Возница не объяснил причину присутствия чужого человека в их лагере. Он лишь похлопал Гвендолен по плечу и энергично закивал голо­вой, как бы успокаивая девушку, но она не по­няла точно, что он имел в виду.

Тайриан никак не мог уснуть. Смеживая ве­ки, он видел перед собой прозрачные голубые гла­за, блестевшие от невыплаканных слез. Сердце сжималось от неведомой до сих пор боли. Что с ним происходит? Может, он заболевает? Нет, сама мысль об этом смешна – он никогда не болел!

Некоторые вещи озадачили и заинтриговали его. Например, почему Торолф везет юную по­слушницу в Кирклейский скит, ведь он распо­ложен очень далеко отсюда. Возница не предло­жил никаких объяснений, сказал только, что должен отвезти туда Гвендолен, потому что по­лучил приказ от аббатисы в Уитби.

– Почему тебе надо ехать туда? – спросил Тайриан. – У аббатисы должны быть причины для подобного решения.

– Я и раньше отвозил Гвен в Кирклей. За последние несколько лет мы с ней множество раз ездили туда и обратно. Мы прекрасно ла­дим. Она не доставляет никаких хлопот в отли­чие от других женщин. Понимаешь?

– Понять не трудно, – Тайриан пожал пле­чами, – она ведь не может говорить.

Торолф рассмеялся, потом серьезно добавил:

– Я отдам жизнь за эту малышку.

Его налитые кровью глаза предупреждающе сузились.

– Я сплю с открытыми глазами и рукой на кинжале.

– Я сам бы хотел защищать ее, – сказал Тайриан. – Она маленькая, беззащитная и изящная, как стеклянная куколка, которую я видел как-то раз.

– Откуда ты, монах?

– Хочешь знать? Торолф кивнул.

– Из леса.

– Из Ноттингема?

– Да.

После этого возница погрузился в молчание. а когда он встал, чтобы отправиться спать, меж­ду ним и молодым мужчиной промелькнул по­нимающий взгляд.

Весь день повозка тряслась по неровной доро­ге. Днем потеплело, чистое небо и хорошая пого­да выманили многочисленных путников. Бес­конечный поток пилигримов и коробейников, нагруженных товарами купцов, королевских служащих и сборщиков налогов, монахов и про­давцов индульгенций, менестрелей и странствую­щих ученых, посыльных и курьеров, сплетаю­щих сеть сообщений между поселениями, тя­нулся по прогретым солнцем дорогам. Перед наступлением ночи путники прекращали дви­жение; люди познатнее находили приют в ка­ком-нибудь близлежащем замке или монастыре, а остальные останавливались на постоялых дво­рах и в гостиницах, которые часто были пере­полнены, грязны и кишели насекомыми.

Троица останавливалась у рек и ручьев, что­бы половить рыбу, а Гвендолен тихо сидела на камне, устремив вдаль печальный взгляд. На коленях она держала молитвенник; книга была богато иллюстрирована – и не только на биб­лейские темы. На полях Гвендолен нарисовала цветы, птиц, замки, рыцаря, взбирающегося на башню, чтобы поцеловать и похитить румя­ную деву. Она изобразила также красивого аристократа, который лез на дерево к прекрас­ной женщине с длинными волнистыми волоса­ми. Эта вторая девица в лесу заставила Гвендо­лен улыбнуться своему не совсем благочестиво­му творчеству.

– Что она там видит? – спросил Тайриан, когда Торолф прокалывал острогой большую крупную рыбу. – Иногда она сидит, уставив­шись вот так, целыми часами.

– Значит, ты не спускаешь глаз с нашей драгоценной Гвендолен? – выражение лица Торолфа стало жестким. – Надеюсь, у тебя не появилось мысли о том, что скрыто под монаше­ским одеянием?

Тайриан глубоко вздохнул и помрачнел.

– Нет, подобных мыслей у меня не возника­ет. Она затронула мою душу так, как не затраги­вала ни одна другая девушка, ни один велико­лепный клинок. Я не питаю вожделения к жен­щинам – по правде говоря, я пресытился ими.

– Гм… – густые брови возницы приподня­лись. – Насытился, да? Тогда почему пялишься на нежную Гвен?! Ладно, о чем ты говорил?

