Победу Коллера не могли спокойно принять в больнице. Выиграв, он, таким образом, совершил преступление того же масштаба, что и оскорбление, брошенное доктором Циннером. Он пришел к Зигмунду, невыспавшийся, изможденный, глубоко встревоженный.

– Зиги, мне нужен совет.

– Карл, свари кофе. Мне тоже не спится. Коллер сварил кофе, разлил его по чашкам.

– Думаю, что меня стараются выжить отсюда. Меня не хотят держать здесь.

– Мешают твоей работе?

– Нет. В этом больницу нельзя обвинить. Но есть сотня других признаков.

– Не мог бы ты замкнуться в себе и пусть все уляжется?

– Я сам говорю себе это. Но я беспокоюсь больше о том, что думают другие врачи, чем о работе, которую должен выполнять.

– Это самое плохое из того, что ты мне сказал.

– Что я выдумываю это, Зиг?

– Такое у меня ощущение.

– Кажется, мне следовало бы уехать в Берлин или Цюрих или даже попытаться найти место в Америке. В последнее время я много думаю об Америке.

Зигмунд улыбнулся:

– Земля обетованная? Ты знаешь, не так ли, почему это земля обетованная? Когда кто–либо из нас обескуражен, то первое, что думает, это упаковать свои вещи и отправиться в Америку. Мы остаемся, но помогает сам факт, что она всегда готова нас принять в трудные моменты. За последние два года я, полагаю, десятки раз думал отправиться в Америку.

– Зиг, если они хотят меня выставить, я не смогу остаться. И тем не менее университет и больница – моя жизнь. Я хочу провести мои годы здесь – жить, заниматься исследованиями и практикой, делать операции.

– Тогда я рекомендую взять отпуск, но не немедленно. Это было бы похоже на бегство. Когда весна придет в Зальцбург или в другое красивое место, уезжай на несколько месяцев и успокойся. В конце концов тебя теперь знают в мире. Ты внес прекрасный вклад в медицину. Ты нужен Вене. Возможно, твое отсутствие откроет им глаза на это.

Было легко давать совет другу, но не так–то просто дать совет самому себе. Он вернулся от Марты посвежевший. Он вновь заставлял себя работать так же интенсивно, как прежде, но исчезло вдохновение.

Помогло, когда группа американских врачей – Кемп–белл, Дарлинг, Джиле, Грин, Лесли и Монтгомери – попросила его прочитать им курс клинической неврологии… на английском. Доктор Лесли собрал гонорар и вел учет занятий. Раз в день в течение пяти недель Зигмунд читал часовую лекцию. Хотя он чувствовал ограниченность своего разговорного английского, американцы были довольны, достаточно полно понимая содержание лекций и демонстраций.

Он получил причитающийся ему гонорар в двадцать гульденов от каждого из врачей и отложил внушительную сумму в сорок долларов в старинную шкатулку, которую купила для него Марта в районе старого Гамбурга. Сделав значительный вклад в бюджет семьи, он послал несколько гульденов в Вандсбек: «Отныне Марти и Минна смогут пить портвейн». А остальные деньги употребил на покупку так нужных ему зимних брюк.

Курс оказался успешным, и поступило предложение повторить его. На сей раз Зигмунда слушали одиннадцать человек, что было неплохо для молодого лектора, не имеющего звания университетского доцента. Хотя американцы не были тонкими лингвистами, их подготовка в неврологии была хорошей, и порой они ловили «учителя» на обмолвках в диагнозе вроде той, что он допустил, описывая постоянные головные боли как «хронический локализованный менингит», тогда как у пациента ке было серьезного заболевания, а был всего лишь невроз! Это было крещение огнем, оно доставило ему полное удовлетворение.

Он продолжал обходы палат Шольца, его заинтересовали два новых больных. Первым был пекарь, принятый в больницу с диагнозом эндокардита, воспаления легких и поражения головного и спинного мозга. Никто в отделении не знал, как помочь пациенту. Зигмунд внимательно наблюдал за ходом болезни. Пекарь умер в середине декабря, и вскрытие подтвердило правильность диагноза. Он вновь опубликовал подробный отчет; обозреватель «Центрального неврологического журнала» писал: «Это очень ценный вклад в наши знания об остром полиневрите».

