— Он сразу начинает с обеда? — осведомился Фалькон. — Она не дает ему завтрак?

— Он любит пить вино, а к вину она ему приносит что-нибудь существенное в качестве закуски.

— Что с ним, собственно, такое?

— Довольно необычное заболевание для севильца: у него агорафобия. Он не может выходить на улицу и не выносит, когда в комнате больше двух человек.

— Теперь понятно, почему его трудно будет привести в суд, — проговорил Фалькон. — Так или иначе, в три часа ночи он не спал и был достаточно трезв, чтобы увидеть, что происходит возле мусорных баков.

— Он был пьян, но говорит, что на его зрение это не влияет, — сказала Феррера. — В ночь на воскресенье, в три часа с минутами, он увидел большой темный автомобиль с кузовом «универсал». Машина заехала в тупик и стала задним ходом двигаться к бакам. Из передних дверей вышли водитель и пассажир, оба — мужчины, а третий вылез с заднего сиденья. Водитель вышел на середину улицы Ботерос и посмотрел вверх и вниз. Другие двое открыли багажник. Они проверили баки, которые в этот час пусты, наклонили один из них и прислонили к задней части машины. Потом они сунули руки в багажник и переволокли что-то в бак. Они задвинули бак, который теперь, похоже, стал тяжелым, обратно на тротуар и вернулись к багажнику. Вытащили два черных мешка для мусора, которые свидетель описывает как объемистые, но легкие, и кинули их в бак поверх того, что они уже туда положили. Потом закрыли бак. Водитель захлопнул багажник. Они уселись обратно в машину, задним ходом выехали на Ботерос и направились в сторону Альфальфы.

— Он смог что-нибудь сказать об этих троих?

— По тому, как они двигались, он заключил, что двое из них были молодые: под этим он подразумевает, что им было около тридцати. Водитель был постарше, пошире в поясе. Все они были одеты в темную одежду, но ему показалось, что на них что-то вроде белых перчаток. Видимо, это были перчатки из латекса. У водителя и одного из молодых людей были темные волосы, а третий был либо лысый, либо бритый.

— Не так уж мало для старого пьяницы, который смотрит с верхнего этажа, — проговорил Фалькон.

— В этот угол проникает свет с улицы, — объяснила Феррера. — Но, так или иначе… не так плохо для человека, о котором его дочь говорит, что он пьет, пока не свалится.

— Главное — чтобы об этом не упоминалось в его показаниях, — предупредил Фалькон. — А что это за «объемистые, но легкие» мешки, которые они бросили поверх трупа?

— Он думает, что в них был какой-то садовый мусор — обрезки живых изгородей и прочее в том же роде.

— Почему?

— Он видел, как такие же штуки туда выбрасывают, но в начале вечера, а не в три ночи.

— Вы нашли в этих местах какие-нибудь большие дома, где может быть столько садового мусора? — спросил Фалькон. — В районе Альфальфы — в основном квартиры.

— Они могли подхватить эти мешки по пути, где угодно, — возразила Феррера.

— Если так, то мешки с мусором они должны были вынуть первыми, а твой приятель уверяет, что сначала они вытащили «что-то тяжелое».

— Посмотрим, что мне удастся найти.

— Кстати, Фелипе и Хорхе говорили, что подобрали на свалке мешок садовых обрезков, который валялся рядом с трупом, — вспомнил Фалькон. — Но я не знаю, нашлось ли у них время внимательно его изучить.

Рамирес позвонил Фалькону, когда тот уже направлялся к палатке экспертов.

— Данные по звонкам с мобильного телефона имама, — сказал Рамирес. — В СНИ их получили, но мне давать не хотят. Точнее, Пабло сказал, что посмотрит их, но теперь он не отвечает на мои звонки и не перезванивает.

— Попробую что-то сделать, — пообещал Фалькон.

В палатке экспертов толпилось больше двадцати неотличимых друг от друга существ в масках и белых комбинезонах с капюшонами. Фалькон позвонил Фелипе и попросил его выйти наружу. Фелипе помнил садовый мусор, он успел на него взглянуть.

