Я вытащила из-за пазухи фигурку дракона, сжала ее в ладони и мысленно потянула из нее силу. По руке прошла вибрация и я почувствовала, что в меня вливается энергия. Недолго думая, я прочла заклинание.

Довольно долго ничего не происходило, в узком окне небо начало светлеть, Слай смотрел на меня с сумасшедшей надеждой. И тут камень под моей рукой потеплел и вздрогнул. Через некоторое время в сером свете зарождающегося утра мы с удивлением различили человеческую фигуру. Крупный кудлатый мужчина с молотом в бугрящихся мышцами руках и в короткой тунике, подпоясанной металлическим широким поясом, молча смотрел на меня. Резкие черты лица выражали недовольство.

— Прости, дух камня, что потревожила. Не знаю, как тебя величать, иначе обратилась бы по имени.

— Можно подумать, ты бы его выговорила, — буркнул он.

— Я бы постаралась, честное слово! — дух посмотрел на меня как на ненормальную, но ничего не сказал. Однако тут вмешался Слай.

— Слушай, мужик, — дух чуть не подпрыгнул от неожиданности, видимо доселе к нему никто так не обращался, а проводник, между тем продолжал, как ни в чем не бывало. — Если бы я смог сам вызволить нас из беды, мы бы тебя не беспокоили. Но понимаешь….. на….. и….. в… (чисто мужской вариант изложения проблемы) — в смысле, вот в чем заковыка. Магия камня — единственное, что Алисе здесь доступно. А я… Ну, положу при удаче парочку этих ящериц, а остальные нас схарчат и не поперхнутся. Да еще и серые джинны с ними. Можешь ли ты помочь нам выбраться отсюда? Мы отблагодарим, это я тебе как мужик мужику говорю, — и для верности мой спутник прибавил еще несколько непечатных выражений, позаимствованных, как и предыдущие, из лексикона Шамана.

Дух вытаращился на Слая и слушал, не перебивая. Крепкая ненормативная лексика следопыта, коей он с легкостью изложил ситуацию от начала и до конца, проняла даже меня, что уж говорить о вызванном спасителе. Кажется, он даже шевелил губами, то ли пытаясь запомнить, то ли повторить.

— Силен ты, парень, объяснять! — с уважением выдохнул дух. — На самом деле, если бы не Долика меня попросила, — тут черты его лица на минуту смягчились, — я бы и слушать не стал. Вы оторвали меня от важного и срочного дела. Но так и быть, ради нежнокудрой, я вынесу вас отсюда. Благодарности мне вашей не надо. Что вы можете мне дать? Идите за мной.

Мы шагнули за нашим спасителем в образовавшийся в стене проем, тут же сомкнувшийся у нас за спиной. А еще через минуту оказались на бархане, с которого совсем недавно смотрели на город.

Мои волшебные способности снова были со мной! Повинуясь наитию, я бросилась на шею к спасителю, и расцеловала его. Пока я занималась лобызанием, Слай порылся в сумке и протянул духу камня «Семицветку». Бутылка утонула в огромной лапище, и ее содержимое одним глотком опрокинулось в горло.

Дух крякнул, шумно выдохнул воздух и заулыбался, обнажая крепкие желтые зубы.

— Вот ведь не ожидал, — грохнул он во весь голос, — что поцелуи человеческой женщины так приятны, а напиток смертных можно сравнить с нектаром богов. Что ж, вы все-таки умудрились отблагодарить меня. Я больше не в обиде, что вы оторвали меня от дел. Прощайте же, удачи вам!

— Передай поклон нежнокудрой Долике и Янтарю, — я приложила руку к сердцу.

— Передам….. - дух махнул на прощанье и исчез. Таки запомнил наш спаситель «тронную речь» Слая. Что и говорить, крепка Земля-матушка непечатным словцом!

Мы не стали терять времени и зашагали прочь от страшного города, подкрепив силы напитком дедушки Мойсы. К вечеру пустыня кончилась, и наш маленький отряд уткнулся носом в джунгли.

