Да, случай необычный и парнишка непростой. Но сломается все равно. Уже сломался. Потому как выхода у него никакого нет.

Петруха скучал, поэтому и не успел ничего сделать, когда один из братков толстого друга вдруг упал как подкошенный. Второй выронил пистолет и, схватившись за руку, завыл, а третий вдруг отлетел спиной прямо на Петруху и сбил его с ног.

Эх, нет ножа! Но явара тоже вещь! Трое выбыли почти сразу. Комната тесная – им не развернуться. Глупый жирняк пригнал слишком много народу. Один получил тычок в «сонный бугорок» и отправился спать, второй поднял пистолет, и явара раздробила ему тыльную сторону кисти, а третьего я незамысловато ткнул прямо в глаз. Он упал и сбил четвертого. Пятый, справедливо опасаясь стрелять в узком пространстве, наполненном мешаниной тел, вознамерился угостить меня рукояткой пистолета. Явара ударила его прямо в кадык. Но шестой и седьмой были половчее. Они не бросились на меня, а отскочили назад и навели пушки.

Я понял, что не успеваю. И грянул гром.

Петруха выбрался из-под воющего бьющегося тела, когда Васек шмальнул по «шустрику» из волыны. Санька не стрелял, но тоже держал прицел. Петруха мог быть доволен. Его парни одни устояли на ногах. Но «шустрик» был жив. Зато был необратимо мертв один из братков друга. Пуля, нацеленная в «шустрика», продырявила ему левую лопатку. Васек попал в него, потому что «шустрик» успел заслониться безвольным телом. Так он и стоял в углу, спрятавшись за привалившимся к нему трупом.

– Не стрелять, – сказал Петруха, – и не подходить. Устанет и бросит жмура.

Он оглянулся на друга, чтобы получить одобрение команде, и раскрыл рот. Тот откинулся на кресле, а в глазу его торчало что-то напоминающее толстый коричневый карандаш. Толстый друг бригадира тоже был мертв.

Обычно у явары тупые кончики. Но эту я заточил с одной стороны. Текстолит увесистый, и такую палочку вполне можно метать. Правда, в мягкое. Но ведь и глаз мягкий…

Держа свой уже мертвый щит, я сжался в углу. Они отсекли меня от двери. Трое. Еще один выл в углу, баюкая сломанную руку. Ну да, больно. Затем и бил. Еще две туши – на полу. Одна шевелится – та, что получила в глаз. А вторая – нет. Спит. Впрочем, удар был сильный. Значит, может, это еще один труп. Но самый важный из них, трупов (за исключением того, что на мне висит), – развалился в кресле. Жирняк успокоился насовсем, и я снова не испытывал сожаления: похоже, это входит в привычку. Хотя, возможно, он был еще худший упырь, чем Кувалда… Как знать, может, я только ради этого больше десяти лет учусь метать всяческие острые штуки.

Однако, судя по всему, отметался. Эти трое меня не выпустят. А труп до них не докинуть. Я стоял в углу, чувствуя, как кровь убитого (а может, моя?) стекает по груди. Мелькнула совершенно кретинская мысль: «Испортил одежду. Не отстирать!» Чтобы что-то стирать – надо выйти отсюда живым.

– Эй, «шустрик»! Брось-ка жмура! – Петруха поморщился. – Я против тебя ничего не имею, но ты замочил друга моего бригадира. И за это надо ответить, сам понимаешь. И давай по-хорошему. Я щас Михалычу звякну, а ты не дергайся. Может, он захочет…

Петруха не договорил. Сзади дохнуло холодом, будто из открывшейся в зиму двери. Но там не было двери. Просто стена… А у стены… Петрухины пальцы разжались, и ствол вместе с трубкой полетели на пол. Потому что у стены стоял невесть откуда взявшийся парень в странной одежде. Тот самый, что замочил бригаду залетных. И ладонь его лежала на рукояти меча. А Петруха узнал этот жест. И здесь не было двадцати метров расстояния. А если стоять так близко… Он помнил, как разлетались в стороны руки и ноги, разбрасывая веера красных брызг. Коленки Петрухи задрожали. Он хотел жить. У него жена и дети… Но молодые не были в парке, и они удивленно воззрились на Петруху, причем Санек сноровисто взял на прицел вновь прибывшего. Ему было плевать, что тот взялся из ниоткуда…

Туша была тяжелая. И я решил уже было бросить ее, как просили, и будь что будет, даже если это подляна, когда их старший заговорил снова. Странным, мгновенно севшим голосом.

