До меня дошло, зачем он рассказывал о себе.

Заметил, как меня колотит от каждого прикосновения. Пытался успокоить, чтобы доверилась и держалась его. Рассказал немного, но заполнил главный пробел: как попал туда и почему взял в руки винтовку.

— Кем были те люди у меня дома? — руку я все-таки убрала.

— Не знаю, не успел допросить. Врагов у меня много. Слухи, что ты от меня беременна, могли до любого дойти. Не волнуйся. Никто не знает, где я тебя прячу.

— Я не убегу, — пообещала я. — Откуда у вас шрамы? Это правда… от пыток?

Даже произнести это трудно. В современном мире неправильное слово. Андрея рассмешил мой вопрос.

— Смотря какие. Это было позже. Так и будешь называть меня на вы? В постели ты иначе меня звала.

Я опустила глаза: то было в постели.

Теперь он чужой. И мне стыдно перед собой за те легкомысленные и вкусные чувства к темному человеку. Я его не знала.

— Ладно, — он погасил уголек, не докурив, и встал. — Мне пора.

С немым вопросом я следила, как он собирается.

Вышла в коридор: открыв сумку, Андрей перекладывал детали от оружия и запасные магазины. Я узнала оптический прицел. В воздухе повис тяжелый запах металла, от которого пробирали мурашки — даже живот ими покрылся. Я автоматически положила руку поверх пупка. На работу идет. Я вспомнила криминальные хроники: расстрелянные, сгоревшие машины, убитые… Об этом буду молчать. Даже вида не подам, что знаю что-то. Интуитивно я боялась об этом даже думать. Андрей спиной ко мне скинул рубашку, быстро надел другую, на мгновение обнажив старые шрамы.

— Ночью меня не будет. Не приближайся к двери, окнам, не выходи на балкон, — он подошел, застегивая пуговицы. — Тебе что-нибудь принести?

— В каком смысле?

— Из еды, — он заправил локон мне за ухо. — Клубнику в шоколаде, или что любят беременные? Всякие странные вещи. Ну, я сам что-нибудь выберу. Не скучай.

После его ухода я проверила свою сумку: мой телефон он забрал и ключей не оставил. Запер меня, как в гробнице. А если не вернется?.. Все будет хорошо, не нужно себя накручивать.

Я легла в постель и смотрела в стену, ни о чем не думая.

Малыш не виноват, что я выбрала такого отца для него. Если хочу благополучно доносить, не стоит ни о чем волноваться. О деньгах позаботится Андрей, он спрячет меня, и мы замечательно заживем с крошкой. Я закрыла глаза, представляя картины прекрасного будущего, стараясь не обращать внимания на тревожный холодок в груди.

Ночью спала беспокойно, прислушивалась к ребенку и к шорохам, которые мерещились вокруг. Встала рано, на завтрак съела вчерашний салат, и полдня лежала в постели.

Что только не лезло в голову. Его долго нет. Уже должен был вернуться. Даже новости не посмотришь, не узнать, что было ночью. К вечеру я совсем извела себя мыслями, заболел живот и только после лекарств отпустило.

Я услышала ключ в замке, когда стемнело.

Неуверенный царапающий звук, словно он не мог попасть в скважину, заставил меня подняться.

Андрей вернулся без сумки.

Пошатываясь, захлопнул дверь и застыл. Бледное лицо напряглось, по телу прошла дрожь и он, плотно запахнув полы незнакомой ветровки, прошел мимо и заперся в ванной.

— Андрей? — я постучала, меня насторожил его вид. — С вами все в порядке?

И заметила, что наступила в накапавшую кровь.

— Лена, не входи! — у него сорвался голос. — Быстро принеси аптечку.

— Где она?  — я вспомнила, что в зале видела несколько ящиков, накрытых пледом. — В комнате? Я принесу.

Пледа на коробках уже не было — это им Андрей меня укрывал. Аптечка к счастью оказалась в первом — почти на пятом месяце беременности я бы не смогла двигать ящики. Внутри перевязочный материал, несколько примитивных инструментов, таблетки, шприц, заполненный прозрачной жидкостью, и россыпь ампул. Морфин.

— Обезболивающее… — пробормотала я.

И сильное. Он всегда хранит дома морфин?