Путь по непролазному зеленому океану оказался не из легких. Никаких тропинок не наблюдалось. Пришлось взяться за режущие предметы и прорубать дорогу. От меня толку было немного, но Слай так ловко орудовал мечом и ножом, словно всю жизнь этим занимался. Ну, да, он следопыт, ему не впервой. Змей и ядовитых насекомых я больше не боялась. Зуб Степаниды надежно защищал нас от этой напасти, а оберег дриады отводил глаза хищникам, хотя пару раз среди листвы мелькал полосатый бок тигра, куда-то проследовала стая гиен, не обращая на нас внимания, большие, отнюдь не дружелюбные птицы с шумом обрушивались на ни в чем не повинные ветви деревьев, сжимая в когтях добычу. Каким-то неведомым мне чутьем Слай находил для ночлега маленькие прогалины, где нам не грозило проснуться туго спеленатыми выросшей за ночь буйной растительностью. До обелиска оставалось еще несколько дней пути…

В обеденном зале гостиницы горели свечи. Немногочисленные посетители что-то обсуждали, с аппетитом ели, кто-то просто скучал. Рядом со стойкой на небольшой эстраде за маленьким роялем сидел пианист в знакомой до боли одежде. Очередной мираж? Но почему именно ЭТОТ?! Потертые джинсы, расстегнутый ворот рубашки поверх свитера. Короткие русые волосы, смешные круглые очки в тонкой оправе, мечтательное выражение лица. Бесшабашный герой моего самого сумасшедшего и самого короткого в жизни романа, начавшегося 1 апреля и закончившегося 1 мая. Девушки! Не влюбляйтесь 1 апреля, подождите хотя бы до 2-го! На деревянных ногах я подошла к инструменту и без сил оперлась на его черную крышку.

— Ты же сказал, что мы больше не увидимся! — вылетело у меня. Впрочем, мне только показалось, что я это произнесла, но он прекрасно все понял.

— Да. На Земле, — голос возник не только в моей голове, но и, казалось, во всем теле. — Не бойся, нас никто не слышит. Сегодня я играю только для тебя.

Я ощущала кожей и одновременно видела мыленным взором его музыку, рисующую картинки моей мятущейся души: неправдоподобные, завораживающие пейзажи других миров, хрупкие, из тонкого хрусталя, разведенные, никогда не сходящиеся мосты через незнакомые реки и что-то еще такое, чему просто нет названия в скудном человеческом языке…

Разделяющая два измерения черта — изогнутый бок рояля. Я откуда-то знала, что моего сумасшедшего пианиста на Церре нет, но в данную минуту это не имело никакого значения.

— Почему ты пришел, Макс?

— Это мои стихи.

— Да, милая… — странный, какой-то запредельный медленный блюз из-под пальцев. — Знаешь, я сегодня шел по тихой улочке небольшого уютного старинного города в центре Европы под теплым моросящим дождем и вдруг вспомнил запах твоего тела и твои спутавшиеся волосы на моем плече. Ты спала, шепча мое имя. Это было целую вечность назад… И я отчетливо почувствовал, что тебе невыносимо одиноко и страшно. Мне захотелось спрятать тебя от всех твоих бед и ужасов. Я понял, что просто обязан это сделать в память о том сумасбродном апреле, веселых и шальных московских улицах, на которые опрокидывалось небо, чтобы расплескаться в твоих бездонных глазах. И я тонул в них, целуя тебя… (Медленно тлеющий закатный небосвод и теплый свет фонарей отражаются в подмерзающих лужицах, бусинки звезд робко вспыхивающие на небесной тверди, и до невозможности мягкие и трепетные губы. Блин, я тоже это помнила! Так хорошо помнила, что мурашки пробежали по коже.) Но я не знал, как мне до тебя дотянуться. Я зашел в маленькое кафе и увидел в углу старенький рояль. Я уселся за него, открыл крышку и начал играть. Зал был пуст, в это время здесь почти не бывает посетителей. Пожилой официант принес мне чашечку кофе и пепельницу. А потом музыка закружила меня, и я каким-то образом почувствовал, что Земли больше нет, что меня куда-то уносит безумный серебристый ветер, и не стал сопротивляться. Ты рада?

— В одной из книг, не помню у кого, я прочитала: «возвращается всегда кто-то другой…»

— Да…

— Только ведь ты не возвращаешься. Два раза нельзя войти в одну и ту же реку. И это хорошо, хотя и грустно. Но я рада. — Моя рука погладила крышку рояля и вдруг наткнулась на царапину. Очень знакомую! В доме Павлика стоял точно такой же рояль, с такой же характерной царапиной в виде небольшого углубления, как будто кто-то проехался по дереву стамеской. Я тут же вспомнила рассказ Паньки о том, как он оказался на Церре, как к нему вышел хозяин дома в оранжевом плаще поверх одежды и в круглых очках. Как все просто. Впрочем, иначе и быть не могло. На чем же еще мог играть для меня великий маэстро свою «La canto de amore»[53]?