– Санька, Васек! Опустите пушки! Бросьте, бросьте говорю!!! Вы не знаете, кто это такой. Это тот тип из Сосновки! Нет! – это уже кому-то еще. – Не убивай! Мы не хотели. Мы уйдем! Правда…

Не веря своим ушам, я бросил тело на пол и улыбнулся. Марн спокойно повернул ко мне голову и подмигнул.

Васек выстрелил. Петруха вскрикнул и попытался сбить прицел. Клинок прошел у него под мышкой. Санек взвыл, весь залитый кровью.

– Матэ!! – крикнул я изо всех сил. Не знаю, почему по-японски, но Марн, как ни странно, понял и опустил меч. Добавился только один труп. Труп того, кто стрелял. Двое других бандюков застыли в нелепых позах, как в детской игре «Море волнуется раз!». Оба забрызганные кровищей. Не по-детски. А Марн спокойно убрал меч в ножны, предварительно выполнив классическое тибури – стряхивание крови с клинка.

– Я же сказал, что буду смотреть за тобой, Брат! Но я не могу здесь остаться надолго. У нас неспокойно на границах. Ты справишься теперь?

– Да, – сказал я, поднимая с пола один из пистолетов.

– Хорошо, – он улыбнулся, – я должен идти. А ты не выходи из дома без меча. Здесь у вас опасно.

Весь мой день прошел в скоростных перемещениях по городу. Отвез Кольке ключи и часть отвоеванных с помощью Марна денег. Оставил ему еще столько же с просьбой найти по указанным координатам моего первого противника и вручить. Потом заскочил к Танюшкиной маме – предупредил, вкратце обрисовав ситуацию. Сказал, конечно, что это продолжение той же истории с казино. Уедем, мол, надолго. К моей дальней родне. Заодно и свадебное путешествие получится. А там все забудется, и вернемся. Мама переволновалась, конечно. Любимая дочь будет прятаться где-то от бандитов. Однако я ее уговорил. Так безопаснее. И это правда. Про родню и про все остальное. Я мог бы сказать ей всю правду, но с психом она дочь точно не отпустила бы. Оставив и маме денег (я целый день раздавал их: там не понадобится, а здесь – пока хватит), я поехал к Сенсэю и поставил его в известность. Так, мол, и так, уеду за город на перешеек, в Кузнечное. Буду ждать Знак, сидя в лесу с палаткой. Сенсэй одобрил, сказав с хитрой многозначительностью: «До свидания!» А я хитро усмехнулся про себя. Сенсэй бы денег не взял, но у Кольки для него, точнее – для Школы, лежит объемистый пакет.

Танюшку я встретил вечером у метро.

Я ждал свою любовь на выходе с эскалатора и слегка вибрировал. Времени осталось до обидного мало. И хотя, кажется, опасность миновала, это наверняка иллюзия, и сваливать из города надо все равно. Устроить такую бойню и не ждать ответа – сущая глупость. А потому – нет времени совсем. А мне еще объяснять Татьяне в последний момент необходимость срочно уехать. Причем – насовсем! Идиот! Чем я думал раньше?

Известно – чем. Крестцовым отделом позвоночника. В просторечии – жопой. Вот через нее все и выходит.

Как на грех, Танюшка сегодня проявляла норов. Она никогда не была кротким созданием. Я звоню – так, мол, и так: надо встретиться. Срочно! А она ни в какую. Нашла работу, иду на собеседование, освобожусь во столько-то. И точка!

Что тут сделаешь? Договорились на семь вечера. А женщины всегда опаздывают. Если не приходят раньше.

Она появилась на эскалаторе в девятнадцать двадцать семь. Я уже весь извелся. А Танюшка сияет. И тут же давай рассказывать, какая у нее будет замечательная работа. Послушал я, послушал и говорю:

– Все это, конечно, замечательно, но, похоже, не работать тебе там.

– Почему это?!