Бога. Вашу одежду мы выстираем быстро. Не пройдет много времени, как Вы снова отправи­тесь в путь, сестра Гвендолен.

«Но я еще не монахиня», – хотела возразить Гвен.

Она дотронулась до волос, которые игуменья разрешила сохранить несчастной сиротке до окончательного обета. А ей все еще хочется по­стричься в монахини? Что изменилось? Что-то изменилось и очень значительно, и это имело отношение к странным внутренним ощущениям.

Было бы богохульством рассказать Святому ордену, что она видела во сне прошлой ночью и о чем думала во время бодрствования.

Мечты о Тайриане… Разбирая спутавшиеся пряди, Гвен подошла к окну и выглянула на улицу.

Внизу во внутреннем дворике стоял предмет ее грез, беседуя с каким-то пузатым мужчиной.

Гвен отпрянула назад, чтобы он не увидел ее без головного убора.

Девушка присела на кушетку и вскоре, свер­нувшись калачиком, крепко заснула. Недавно вымытые красивые волосы спустились на пол, блестящие волны образовали светло-серебристое озерцо на черно-желтом ковре.

Постучав и не получив ответа, Тайриан во­шел в небольшую комнату. Он гадал, почему требуется так много времени, чтобы выстирать одежду Гвендолен и помочь ей переодеться.

Мельком оглядев комнату, Тайриан решил, что хозяйка ушла куда-то вместе с Гвендолен, но тут на глаза ему попалось изумительное сочетание голубого с серебристым.

Гвен…

Бог мой, он даже не подозревал, что такая красота существует на свете, причем сосредото­чивается вся в одной хрупкой женщине.

Послушнице. Которая скоро станет монахиней.

Тайриан попятился и почти выбежал из ком­наты. Он налетел на молодую служанку, идущую по коридору с одеждой Гвен в руках, покры­вало и апостольник взлетели в воздух. Удержи­вая на ногах девушку одной рукой, другой Тайриан успел схватить головной убор и спасти его от падения в помойное ведро.

– Ух, – отдуваясь, произнесла служанка. Еще одна хорошенькая горничная, направ­ляясь к ведру, подмигнула рыцарю.

– Быстрая работа, господин! – подняв вед­ро, она повернулась к нему. – Ха! Если здесь есть настоящая монахиня, то дайте мне эту бе­лоснежную штуку – я ее съем!

– Ешь, – ответил Тайриан, протягивая апостольник. – И это послушница, а не мона­хиня, – добавил он, уходя.

– Клянусь своей лучшей метлой, – сказала одна служанка другой, когда они смотрели, как уезжают рыцарь с золотистыми глазами и скром­ная послушница, – эта хорошенькая монахиня так и не примет постриг.

– Послушница, – поправила вторая девушка.

– Послушница или монахиня, – продол­жала первая, – она никогда не уйдет от этого мужчины.

– Она не может говорить, у нее нет голоса.

– Обет молчания.

– Не думаю.

Девушка провела метлой по полу.

– А впрочем, это не имеет ни малейшего значения. Он собирается проглотить ее цели­ком. Это видно по глазам, – она подошла к узкому окну и положила подбородок на шерша­вую ручку.

Вторая, с хрустом вонзив зубы в темно-крас­ное яблоко, заметила:

– И как она смотрела на него.

Обе девушки вздохнули. И прежде, чем снова приняться за работу, какое-то время перебра­сывались яблоком, глядя.

Солнце сияло так, будто потоки теплого меда струились с небес. Отем сидела посреди вереско­вого поля между крутыми зелеными холмами и заплетала длинные рыжие волосы в две косы, потом уложила их короной вокруг головы.

Чем больше Отем размышляла о перспективе найти сестру, тем более одинокой она себе каза­лась, Винтер была где-то недалеко, и когда-ни­будь она отыщет ее. Но Отем боялась, что никог­да больше не увидит двух других сестер. Винтер с ее серебристыми волосами и ангельской внеш­ностью было легче описать. Не многие молодые женщины выглядят столь привлекательно и безупречно. Но опять же, повторяла себе Отем, она не видела сестру несколько лет, и существо­вала возможность, что Винтер превратилась в заурядную толстушку. Хотя это маловероятно. Отем не думала, что Винтер так изменилась, ведь она сама осталась стройной и гибкой. Вин­тер где-то здесь, такая же прекрасная, как и в детстве.

