Признаки надвигающейся бури появляются заранее; их могут не заметить люди, поглощенные своими проблемами или игнорирующие такие сигналы, полагая, что гроза «пройдет мимо».

Зигмунд Фрейд посчитал симптомы по пальцам: два года назад Карл Юнг прислал ему первую половину рукописи «Изменения и символы либидо». Зигмунд обнаружил в ней многочисленные отправные точки, заимствованные из его, Фрейда, посылок. Тем не менее он написал Юнгу несколько страниц с предложениями, как усилить главное направление. Когда он посещал летом Карла и Эмму, Юнг хотел обсудить рукопись, но Зигмунд поменял тему разговора. Эмма наблюдала за сценой и позже сказала Зигмунду:

– У вас, видимо, есть сомнения в отношении новой книги Карла?

– Эмма, я уже высказал Карлу замечания, какие считал подходящими. Нет смысла поучать его. Карл отклонит сказанное мною; в любом случае он должен действовать по собственному разумению.

Эмма положила свою руку на руку Зигмунда, сидевшего за кофейным столиком.

– Понятно, профессор. Вы наиболее сведущий человек из всех, с кем был связан Карл, и мне не хотелось бы, чтобы между вами были расхождения.

В мае следующего года Карл Юнг сообщил ему, что работа продвигается, но он намерен развить концепцию Зигмунда относительно либидо. Он рассматривает либидо как расширение зоны общей напряженности, не обязательно и не исключительно относящейся к сексуальности.

Зигмунд счел за самое мудрое не отвечать на письмо. Однако в ноябре получил личную записку от Эммы Юнг, любезную, но с сигналом тревоги.

«Боюсь, дорогой профессор, что Вы не одобряете или Вам не нравится то, что излагает мой муж во второй половине «Символов либидо». Смысл моей записки – предупредить Вас и просить вспомнить наш краткий разговор в Кюснахе: Карл должен идти собственным путем, но сохраняя дружбу с Вами».

Зигмунд показал письмо Эммы Марте.

– Хорошо, что Эмма написала мне, но я уже представляю направление, куда идет Карл. Следующим, на чем он станет настаивать, будет утверждение, будто эдипов комплекс и тяга к кровосмешению не активная часть подсознания, а символы, представляющие какие–то высшие идеи.

– Под «высшими» он подразумевает религиозные?

– Не в обычном смысле слова. Мистические идеи берут начало в других источниках.

Марта всматривалась в его лицо. Между бровями пролегли морщинки, свидетельствовавшие об озабоченности.

– Зиги, можете ли вы быть вместе при таких расхождениях?

– Да, хотя и нелегко. В течение многих лет он публично защищал меня, когда это было опасно и рискованно для него. Никто иной не заслужил в такой мере моей любви и благодарности.

Этот небольшой шторм не сбил их с курса. Карл Юнг, когда был полон желания, проявлял себя хорошим администратором, но он начал пренебрегать своими обязанностями президента общества: не желал тратить время на организационную работу, берег его для собственных исследований и монографий.

– Я не могу порицать его за это, – признался Зигмунд Марте во время одной из прогулок. – Это одна из причин, почему я сам не хочу занять пост президента. У Карла есть энергия, напористость, умение руководить людьми.

– Не думаешь ли ты, что пост президента теряет притягательность? – спросила она.

– Быть может. Но Карл также находится под сильным давлением: он хочет оставаться возле меня и в то же время желает отойти как можно дальше. Это также понятно: все официальные ведомства Швейцарии оказывают на него сильный нажим, чтобы он отказался от меня. В последних лекциях он старался не упоминать моего имени.

Франц Риклин уловил настрой Карла Юнга и начал пренебрегать обязанностями секретаря–казначея общества. Письма оставались без ответов, взносы не собирались, счета издателей не оплачивались. Зигмунд решил заменить его на очередном конгрессе в Мюнхене. Но кем заменить? Позволит ли Карл Юнг, чтобы отстранили его родственника?

Сообщения из Нью–Йорка, где Юнг читал свои лекции, вовсе не обнадеживали. Доктор Джеймс Патнэм специально приехал из Бостона послушать выступления Юнга. Он направил отчет в Вену через своего друга Эрнеста Джонса: Юнг говорил аудитории в университете Форд–гама, что, сохраняя веру в ценность психоанализа, он не уверен, что этиология невроза берет начало в детские годы. Психиатр должен учитывать условия окружающей среды, существовавшие непосредственно перед вспышкой невроза.

