Он взял под мышку один экземпляр для себя, затем попросил продавца завернуть второй экземпляр и послать его доктору Йозефу Брейеру. Зигмунд решил не вручать этот экземпляр лично, он хотел, чтобы книга стала сюрпризом, ибо в ней была строка, о которой он до выпуска умалчивал: «Посвящается доктору Йозефу Брейеру в знак дружбы и уважения». Он не ожидал, что Йозеф сразу же прочтет книгу, в ней было более ста страниц. Возможно, он зайдет к нему в следующий полдень на чашку кофе или же поужинает с ним.

Но от Йозефа не поступало вестей два дня. Зигмунд не знал, что и думать. На третий день, не выдержав, он устремился через площадь Стефана к дому Брейера. Матильда тепло его приветствовала; он сразу же понял, что она не слышала ничего о книге.

– Йозеф в библиотеке, Зиг. Поднимайся, а я пришлю вам_ напитки.

Йозеф писал за рабочим столом. Он поднял голову, увидел Зигмунда и отвел глаза. Зигмунд подумал: «Он не рад видеть меня! Он выглядит смущенным. Что же произошло?» Вслух он спросил:

– Йозеф, ты получил экземпляр моей книги?

– Да, получил.

– У тебя не было времени прочитать ее?

– Прочитал. – Голос был бесстрастным, без интонации.

– Тебе она не понравилась? Йозеф пожал плечами и сказал:

– Она не безнадежно плохая.

Зигмунд почувствовал себя так, как если бы ему нанесли пощечину.

– Ты не можешь вспомнить ни одного хорошего пассажа?

– …Да, она хорошо написана.

– Спасибо, Йозеф, я всегда стремился отработать хороший стиль. – И он добавил с горечью: – А как насчет научного материала? Нового подхода к психиатрии?

– Не думаю, что ты свел воедино две половинки, соматическую и психическую. Они расходятся как несовместимые. И к тому же твоя привычка нападать на авторитеты в каждой области, на наиболее уважаемых людей в медицинской науке… Никто не поблагодарит тебя за новую ересь, будто психический фактор имеет такое же отношение к афазии, как физические нарушения. Разумеется, не поблагодарят Вернике, Хитциг или Лихтгейм.

– Я не ищу благодарности, Йозеф, я стремлюсь только к объективному анализу собранных мною доказательств.

Йозеф не ответил, а вместо этого позвонил горничной. Когда она вошла, он спросил, приехал ли доктор Рехбург.

– Нет, господин.

– Приведи его сюда, как только он появится. Зигмунд почувствовал острое разочарование. Когда горничная вышла, он сказал охрипшим голосом:

– Йозеф, ты не упомянул о посвящении. Я хотел выразить тебе почтение. Надеялся, что это доставит тебе приятное.

– …Да. Ну, спасибо.

Горничная ввела доктора Рехбурга. Увидев Зигмунда, он, казалось, отпрянул назад. Зигмунд рассуждал: «Он и Йозеф уже обсуждали книгу. Они ее не одобряют. Это объясняет его смущение». Он пошел быстро к двери, пробормотав «до свидания», и, не глядя ни на кого, вышел на улицу. Устало плетясь домой, в пустую квартиру, он медленно обдумывал положение:

«Мои разногласия с Йозефом углубляются. Почему? Он соглашается со мной шаг за шагом, а затем отвергает мои выводы. Мое теплое посвящение лишь смутило его, словно он боялся, что медицинский мир обвинит его за содержание книги. Ведь он знает так же хорошо, как я, что существуют нарушения речи, вызванные внушением, что подсознательное может выступать в роли злодея, порождающего афазию. Почему он колеблется признать это?» Зной сменился проливным дождем. Влажность воздуха и отсутствие пациентов выводили его из себя. С неба полилось еще сильнее, когда в пятницу вечером он отправился в горы. Он взобрался на Раке, полагая, что физическая усталость рассеет его мрачное настроение. Там он нашел несколько эдельвейсов, которые принес Марте. Она засушила под прессом все цветы. Ему не хватало свежего, озаренного улыбкой лица Марии, которая рассчиталась и ушла от них в преддверии свадьбы; взамен Марта наняла старую Нанни, рекомендованную друзьями, которым она была уже не нужна. Бродя вокруг виллы на следующий день, он решил, что старая няня не подходит детям. Он сетовал в разговоре с Мартой:

– Мартин – хороший мальчишка, приветливый, добрый, умный. Ты заметила, что он произносит уже много слов? Но эта старая карга портит нашу маленькую женщину. Матильда выросла непослушной, она отказывается подчиняться из принципа и говорит «нет» на каждое мое предложение. Кроме того, Нанни не имеет права выговаривать детям. Не понимаю, почему ты ее не одергиваешь? Надеюсь, что ты не намерена удерживать ее, когда мы переедем на Берггассе? Я могу добавить в случае нужды кое–что к ее пенсионному фонду.

