Только не это, нет, услышь это доктор, он бы был оскорблён, он испытывал ужас перед этим словом.

Падре Винисиус действительно печален. Ему нра­вился доктор, этот могущественный гражданин, такой культурный и такой любезный, с его смертью кончатся цивилизованные вечеринки в приходе, вдохновенные дискуссии, дегустация местных вин и привозных, доброе сосуществование. Возможно, он и будет служить мессу на заводе, как и крестить детей, и совершать свадебные обряды, но без доктора, того, что было, уже не будет. Ему нравится и Тереза, скромная и умная, заслуживающая лучшей судьбы, но в чьи теперь она попадёт руки? Недостатка в желающих лечь с ней в постель не будет. Будут и такие, которые заплатят ей хорошие деньги, но равного доктору не будет. Если она останется здесь, то пойдёт по рукам, которых дюжины, одни других богаче. А может, она поедет на юг, где её никто не знает, она такая красивая и приятная, что может и замуж выйти. А почему нет? Судьба каждого в руках Всемогущего. Судьба доктора – умереть на своей любовнице, во грехе, смилуйся, Господи, будь жалостлив к нему и к ней.

Открытые проницательные глаза доктора изучают страх падре Винисиуса перед Господом, он одержим сомнениями – глаза усопшего как живые. Самый большой грех доктора совсем не этот, врач прав. Неверующий, жестокий, не прощающий, гордый. Он видел его в кругу семьи и понял, что доктор одинок и разочарован, понял истинную причину появления Терезы в его жизни и её значение – она не только красивая и молодая любовница старого и богатого сеньора, но и друг, бальзам, радость. Этот мир Божий, перевернутый дья­волом, кто поймет его?

– Да поможет тебе Бог, Тереза, в этом горе.

Сострадательный взор падре переходит с лица доктора на окружающие предметы в комнате. На столах книги, серебряный нож, на стене фотография голых женщин, купающихся в пенных волнах. Огромное зеркало, бесстыдно отражающее постель. В руках усопшего роза. Никаких символов веры хозяина, сердце которого от неё свободно, и всё в соответствии с его вкусом, который поддерживала Тереза. Но должна приехать семья, Тереза, приехать с минуты на минуту, это народ религиозный, привыкший к отправлению культа, во всяком случае, внешне это так. Можем ли мы позволить, чтобы они нашли труп главы семьи без должных условностей, сопутствующих усопшему христианину? Будучи неверующим, Тереза, он всё равно был хри­стианином, он приказывал служить мессу на заводе, присутствовал на ней, стоял рядом с супругой, братьями, кумовьями, детьми и племянниками, теми, кто работал в энженьо[39] и в поле, с людьми, пришедшими на мессу. Он был во главе всего и всех, он подавал всем пример.

– Не думаете ли, Тереза, что надо было бы зажечь хотя бы две свечи в ногах нашего друга?

– Как считаете, падре. Прикажите поставить.

Ах, Тереза, ты сама не попросишь принести свечи, не поставишь своими руками и не зажжешь их! Ты и твой доктор – гордецы. Будь к ним милостив, Господь, молит падре и зовёт Клеренсио:

– Иди сюда! Принеси подсвечники и свечи.

– Сколько?

Падре снова смотрит на отсутствующую Терезу, которой безразлично количество свечей, она неотрывно смотрит на доктора и поселившуюся в нём смерть.

– Принеси четыре.

В темноте ночи под кваканье лягушек движется фигура ризничего.

Всё прошло бесследно, так что никто, кроме самого доктора, не заметил даже намёка на какую-то горечь в поведении Терезы, точно воспоминание о случившемся ею было вычеркнуто из памяти раз и навсегда. Не вспоминали пережитого ни сама Тереза, ни Эмилиано. И всё-таки хоть редко, очень редко, но случалось, что глаза Терезы затуманивались и долго смотрели в пустое пространство, и это говорило доктору о вновь нахлынувших воспоминаниях, которые сменяла мягкая улыбка. Ах, их вызывало всемогущее отсутствие того, кто не пришёл в этот мир, не стал видимым и ощутимым, но был в её существе и был вырван из её чрева железными инструментами врача по приказу заводчика.