– Признаки Альфреда Адлера, – бросил Зигмунд Отто Ранку, смотревшему на него широко раскрытыми глазами. – Затем мы узнаем, что Юнг станет называть себя социальным психологом.

Когда Юнг вернулся из Америки, он написал Зигмунду: «Я сумел сделать психоанализ более приемлемым для Америки, обойдя сексуальные темы». Зигмунд сухо ответил: «Не нахожу в этом ничего разумного. Можно вообще забыть о природе человека, и тогда психоанализ станет еще более приемлемым».

Бродяга Эрнест Джонс, разъезжавший по миру больше, чем Зигмунд Фрейд и вся венская группа, прибыл в Вену с одним из своих очередных визитов к Фрейду. Зигмунд только что получил журнал, в котором Карл Юнг выразил неверие в существование детской сексуальности. Прочитав статью, Джонс удивленно воскликнул:

– Как это возможно? Совсем недавно он опубликовал исследование поведения собственного ребенка, описывая с максимальной четкостью стадии развития детской сексуальности.

Зигмунд грустно улыбнулся:

– Не только наши пациенты сомневаются в проницательности врача. Наши психоаналитические знания должны были бы наделить нас иммунитетом и способностью спокойно относиться к отступлениям.

– Аналитики могут заблуждаться, как и другие смертные.

– Да, Эрнест, и мы еще многое увидим, прежде чем доведем до логического конца наше дело.

Осложнения в отношениях с Юнгом имели для Зигмунда глубокие эмоциональные, интеллектуальные и профессиональные последствия. Молодость – это то время, когда цементируется дружба между коллегами и студентами. Зигмунд любил рано ушедших из жизни Игнаца Шёнберга, Эрнста Флейшля и Иосифа Панета. Он наслаждался тесной дружбой с Йозефом Брейером и Вильгельмом Флисом в годы своего активного творчества. Эти люди помогли ему принять Землю как обитаемую планету. Роясь в собственной психике, он не мог понять, почему потерял таких чудесных компаньонов. Альфред Адлер никогда не входил в число его близких друзей и избегал доверительных отношений с ним, но отход Адлера был вызван и его, Фрейда, виной. Если бы он проявил достаточно разумности, чтобы ввести Адлера в состав цюрихской группы, и отвел бы ему ключевую роль в образовании и контроле Международного психоаналитического общества, это, несомненно, помогло бы. Альфред Адлер должен был неизбежно пойти собственным путем, стать независимым, возглавить группу, как это и случилось.

Углубляющиеся расхождения между ним и Карлом Юнгом, который был моложе его на девятнадцать лет, – совсем иное дело. Зигмунд любил Юнга всей душой, как он любил Брейера и Флиса. Невозможно сравнить способности людей, когда они работают в совершенно различных областях. Зигмунду повезло в том смысле, что он общался с наиболее творческими умами своего времени: Брентано – в философии, Брюкке – в физиологии, Мейнертом – в психиатрии, Нотнагелем – в терапии, Бильротом – в хирургии, Шарко – в психиатрии, Бернгеймом – в гипнозе; с талантливыми друзьями, такими, как Брейер, Экснер, Флейшль, Вейс, а также с Вильгельмом Флисом, который выслушивал и поощрял его в годы изоляции. Карл Юнг не уступал самым лучшим из них.

Зигмунд был однолюбом по натуре: он женился на Марте на всю жизнь и принял Карла Юнга как своего преемника. Ему казалось немыслимым, чтобы шесть лет близких отношений, полных взаимных симпатий, могли раствориться без следа в тумане споров, тем более что они признали свои расхождения. Действительно ли признали? Душа не принимала возможную потерю Карла Юнга, однако приходилось признать, что в их отношениях что–то неладно.

Его коллеги чувствовали, что с ним не все в порядке, и каждый со своей стороны – Оскар Пфистер, Людвиг Бинсвангер, Ференци, Абрахам, Джонс – обращался к Карлу Юнгу, чтобы поправить дело. Зигмунд Фрейд не отговаривал их; скорее он уверял каждого, что восстановление их личных чувств исключит опасность разрыва.