– Ах, да. Что у меня было много женщин. Я не святой и не притворяюсь им, – схватив вторую рыбину, Тайриан вышвырнул ее на бе­рег и разрезал с быстротой и ловкостью, удивив­шими Торолфа. – Совершенно неожиданно моей миссией стала помощь другу в поисках моло­дой женщины, которая исчезла шесть лет назад из деревни Херстмонсо. Отем Мюа говорила, что ее сестра очень красива и светловолоса.

– Гвендолен блондинка.

Тайриан перестал потрошить рыбу и взгля­нул на послушницу, напоминавшую вырезан­ную из дерева статую. Казалось, время не имело для нее значения. Она была воплощением оча­рования, нежности, чистоты. Глядя на нее, Тай­риан начинал верить в вечность.

– Есть у нее фамилия? – спросил Тайриан, заканчивая чистить и потрошить рыбу.

– Нет. Никто не знает, была ли она у Гвен вообще.

– Хватит! – крикнул Тайриан, когда еще од­на извивающаяся рыба шлепнулась возле ног. – Они сгниют, если ты наловишь слишком много.

– А я их засолю, – с широкой ухмылкой ответил Торолф.

Тайриан боковым зрением уловил движение белого покрова.

– Куда она направляется? – спросил он Торолфа, ощутив тревогу при неожиданном по­рыве девушки.

– В кусты. Она не задержится там. Гвен­долен внимательна, осторожна и наблюдатель­на. У нее есть свои незамысловатые мысли.

«Возможно, более сложные и загадочные, чем ты подозреваешь, старина», – подумал Тайриан.

Гвендолен смотрела на воду, когда передви­жения странного монаха привлекли ее внима­ние. Недоумение отразилось в голубых глазах – он больше похож на рыцаря, чем на священно­служителя. Солнце играло на золотистых волосах красавца, и девушке удалось увидеть его глаза – они тоже имели золотистый оттенок. Гвендолен не рассмотрела спутника, когда он находился рядом. Ей хотелось бы сделать это, но послушницы не должны так поступать. Во­обще-то, она не ощущала себя духовным лицом. Чего ей действительно хотелось в жизни, так это узнать свое прошлое и, возможно, спасти кое-что из той жизни, которой она лишилась. Ей хотелось знать. Где она родилась, кем были ее родители, какая у нее была семья. Эти вопро­сы мучили девушку изо дня в день.

А сейчас появился еще этот человек с золоти­стыми глазами. Чего он хочет? Представляет ли он опасность? Может, он один из людей Дрого?

Гвендолен спрашивала у аббатисы, кто такой Дрого, и та ответила, что это барон-грабитель. Почему имя негодяя засело в памяти? Что этот Дрого хочет от нее? Почему пытается добраться до нее и куда-то увезти? Связан ли с ним тот факт, что она не в состоянии ничего вспомнить о прежней жизни? Настоятельница Аманда по­лагала, что да: Дрого уничтожил ее родных, и зрелище настолько потрясло девочку, что она лишилась голоса, моральных сил и утратила представление о том, кто она на самом деле.

«Нет, – подумала про себя Гвендолен, – я не утратила присутствия духа. Я не верю в это». И прислушиваться к словам сестры Фиаметты ей тоже не хотелось. Сестра говорила, что жен­щина является или может стать, если увлечется своим естественным самолюбованием, разру­шительницей, препятствием на пути к святости, искусительницей, сосудом склок и, конечно же, помехой истинного самоотречения.

Церковь осуждала женщину, с одной сторо­ны, как рабыню тщеславия и моды, а с другой стороны, как слишком «приземленное» сущест­во, отдающее все свое время детям и домашней работе, которое не уделяет должного внимания размышлениям о духовных делах.

Гвендолен подумала: «Какие ощущения ис­пытываешь, когда надеваешь прекрасные одежды?»

Она видела некоторых посетителей монасты­рей в великолепных нарядах из меха и шелка с объемными капюшонами и широкими палан­тинами; на украшенных драгоценными камня­ми поясах таких людей висели позолоченные кошельки.

В некоторых орденах монахи имели карман­ные деньги, носили украшения и отороченные мехом одежды, ели мясо, выпивали по галлону эля в день и нанимали слуг, число которых в состоятельных монастырях в несколько раз пре­вышало число монахов.

Тяжелый вздох слетел с губ Гвендолен, ког­да она вспомнила рассказы сестры Фиаметты о дворянах, которые имели множество поместий и замков, носили бархатные камзолы с выши­тыми фамильными гербами. Затаив дыхание, Гвендолен хотела узнать, что носят женщины, но сестра Фиаметта ответила, что описывать это – слишком большой грех.