Я постучала в ванную, стараясь снова не наступить в кровь. На пятке остался красный, липкий отпечаток. Когда Андрей открыл, я оглядела осунувшееся лицо.

— Сильно ранены?

Я хотела знать, что он прячет под замызганной ветровкой.

Не ответив, он швырнул аптечку в раковину. Копался трясущимися руками внутри, пока я смотрела в спину.

— Вам помочь?

— Нет, Лена, все хорошо, иди, — шприц выпал из непослушных пальцев.

Я присела и подобрала быстрее, чем он — даже беременная и неповоротливая. Он не смог наклониться. Только втянул воздух сквозь зубы, как бывает от боли, и подавил стон. Я медленно выпрямилась и подала шприц.

Его трясет.

Кожа холодная, белый. Там что-то страшное…

Он, наконец снял ветровку. От так него дохнуло застаревшей кровью, что я накрыла рот ладонями. Рубашка, в которой он уходил, засохла от крови и стала жесткой даже на вид. Его давно ранило. Кровь не только свернулась или засохла, начала разлагаться. Сколько он без медицинской помощи? Почему сразу не пришел домой?

Андрей закатал рукав, спиртом протер место инъекции и ввел кубик морфина. Затем устроился на бортике ванны, запрокинув голову — ждал облегчения боли.

— Не смотри, — выдохнул он, борясь с быстрым, свистящим дыханием. — Это гадко. Мне нужна теплая вода.. Скальпель. Спирт. И антибиотики. Все будет хорошо.

При слове «скальпель» закружилась голова.

Он расстегнул рубашку, придерживая бурую повязку в районе бока.

— Лен… Иди, не помогай, ты беременна, — он посмотрел в мои огромные глаза. — Я справлюсь. Не в первый раз. Пустяки.

— Что случилось? Это огнестрельное ранение?

— Не забивай голову… — он говорил нечетко, с паузами, пытаясь отдышаться между словами. — Зацепило немного.

Он будет себя резать в полевых условиях, вот так, в не очень чистой ванной? Но пока морфин не подействовал, я собрала распотрошенную аптечку и переставила на корзину для белья. Отрегулировала воду, нашла упаковку антибиотиков и положила на полку. Скальпель выложила на стерильную салфетку на край раковины. Рядом поставила пузырек спирта. Серая полоска стали выглядела жутко.

Когда я обернулась, Андрей уже убрал повязку и смотрел на то, что осталось от бока. На теле застыли густые разводы крови, вперемешку с развороченной плотью. Ему стало легче: дыхание выровнялось, а зрачки сужены в точку.

Морфин подействовал.

Андрей скрутил пузырек и плеснул на рану, сжав зубы. Резко запахло спиртом.

— Выйди, — я не стала спорить, когда он потянулся к скальпелю.

Из комнаты прислушивалась к шуму воды в ванной, представляя, как он ковыряется в собственном боку, пытаясь вырезать застрявшую пулю. Бродила, положив ладонь на живот. Мягкий, благодаря лекарствам, но ребенок с тех пор так и не пошевелился.

Андрей вышел из ванны минут через двадцать.

Он обмылся, но не смыл кровь полностью. На боку была свежая повязка, на белом бинте остались красные отпечатки.

— Лен, прости… Мне надо поспать, — пошатываясь, он скрылся в комнате.

Сел на постель, устало закрыв лицо руками, затем лег.

Я заглянула в ванную. Она выглядела, будто там кого-то убили: кровь на полу, на ванной, на стенках раковины. Она доверху была забросана кусками бинтов — он пытался остановить кровотечение. На дне — деформированный кусочек металла. Пахло спиртом и скотобойней.

Я убрала мусор и вымыла все, чего он касался. Протерла спиртом инструменты и убрала в аптечку. Руки дрожали. Андрей не захотел отвечать, но я знала, куда он ходил и зачем. В этот раз получил отпор. Неожиданный. Он не признается, но его ранило в перестрелке. Судя по старой крови, ранило еще прошлой ночью, но домой он не пошел. Перевязал себя кое-как и ходил с пулей. Боялся привести врагов за собой?

Я тяжело вздохнула и отнесла аптечку в комнату с запасами. Любопытство взяло вверх и я посмотрела, что еще есть в коробках. Еда, патроны, несколько бутылок с водой, деньги в пластиковых пакетах, медикаменты… Предусмотрительно.