— Все это были обрезки одного и того же типа живой изгороди, — сообщил он. — Такую используют в декоративном садоводстве. Самшитовая изгородь. Мелкие, глянцевитые темно-зеленые листья.

— Насколько свежая срезка?

— Срезано в конце недели. В пятницу днем или в субботу.

— Есть какие-нибудь мысли, насколько большую часть изгороди отстригли?

— Имейте в виду, это могла быть только часть обрезков, — предупредил Фелипе. — И потом, я живу в квартире. Живые изгороди — не моя специальность.

Кальдерон лежал на складной койке в камере. Голова его покоилась на ладонях, а глаза смотрели на четыре ярких белых квадрата солнечного света на стене высоко над дверью. Когда он закрывал глаза, эти квадраты вспыхивали красным на внутренней стороне век. Когда он смотрел в сумрак камеры, пятна словно испускали зеленоватый дымок. Он был сравнительно спокоен. Он был спокоен начиная с той минуты, как его застали, когда он пытался избавиться от Инес. Избавиться от Инес? Как эта фраза просочилась в его лексикон?

Его привезли в управление полиции на рассвете. Он был без рубашки, потому что эксперты забрали этот чудовищно заляпанный кровью предмет одежды. У копов в машине был включен кондиционер даже в такой час, и у него затвердели соски, он дрожал от холода. Когда они проезжали над рекой, под мостом проскользнули две гребные «восьмерки», направляясь на утреннюю тренировку, — и ему вдруг показалось, что у него с плеч свалилась колоссальная тяжесть. Мышцы шеи и мускулы между лопатками расслабились, вызвав почти эротические ощущения. Его организм состряпал мощное лекарство для борьбы со страхом, и оно дало совершенно неуместный эффект, приведя его в половое возбуждение.

Он прошел процесс заключения бесчувственно, словно животное, влекомое на убой, переместившись из машины в коридор тюрьмы, а оттуда в камеру, без всяких мыслей о том, что все это означает. У него взяли образец ДНК, поскоблив ему внутреннюю поверхность щеки, его сфотографировали и выдали ему оранжевую рубаху с короткими рукавами. Он испытал громадное облегчение, когда его наконец оставили одного, изъяв все вещи, включая ремень, и оставив лишь пачку сигарет. Усталость загнала его на койку. Он скинул туфли, повалился на жесткую койку и погрузился в сон без сновидений. В три часа дня его разбудили: пришло время обеда. Поев, он направил свой мощный ум на то, чтобы придумать, что он скажет следователю во время допроса, но потом он впал в прострацию, созерцая белые квадраты света на стене. Было неожиданно приятно вдруг освободиться от давления времени. В пять часов охранник пришел сообщить, что старший инспектор Луис Зоррита готов с ним побеседовать.

— Разумеется, вы имеете право попросить, чтобы при этом присутствовал ваш адвокат, — сказал Зоррита, входя в комнату для допросов.

— Я сам юрист, — заявил Кальдерон, не утратив самоуверенности, свойственной ему до ареста. — Давайте приступим.

Зоррита назвал его и себя в микрофон и попросил Кальдерона подтвердить, что ему была предоставлена возможность отвечать в присутствии адвоката, но он от этой возможности отказался.

— Я не хотел говорить с вами до тех пор, пока не получу от судмедэкспертов полный протокол вскрытия, — проговорил Зоррита. — Теперь он у меня имеется, и я могу перейти к выяснению первоначальных обстоятельств…

— Какого рода первоначальных обстоятельств? — спросил Кальдерон, просто чтобы показать, что он не собирается быть пассивным участником беседы.

— Я более или менее выяснил, что вы и ваша жена делали в течение последних двадцати четырех часов перед убийством.

— Более или менее?

— Есть некоторые пробелы относительно того, чем занималась ваша жена вчера днем. Вот и все, — ответил Зоррита. — Теперь я бы хотел, сеньор Кальдерон, чтобы вы сами, своими собственными словами, рассказали мне, что произошло этой ночью.

— Начиная с какого времени?

— Давайте начнем с того момента, когда вы покинули студию «Канал Сур» и прибыли в квартиру вашей возлюбленной, — попросил Зоррита. — То, что происходило до этого, хорошо задокументировано.