… Мы стояли под козырьком Домодедовского аэропорта. С серого утреннего неба, плотно затянутого тоскливыми облаками, моросил мелкий дождь, покрывая мокрым глянцем все, до чего мог дотронуться мягкими водяными лапками. Ничего не было сказано, ничего не было решено. Неопределенность наших отношений пропитывалась этим моросящим дождем и становилась все невыносимее. Я пыталась не разреветься, несла какую-то чушь. Он тоже вяло шутил, бросал ничего не значащие фразы. «От меня до тебя шагать целый год, это — в лучшем случае…» — мажорно («очень кстати»!) неслось в гитарном сопровождении туристско-провожательное песенное напутствие из стоящей невдалеке компании. Ну да, и вправду, если пешком. Ведь тысячи километров лёту до его затерянного на карте городка. На самом деле, конечно, не затерянного, но такого недостижимо далекого. Равновелики версты разлук для идущих в точку Б, и для тех, кто остался в точке А. И никуда от этого не денешься… Объявили посадку. Прощальный поцелуй вышел скомканным и неуклюжим. Мы оба не знали, когда увидимся вновь. Он неловко и чуть-чуть виновато улыбнулся и скрылся в толпе, а я медленно побрела к остановке автобуса, отрешенно глядя в тяжелое свинцовое небо.
Я так и не отправила ему эти стихи. Надеялась, что он сделает первый шаг сам. Но он его не сделал…
Гури все еще ждал моего ответа, ждал остро и пронзительно, готовый сам взорваться изнутри и взорвать все вокруг, и будь, что будет. Когда-то я так же ждала его приезда в Москву. Кожа на моей руке плавилась от прикосновения его губ и вместе с кожей стремительно плавилась я сама.
— «Королева в восхищении»[12], - с трудом пробормотала я, не глядя ему в глаза и боясь разреветься, как тогда, в аэропорту. Черт бы побрал тебя, Огурец/Гури Рондолдьф (нужное зачеркнуть, ненужное выкинуть)! Ну, зачем ты снова появился на моем пути?!
— Я буду ждать, — одними губами произнес Гури, и выпустил мою руку.
Старый Мойса сидел в кресле, курил трубку и разговаривал с портретом молодой женщины, висевшим на стене напротив него.
— Если бы ты уже видела эту девочку, Лейси. Когда мы с тобой удирали с Архипелага Ведьм, ты была такая же молодая, и тебе так же было страшно, как и ей сейчас. А она таки тебе бы понравилась. Ей предстоит такая нелегкая дорога, что боже мой. Жаль, что ты не дожила до сегодняшнего дня. Мы могли бы вместе тряхнуть стариной и помочь ей. Ты ведь такая выдумщица. А один я уже мало что могу. И все же, как ты считаешь, я таки еще на что-то гожусь, или пора на печку? Конечно, какой-то прок от меня еще есть, это тебе твой Мойса говорит, а он слов на ветер не бросает. Лейси, Лейси, ну почему ты ушла без меня? Что же мне старому делать?
Изображение на портрете вдруг затуманилось и исчезло, а вместо него замелькали странные картинки. Старик внимательно вглядывался, не переставая бормотать: «Так, так, так, понятно, Лейси, понятно». Видение исчезло так же неожиданно, как и появилось и с портрета снова смотрело молодое женское лицо.
— Спасибо, Лейси. Я сделаю все, что ты сказала, — Мойса раскурил потухшую трубку и надолго задумался.
На какое-то время я выключилась из окружающей действительности и не помнила, как мы покинули лавку Гури, как шли в сторону дома. Я машинально отвечала на реплики мальчишек, но о чем мы говорили, осталось для меня тайной за семью печатями.
На центральной площади, как и вчера, клубился народ. И все еще пребывая в ступоре, я чуть ли не носом въехала в спину какого-то знатного горожанина в длинном белом плаще, расшитом золотыми нитками. Это привело меня в чувство. Я открыла, было, рот, чтобы извиниться, но так и осталась стоять, демонстрируя зубы. Реакция господина оказалась куда быстрее моей. Он моргнул, быстро сделал глубокий вздох и над площадью прокатился густой баритон:
— Пуха пушистая! Ты откуда взялась?
— С неба свалилась, — только и смогла ответить я и тут же угодила в крепкие объятья. — Ты-то что здесь делаешь? Я думала, что сюрпризы для меня уже закончились, но людям свойственно ошибаться. Хвост, мой золотой Хвостик, меньше всего я ожидала увидеть именно тебя.
Хвост — придуманное мной в далекие времена прозвище, полученное путем трансформации из Вовки-морковки в морковного хвоста и сокращенного до последнего. Он же звал меня Пуха, или Пуха пушистая, или просто — пушистая, решив, что в моем случае медвежонка Винни-Пуха надо сделать женского рода, и прибавил к имени букву «а».
Я представила ему своих спутников и сначала даже не поняла, почему у Павлика такой смущенный вид. Разъяснилось это быстро. Оказывается, мой старый друг Морковный Хвост был Верховным правителем этого замечательного материка и одновременно губернатором города. Вот уж воистину пути Господни неисповедимы.
— Пойдем, — пророкотал Верховный правитель и потащил нас в сторону ратуши.
В этом государственном учреждении помимо всяких административных, существовало несколько жилых помещений. В них-то Хвост и обосновался. Нас он пригласил в кабинет с камином и какими-то странными занавесками, прикрывающими один из углов комнаты.
— Хвост, а нет ли у тебя молока? У меня тут маленький детеныш, ему это жизненно необходимо, — спросила я и вытащила из-за пазухи Кешу, который, сверкая каре-золотыми глазами, с интересом начал разглядывать апартаменты.
Хвост при виде дракончика пришел в полный восторг, сорвался с места и приволок целую миску теплого молока с медом, а также большую морковку. Малыш тут же ухватил ее обеими лапами.
— Это Кеша. Мы с Санькой нашли его около городских ворот, когда он только вылупился из яйца, беззащитный, плачущий и зовущий маму, — объяснила я.
— Она не моя мама, но я пока маленький и у меня нет другой. А она обо мне заботится, и я ее люблю, — произнес дракон с набитым ртом.
— Это правильно. А теперь, Кеша, послушай, что я тебе скажу. Ты можешь гулять по всей комнате, но вон туда не заходи ни в коем случае, это опасно, — Хвост указал в направлении угла с занавесками.
— А что там у тебя такое? — заинтриговано спросила я.
— Это телепортатор в наше измерение. Вся беда в том, что он настроен только на меня и всякий, входящий туда, просто сгорит, и от него останется только кучка пепла.
— Хорошо. Я не буду там сгорать, — согласился дракон и захрустел морковкой.
Потом мне пришлось в который раз рассказывать о своих приключениях. Если бы не присутствие Павлика, рассказала бы все, как есть, но… Мой друг слушал меня очень внимательно, как, впрочем, и всегда, когда речь шла о серьезных вещах. Кажется, он понял, о чем я умолчала, но не подал виду.