Марта ответила нежно, но твердо:

– Дорогой, почему бы тебе не подняться на Шнее–берг? Тебе полезен воздух. И не беспокойся за Матильду; это пройдет. К завтрашнему дню или к следующей неделе она вновь станет маленькой девочкой, какую ты любишь.

Шнееберг изгнала из него раздражение и огорчение по поводу позиции Йозефа. Он вернулся усталым, принял теплую ванну и искупил свою вину перед Мартой, поужинав вместе с ней в пивной, где пели народные песни.

4

Давняя пациентка одарила его новым захватывающим приключением и примирением с Йозефом Брейером. Это была сорокапятилетняя фрау Цецилия Матиас, высокого роста, с льняными волосами, густыми бровями, со строго очерченным овалом лица, умная, чуткая, писавшая стихи, которые, по наблюдению Зигмунда, отражали блестящее чувство формы. Доктор Брейер вызвал его в дом фрау Матиас поздно вечером год назад, и Зигмунд обнаружил, что она страдает мучительной невралгией, очаг которой – в деснах. Он узнал, что уже в течение пятнадцати лет у нее повторяются такие приступы два–три раза в год. Однажды, когда приступ невралгии затянулся на месяцы, семья вызвала дантиста, который поставил диагноз, что причина – карманы у корней зубов, и вырвал семь; после осмотра оставшихся Зигмунд пришел к выводу, что были вырваны совершенно здоровые зубы. Дантисты намеревались удалить другие якобы шатавшиеся зубы, но Цецилия сумела отбить такие поползновения; за день до визита к врачу, когда предстояло изъять «виновников» боли, приступ лицевой невралгии прекратился. Другие врачи, приглашавшиеся в эти годы, применяли электростатические разряды, слабительное, «водопитие», чтобы вывести из организма мочевую кислоту. Ничто не помогало; боли возникали через каждые пять – десять дней, а затем так же мистически исчезали, как появлялись. Венские медицинские светила сходились на том, что имеют дело с «подагренной невралгией».

Зигмунд мало что мог предложить помимо сочувственного отношения и бромида. Фрау Матиас явилась к нему в приемную на следующее утро в шерстяном костюме, сшитом по ее модели. Стоя перед ним, высокая, с блестящими глазами, она сказала ясным и уверенным голосом:

– Господин доктор, можете ли вы предложить мне процедуру с гипнозом? Я слышала, что вы помогли людям, страдавшим многие годы схожими болезнями.

– Пробовал ли доктор Брейер применить гипноз для вашего излечения?

– Нет. Вопрос об этом не возникал. Но сейчас у меня невыносимая боль, и она продлится по меньшей мере еще неделю. Если вы верите, что гипноз может помочь мне, тогда я прошу вас – попытайтесь.

Зигмунд помолился в душе неизвестному божеству.

– Хорошо. Расслабьтесь в этом кресле. Закройте глаза. Отдыхайте. Думайте о сне. В приятном смысле. Правильно. Сейчас вы заснете, спокойно, легко, счастливо… спите… спите… спите…

Его голос звучал ласково, ровно, успокаивающе. Но после того как она заснула, он изменил тон и тактику, стал почти суровым, заявил ей уверенным тоном, что она не должна страдать от лицевой невралгии, что у нее достаточно сил, чтобы изгнать из памяти мысль о боли, что раздражение второй и третьей ветвей тройничного нерва не может вызвать невралгию, а она обладает способностью устранить ее, если у нее есть такое желание, что ее умственные способности и, следовательно, ее умение справиться с физическими расстройствами сильнее, чем пустячные заболевания, которым она поддалась. Он сказал самому себе: «Я должен наложить самые строгие ограничения на ощущение ею боли, самые сильные, которые я когда–либо использовал. Поскольку она сама просила о процедуре, она может выдержать более сильное внушение, чем просто команду».