День шел за днем, и Отем припоминала все больше событии из своего прошлого. Теперь она точно знала, что ее настоящий отец Ричард Мюа, а человеком, который возвратился в замок с известием, что Ричард убит на поле боя, был Роберт, брат отца. Он солгал: Ричард вернулся через неделю. Роберт был отвратительным мер­завцем, а не ее отец. Ричард был добрым и поря­дочным человеком. Именно Роберт придумывал всякие небылицы и лгал без зазрения совести. Оба брата были почти одного возраста и выгля­дели, как близнецы, а может, они и были близ­нецами, сейчас этого не узнаешь.

Итак, теперь Отем знала, что у нее был дядя. Кого еще она вспомнит? Лицо матери по-преж­нему оставалось неразличимым. В памяти мель­кало прекрасное лицо, но этот образ быстро ис­чезал.

– Тебе понадобится потрясение, чтобы все вспомнить, – сказал ей как-то на днях Рейн, – подобное шоку, который ты испытала, став сви­детельницей – убийства родителей.

Рейн и сейчас говорил что-то. Полдня он молчал, а потом разразился потоком слов. Ей приходилось удерживаться, чтобы не сказать «я люблю тебя» пусть даже в шутку.

Откуда она вообще знает, что любит Рейна? Любить кого-то означает безоговорочно дове­рить человеку свою жизнь, открыть ему душу, разделить с ним мечты, стремления, а не только постель.

Мужчине проще. Ему достаточно взглянуть на женщину, решить, что он ее хочет, и больше никаких проблем. Он заглядывает женщине в глаза, думая, что от его взгляда она растает, пойдет за ним на край света и будет верить, что каждое произнесенное им слово – чистей­шая правда.

«Но не я», – подумала Отем. Потребуется что-то особенное прежде, чем она ляжет в пос­тель мужчины. Ему придется или напоить ее (чего не случалось ни разу в жизни), или заставить поверить, что завтра наступит конец света. Ему придется ползать перед ней на коленях, говорить, что она для него – солнце, луна и звезды. Он должен будет заявить, что не может жить без нее. Он обязан будет сказать, что весь мир крутится вокруг нее, что он достанет ей луну или единорога – мифическое животное, похожее на лошадь с одним рогом, отыскать будет легче, чем забраться на небо за луной.

– Отем, мы должны ехать, – Рейн шел к ней по вересковому полю, ведя за собой Гоуст.

«Когда на него вот так падает солнечный свет, он великолепен», – подумала Отем. Она сказала бы ему это, не будь он в последнее время так серьезен.

– Далеко до Кирклея?

– Не дальше, чем мы проехали. Сейчас по­едем вон тем путем, – он прищурился, глядя на солнце. – Хорошо! Дни становятся все жар­че – скоро лето. Теперь ты не будешь мерзнуть по ночам.

Отем шла за Рейном до дороги, где они сели на лошадей, и гадала о причине задумчивого настроения своего спутника. Он был сам не свой, больше не смеялся с девушкой, и создава­лось впечатление, что ему надоела ее компания.

– Ты довезешь меня до Кирклея?

– Что? А, да.

Ну что ж, у них еще будет время для бесед. Больше всего Отем недоставало Барри.

Остаток дня они ехали, почти не разговари­вая; по дороге купили хлеб и сыр у бродячего торговца, переходившего из селения в селение.

Впереди показались очертания дома из кам­ня и бревен. Отем с Рейном остановились возле него, съели пойманную в речке рыбу и исследо­вали дом снаружи и внутри.

– Посмотри-ка, бутыль вина, – сказал Рейн, склонившись над старым сундуком.

– Может, оно от старости уже стало ядови­тым, – ответила девушка. – Эта бутыль такая огромная, что из нее можно напоить двадцать человек.

– Ты хочешь вина или нет? – проворчал, Рейн, поворачиваясь к ней.

Отем из другого конца комнаты отрезала:

– Можешь выпить все сам. Я иду во двор – вдруг мы просмотрим людей, которые, возмож­но, живут здесь. Нельзя дать гарантию, что они не явятся посреди ночи и не выкинут нас из этой, – она сморщила носик от отвращения, – прогнившей старой кровати.