Пфистер встревожился.

– Со взрослыми да, согласен, я должен помогать тем; кто приходит ко мне, слепо страдающим. Но как быть с детьми?

– В каком смысле?

– Немногие учителя, если вообще кто–либо из них, понимают, что происходит в уме ребенка, не говоря уже о подсознании. Мы должны обучить учителей фрейдистским принципам. Если мы сможем внушить любовь к Богу и к просвещенному учителю, то половина наших проблем будет решена. Это мечта моей жизни. Вы увидите, господин профессор, что, прежде чем уйти в небытие, я оставлю след в мрачной церкви и в гнетущей школе в Швейцарии.

С каждым годом дом Фрейдов становился все прочнее. Это было счастливое семейство, несмотря на то, что зимой каждый час Зигмунда был строго расписан. В семь часов утра он принимал душ, затем парикмахер приводил в порядок его бороду и шевелюру. После этого семья завтракала; во время завтрака Зигмунд успевал перелистать «Нойе Фрайе Прессе». В восемь часов он был в своем кабинете, дети уходили в школу, а Марта – на рынок.

Зигмунд не увлекался более традиционным гуляшом и кофе в одиннадцать и пять часов дня; его единственной слабостью оставались сигары, тут он позволял себе быть расточительным. Ежедневно после обеда он направлялся в табачную лавку около церкви Микаэлер, где покупал двадцать превосходных сигар.

После многих лет падений и взлетов его медицинская практика стала постоянной. Он принимал десять – двенадцать пациентов в день, а также частенько направлял больных к молодым врачам из своей группы психоаналитиков. Получая сорок крон за каждый час приема, он смог приобрести для Марты страховой полис, который обеспечивал ей безбедную жизнь в случае его смерти, и вложить часть сбережений в государственные облигации как гарантию образования для детей.

Дети жили дружно и в согласии, ссоры между ними были редкими. По субботам они ходили вместе на танцы; если у девочек были билеты в театр, Зигмунд выбирал время своей вечерней прогулки с таким расчетом, чтобы после спектакля проводить их домой. Он давал им карманные деньги, заботился о том, чтобы они хорошо одевались, что, на его взгляд, важно для их психического комфорта. Он не хотел, чтобы дети испытывали трудности, подобные тем, какие пережил он в молодости. Теперь, когда они подросли, им требовалось больше денег на расходы, и он поровну распределял между ними свой скромный гонорар за книги.

Он научил их играть в карты, считая, что эта игра сближает, и выкраивал для этого в неделю пару часов. Матильда и ее муж часто присоединялись к ним. Из Марты так и не получилось картежницы, но она любила наблюдать за игрой всей семьи.

Каждое воскресенье утром Зигмунд посещал Амалию и Дольфи. Амалии исполнилось семьдесят три года, но ее здоровье оставалось крепким. Марта часто приглашала родственников на воскресный ужин – Розу и ее детей, Александра с женой, Паули с дочерью, Амалию и Дольфи. Она ставила блюда с яствами на отдельный столик, и каждый брал столько, сколько хотелось.

Иногда вечером по вторникам Зигмунд читал лекции в обществе «Бнай Брит»; он был признателен членам этого общества за то, что они были его слушателями в те времена, когда у него не было другой аудитории. После вечерних встреч Венского общества психоаналитиков по средам он направлялся с коллегами и гостями в соседнее кафе отдохнуть и побеседовать. После лекции вечером в субботу в Венском университете он посещал Леопольда Кёнигштейна, где его ждал ужин, а потом он, Оскар Рие и доктор Людвиг Розенштейн играли в карты. Часто в субботние вечера Марта наносила визиты знакомым дамам.

Она также установила дни приемов у себя. Фрау профессорша Кёнигштейн, фрау докторша Мелани Рие, другие женщины приходили к пяти часам на кофе с печеньем.

В воскресенье после полудня, когда Зигмунд отдыхал и не занимался рукописями, он посещал с детьми два превосходных музея искусств, которыми славилась Вена. Они знали каждую картину, особенно Рембрандта, Брейгелей, Старшего и Младшего; их интерес обострялся тем, что Зигмунд сопоставлял экспонаты с теми, что видел в Италии, ибо Габсбурги собрали превосходные картины Тициана, Тинторетто, Рубенса, Веронезе.

