рейнолдс; ты увидишь, как можно полно изложить медицинский материал, не выдавая пациента.

Йозеф не поддавался уговорам. Зигмунд старался не быть назойливым с книгой, хотя он уже придумал название: «Этюды по истерии». Он сказал Марте:

– Подожду подходящего момента, возможно, когда появятся благожелательные отклики на наше сообщение.

Захватывающим аспектом его исследований стали симптомы сексуального происхождения, свойственные почти всем его пациентам, которые он назвал «неврозом беспокойства». Ни характер, ни темперамент Зигмунда не облегчали для него задачу признать такое происхождение. В контактах с первыми пациентами такая связь не привлекла его внимания, несмотря на намеки Брейера, Шарко и Хробака. Если бы его внимание было привлечено непосредственно к таким симптомам, он опроверг бы их. Когда же свидетельства накапливались, сначала при работе с десятью, затем с двадцатью, далее с тридцатью пациентами, становилось все более трудным не признать сексуальную этиологию истерии, укрытую глубоко в подсознании. Сперва он был захвачен врасплох, затем изумлен и, наконец, шокирован; в один момент откровения – взвинчен: по природе он не был сексуально одержимым, не принадлежал к тем, кто думает, будто жизнь начинается и кончается в эрогенных зонах. Откровенно говоря, он противился мысли о преимущественно сексуальной природе человека и ее влиянии на эмоциональное, нервное и душевное здоровье. Однако некоторое время спустя он был вынужден признать, что факты буквально преследуют его. Он был бы никчемным врачом, если бы игнорировал симптомы по мере их появления.

В старом городе, где люди хорошо знают друг друга, быстро распространяются сведения, что такой–то врач обладает острым взглядом или подходом, помогает больным, от которых отказываются другие врачи, опустившие руки и признавшие свое поражение. Большинство больных, робко и почти скрытно приходивших к нему, являли собой случаи от скорбных до трагических: затяжной невроз, делавший невозможным нормальную жизнь из–за травм, причиненных в детстве, ущемленная сексуальность попадала как зерно на благодатную для нее почву врожденной склонности к неврастении.

Мужчины приходили первыми – одни молодые, другие среднего возраста, страдавшие подавленностью, слабостью, мигренями, дрожанием рук, неспособностью сосредоточиться на работе, длительное время занимавшиеся онанизмом, импотенты, практикующие прерванное сношение. Затем пошли женщины: замужние, мужья которых не обеспечивали им полноценную половую жизнь; фригидные, с трудом переносившие половой акт. Зигмунд заносил в свои записи: «Никакая неврастения или аналогичный невроз не существуют без нарушения сексуальной функции».

То и дело приходилось наталкиваться на трудности. Привлекательный тридцатилетний адвокат с пшеничными усами с вызывающим видом вошел в приемную, а затем скороговоркой рассказал, что из–за отсутствия аппетита он потерял двадцать фунтов веса, страдал меланхолией и, как установил Зигмунд, головными болями психического происхождения. Не может ли доктор помочь ему? У него один ребенок, его жена заболела после родов, неприятности начались вскоре после этого.

– Помешала ли болезнь вашей жены половым сношениям с ней?

Адвокат водил носком ботинка по рисунку ковра.

– Нет.

– Нормальные половые сношения?

– Да… Ну, почти. Я извлекал до… Моя жена не может иметь второго ребенка, пока не поправится. – Затем, как бы защищаясь: – Разве здесь что–то неверно?