Никогда раньше Эмилиано Гедесу не приходило в голову, что он совершал насилие. Часто, почти ежедневно, землевладелец, хозяин завода, банкир и предприниматель, с кем-нибудь спорил и кем-то командовал, совершал несправедливости, насилия, попрания законов, действия спорные, наказуемые. И ни в каком случае не испытывал угрызений совести, не жалел, что совершил или приказал совершить. Все его действия были необходимы и справедливы. Как и в случае с Терезой, он защищал интересы семьи Гедесов и свое собственное удобство; руководствовался священными доводами, перед каковыми ничто не может иметь значения. Так почему же тогда бесформенный зародыш занозой сидел в его памяти, вызывая чувство неудобства?

Тереза лежала в постели, безразличная ко всему, доктор рассыпался в любезностях и, чтобы как-нибудь утешить, смешил её. В тот пустой и печальный день отношения между любовниками, оставаясь для постороннего глаза и даже для близких прежними, стали несколько иными: Тереза Батиста перестала быть для доктора Эмилиано игрушкой, дорогим развлечением, источником удовольствия, времяпрепровождением для старого богача, любящего книги и вина, изысканного сеньора, желающего сделать простую девушку из сертана совершенной сеньорой, с изящными манерами, тонким вкусом и элегантностью. К тому же он стремился и в постели: взрыв и половодье чувств Терезы он оправлял в продолжительные ласки, чтобы получить особое удовольствие от каждого момента в отдельности, в открытии и завоевании бесконечных ступеней сладострастия, делая из Терезы, таким образом, превосходную женщину и сеньору. Захватывающее времяпрепровождение, но ведь времяпрепровождение и каприз!

До печального для Терезы дня она считала себя в долгу перед доктором, переполнявшее её чувство благодарности было предпочтительным из всех прочих, которые она к нему питала. Ведь это он приказал выпустить её из тюрьмы, придя потом за ней в дом терпимости, он сделал её своей любовницей, стал обращаться с ней, словно она что-то из себя представляла, была личностью, и всё это с добротой и интересом. Дал ей человеческое тепло, нежность, время и внимание, поднял её, оторвал от позора, от безразличия к своей судьбе, научил её любить жизнь. И вот она сделала из него святого, Бога, того, кто выше всех остальных, преклонив перед ним колени. Нет, она не была ему равной, ни она и никто другой, и только в постели, в момент полуобморочного состояния, она видела в нём мужчину во плоти, но и тогда, давая и получая, он был превыше всех. Ни в проявлении обычных человеческих чувств, ни в любви ему не было равных, и не с кем было его сравнивать.

Выбирая между Эмилиано и зародившейся в ней жизнью, Тереза, не колеблясь, решила отдать долг доктору. Нет, она и не могла колебаться и в жестокую минуту своей жизни отреклась от ребёнка, распорядившись чужой. В одно мгновение она взвесила свои чувства и предпочла любовь женщины любви материнской. Конечно, главную роль в решении этого вопроса сыграла благодарность к доктору. Не заметив этого, она вернула долг и получила от любовника неограниченный кредит. Они стали ближе друг к другу, и все с этого дня стало для них обоих более значимым.

Доктор был уверен, что при решении этого трудного вопроса на Терезу не давили соображения материального характера, так как он обещал поддержку и комфорт для матери и ребёнка, снимая с неё в то же время какие-либо обязательства или компромиссы. Пока я буду жив, ты и ребёнок ни в чем нуждаться не будете, он только не получит моего имени, а ты – меня. Деньги не интересуют Терезу, ведь Эмилиано сам внимателен к тому, что необходимо любовнице, хотя она не только ничего не требует, но и не просит. За шесть лет их сожительства у Терезы не появилось даже самого ничтожного денежного интереса, и если у неё в сумочке и окажутся какие-нибудь деньги, то по чистой случайности. Как раз накануне смерти доктор дал ей, как всегда с излишком, на домашние расходы и её личные. Личных, как правило, у неё не было: доктор ей привозил все необходимые наряды, туфли, кремы, духи, бижутерию, коробки шоколада, которым она угощала уличных ребятишек.