Он был заботливым отцом, под опекой которого дети взрослели, как предписывала их собственная натура. Во многих семьях Вены его сочли бы слишком уступчивым к детям. Он позволял им принимать собственные решения, после того как выполнена работа по дому и школьные задания. Когда они подросли, Зигмунд предоставил им возможность посетить Германию, Голландию и Италию.

Шестнадцатилетняя дочь София по кличке Воскресное Дитятко была ласковой проказницей. Хорошенькая и нежная, она унаследовала натуру матери. При первой возможности она садилась на колени к отцу, когда он устраивался в большом кресле.

Между Зигмундом и тринадцатилетней Анной существовали особые узы любви и взаимопонимания. Она была прилежной и любознательной ученицей. Анна и София при всей противоположности их натур не афишировали своего соперничества и поддерживали отношения, доставлявшие родителям радость. Умный и привлекательный, семнадцатилетний Эрнст был известен в семье как удачливое дитя, он добивался успеха во всем, за что брался. В квартире на Берггассе часто собиралась молодежь, хотя Марта не устраивала каких–то вечеринок. Зигмунд вел себя просто, как радушный хозяин. Он не всегда был свободен, но дети знали, что он постоянно помнит о них; если они опаздывали на обед или вовсе не появлялись за столом, он беспокоился и, указывая вилкой или ложкой на свободный стул, спрашивал Марту, почему нет такого–то.

Дети знали, что отец становится все более известным, но, учитывая его врожденную скромность, никогда не поддавались тщеславию. Они воспитывались под влиянием его сдержанного остроумия, от которого получали большое удовольствие, одновременно им приходилось выслушивать язвительные шутки и выпады тетушки Минны. Как и у Эрнеста Джонса, у нее был язык остер, как иголка, но высмеивал слабости лишь чуждых ей людей.

Марта была столь же дисциплинированна, как и Зигмунд. Она не позволяла себе провести целый день за книгой или чередуя отдых с чтением, ибо еще мать обучила ее, как следует хозяйке дома вести себя. Иногда она покидала дом, чтобы посетить друзей, встретиться с подругами за чашечкой кофе. Зигмунд предлагал ей присоединиться к нему для послеобеденной прогулки, но она соглашалась сопровождать мужа только в том случае, когда был заранее установлен маршрут: отнести гранки Дойтике или Хеллеру, зайти в табачную лавку за сигарами. Если же он просто предлагал погулять часок вокруг Рингштрассе, она отвечала:

– Спасибо, у меня уже была физзарядка.

Вечер был для нее лучшим временем дня. Зигмунд работал с пациентами до девяти часов, а тетушка Минна ужинала с детьми, давая тем самым Марте и Зигмунду возможность побыть час вместе. Иногда он уносил почту и рукописи в рабочий кабинет, а она, сидя в глубоком кресле рядом, читала Томаса Манна или Ромена Роллана. Когда ей не хотелось оставаться одной, она читала в его кабинете до полуночи.

Давно стало ясно, что Минна – прирожденная тетушка; всем своим существом она была создана для такой роли. Шесть детей принадлежали ей в той же мере, как и Марте. Она никогда не выдавала их секретов. Она не вмешивалась в ведение хозяйства; если кто–то из прислуги обращался к ней, тетушка Минна отвечала:

– Спросите фрау профессоршу.

Она искусно вышивала, готовя подарки к дням рождения, юбилеям, Рождеству. Казалось, что с возрастом она становилась выше и крупнее. Она носила длинные юбки, закрывавшие ботинки. Марта как–то заметила:

– Никогда не представляла себе, что у нее есть ноги.

Это было сплоченное, трудолюбивое семейство. Зигмунду всегда хотелось, чтобы его избранница была ласковой и приветливой. Эти свойства Марты унаследовали и ее дети.

В конце 1908 года Зигмунд получил из штата Массачусетс письмо президента Университета Кларка Стэнли Холла с приглашением приехать в Америку и выступить с серией лекций в ознаменование двадцатой годовщины университета. Хорошо известный и уважаемый воспитатель президент Холл – сторонник фрейдистского психоанализа – писал: «Я не имел возможности познакомиться с вами лично, но многие годы проявлял интерес к вашим работам и тщательно изучил их, а также работы ваших последователей».