Вторым больным был ткач. Зигмунд поставил диагноз сирингомьелии, редкого заболевания спинного мозга; мужчина не ощущал боль и температуру в обеих руках, но ощущал боль в ногах. Зигмунд наблюдал за ним шесть недель. Больной никак не реагировал и был отправлен домой. Об этом случае он написал в «Венский медицинский еженедельник». Через несколько месяцев сообщение было перепечатано «Центральным неврологическим журналом».

Но и этот успех не мог развеять мучительное чувство тупика. Он был недоволен собой. Все стало ясным в воскресенье утром, когда он вместе с Йозефом и Матильдой Брейерами уплетал за завтраком гуляш. Он рассказал Йозефу о растущем недовольстве, об ощущении, что не принадлежит больнице.

– Я знаю, что не готов принять роды и, разумеется, есть заболевания костей и крови, которые не были мною изучены. Но думаю, что обучение я закончил, и тем не менее расстроен.

Йозеф улыбался. Зигмунд настаивал на своем:

– Я становлюсь слишком старым, чтобы оставаться на положении младшего «второго врача». Я знаю, что от заявки на звание доцента до получения такого звания может пройти год. Я начинаю чувствовать себя нагим без звания. Став доцентом, я могу повесить свою вывеску где угодно.

Звание приват–доцента, без которого никто не мог получить первоклассную практику в Австрии, давало привилегию на чтение курса лекций в университете, хотя и не по всем дисциплинам учебного плана. Доцентура не гарантировала оплату, доценты не допускались на заседания профессуры факультета. Тем не менее, официальное признание со стороны медицинского факультета обеспечивало общее признание публики. Венец никогда не говорил: «Я иду к доктору»; он говорил: «Я иду к профессору».

– Ты на мелководье, именуемом «административной заводью», – сказал Йозеф. – Ты должен убедить медицинский факультет, что созрел для продвижения, и получить субсидию на поездку.

Матильда склонилась над столом:

– У меня уже есть для Зиги макет вывески на улице: стекло с черной подложкой и надпись золотом. Внутренняя вывеска, на двери, должна быть эмалированной.

21 января 1885 года Зигмунд написал прошение о предоставлении ему доцентуры:

«Если уважаемая коллегия профессоров предоставит мне право на чтение лекций о нервных болезнях, то в таком случае я намерен содействовать обучению в этой области человеческой патологии по двум направлениям…»

Медицинский факультет назначил комиссию для рассмотрения заявления доктора Фрейда и оценки его квалификации на предмет получения доцентуры по невропатологии. Комиссия состояла из профессоров Брюкке, Нотнагеля и Мейнерта. Флейшль шутил:

– Господин доктор Фрейд, вы завалите стол бумагами! Профессор Брюкке вызвался просмотреть работы

Зигмунда и написать предложение о его назначении. Ему пришлось проанализировать материалы Зигмунда Фрейда по гистологии: «Задние нервные корешки в позвоночнике миног» и «Нервные клетки раков», которые Брюкке назвал «весьма важными». В кратком отзыве о методах Фрейда Брюкке писал:

«Доклады по микроскопической анатомии, написанные доктором Фрейдом, были приняты при общем признании достигнутых им результатов… [Он] имеет хорошее общее образование, прекрасный работник в области невроанатомии, обладает спокойным, серьезным характером, большой сноровкой, ясным видением, обширным знанием литературы, осторожным методом дедукции и даром хорошо организованного письменного изложения…»

Профессора Нотнагель и Мейнерт с энтузиазмом подписали рекомендацию профессора Брюкке.

В конкурсе на получение субсидии для поездки участвовали помимо Зигмунда Фрейда доктор Фридрих Диммер, приват–доцент и ассистент Второй глазной клиники, и доктор Юлиус Хохенег из хирургической клиники.

Удивительно, как могут быстро бежать недели, когда так мало делаешь помимо защиты просьбы перед членами медицинского факультета. Профессора, с которыми он работал, относились к нему тепло, они писали письма своим коллегам и договаривались поддержать его. Зигмунд маневрировал, чтобы получить новые одобрительные отзывы, вел таблицу распределения голосов, терял надежду, когда после изложения его дела какой–нибудь профессор бормотал: «К вашим услугам», воздерживаясь от твердого обещания.