Писал, как понимал, я, Купка из Санто-Амаро, тот, что во фраке и котелке стоит напротив подъемника Ласерды и продаёт своё вдохновение и стихи.

– Ну и ну! Как же этот субъект похож на доктора Эмилиано Гедеса, ну, просто близнец… – удивился Валерио Гама, коммерсант из Итабуны, уехавший из Эстансии еще подростком, а теперь в сорокалетнем возрасте вернувшийся сюда, чтобы повидать родственников.

– Да какой же близнец, это он сам, прогуливается с очаровательной девушкой, – пояснила ему двоюродная сестра Дада. – Доктор вот уже несколько лет содержит здесь любовницу – честь для нашего города…

– Не шутишь?..

– Ты никогда не слышал, брат, что воды Пиауитинги столь чудодейственны, что восстанавливают силы? Так вот, старик стал здесь молодым человеком. – Она это говорила, явно подтрунивая, но без злого умысла; Эстансия – город гостеприимный и сообщнический, здесь даже старые ханжи смотрят на любовников и любовные дела со снисхождением.

Коммерсант решил совершить долгую прогулку, чтобы проверить сказанное любительницей посплетничать. Невероятно! Доктор Эмилиано и Тереза медленно поднимались вверх по улице, наслаждаясь вечерним ветерком. Поравнявшись с ними, Валерио Гама открыл рот: Господи, а сестра-то не выдумала, это действительно был не кто иной, как доктор Эмилиано Гедес, сопровождаемый совсем молодой и очень аппетитной женщиной по улицам Эстансии. Раскрыв рот и смутившись, коммерсант поднес руку к шляпе, чтобы приветствовать банкира. Доктор ответил на приветствие:

– Добрый вечер, Валерио Гама, решили навестить родные края? – У Эмилиано была великолепная память на лица и имена тех, с кем когда-то он был в каких-нибудь отношениях; Валерио был клиентом банка.

– Да, доктор, ваш слуга – здесь и там.

Вид у коммерсанта был обалдевший, и это вызвало улыбку Терезы и слова:

– Он выглядел, словно увидел привидение…

– Привидение – это я. Валерио до сих пор видел меня только в банке, при галстуке, обсуждающим сделки, и вдруг столкнулся со мной в Эстансии, фланирую­щим по улице в спортивной рубашке вместе с такой красивой женщиной, это за пределами представления коммерсанта из Итабуны. Когда он туда вернётся, ему будет о чём рассказать.

– Может, вам лучше не выходить со мной так часто?

– Не будь глупой, Сладкий Мёд. Я не собираюсь из-за чьих-то пересудов отказываться от удовольствия гулять с тобой. Мне это безразлично и совсем не трогает. Все обращают внимание, Тереза, из зависти, что ты – моя. Если бы я захотел, чтобы полмира умерло от зави­сти ко мне, я бы привез тебя в Баию, в Рио – вот было бы разговоров. – Он засмеялся и опустил голову. – Но я эгоист и не выставляю напоказ, чем владею, пусть то будет человек или вещь. Я их хочу иметь исключительно для себя.

Он подал руку Терезе, чтобы помочь спуститься вниз.

– Вообще-то я совершаю преступление, что держу тебя в Эстансии запертой в четырех стенах, почти пленницей. Не так ли, Тереза?

– Я здесь ни в чём не нуждаюсь и счастлива.

Взять с собой, чтобы показать всем? Упаси Боже, нет, не надо. Капитан любил вызывать зависть, показывая своих бойцовых петухов, лошадей, немецкий пистолет, ожерелье из колец. И даже Терезу на петушиных боях, чтобы подразнить своих партнеров и вызвать алчный блеск в глазах. Неужели сеньор в этом похож на капитана?

– Я хочу тебя только для себя самого.

Друзья за ужином, купанье в Пиауитинге, вечерняя прогулка по мосту через реку Пиауи, пристань. Для неё этого достаточно, и, даже если бы она была вынуждена оставаться дома взаперти, это не имело бы значения. Слышать, что она ему нужна, – вознаграждение за любое ограничение.

По окрестностям они устраивали прогулки не раз. То выезжали к устью реки Реал, на границу штатов Баии и Сержипе, чтобы увидеть плещущееся у пляжа Манге-Секо море, высокие песчаные дюны, чтобы посетить посёлок рыбаков Сако. Они никогда не выезжали из города, и в ту пору Тереза еще не видела моря и, хотя мечтала путешествовать, не расстраивалась из-за того, что пока это осуществить не удавалось. Ей достаточно было присутствия доктора, достаточно, что она жила с ним в одном доме, разговаривала с ним, смеялась, училась, выходила с ним гулять и ложилась с ним в постель.

Поскольку у доктора свободного времени было мало, то время, уделяемое Терезе, он, как правило, урезал у завода, у банка, у семьи, и эти часы они проводили вместе в ухоженном особняке. Для доктора это было отдыхом, передышкой от дел, для Терезы – жизнью.

Город привык к постоянным приездам доктора, к его плавкам, цветку в руке, обществу его любовницы, к тому, что они осматривали старинные здания, беседовали в Печальном парке, подолгу стояли на мосту, облокотившись на его перила, безразличные к распространяемым о них сплетням. Доктор, перестал играть; он – человек богатый, все знают, он имеет право содержать любовницу с открытым счётом, это почти обязательное условие его положения, но поскольку он женат, то луч­ше никому не показывать подругу, дабы не оскорблять нравы общества.

Постепенно злые пересуды потеряли силу, смысл и вкус новизны и снова были вызваны к жизни возвращением в город коммерсанта Валерио Гамы, который не смог не отметить, что любовница у доктора красива и известна. Патриотка Дада, способная хвалить достоинства Эстансии, этой земли цветов, звездного неба, глупой луны, терпеливого и благородного народа, умеющего скрывать тайную любовь, сказала:

– Это ведь не мои слова, брат, а майора Атилио: окончив службу, он вернулся сюда. Жену не видел несколько лет и даже забыл, от чего рождаются дети. Но воздух Эстансии и воды Пиауитинги сделали своё дело; не прошло и месяца, а жена уже была беременна. Деви­ца доктора тоже уже была с животом, да сделала аборт, а всему виной здешняя вода, брат, чудодейственная вода!

– Да, девушка доктора, сестра, сама может творить чудеса. Стоит ей глянуть, мертвый поднимется.

Открытые глаза доктора кажутся живыми от скупого света свечи, точно следят за мыслями Терезы. В чудодейственности вод Пиауитинги нужды не было, как и ни в чём другом, достаточно было взгляда, улыбки, движения, прикосновения, открытого колена, чтобы они предались любовным забавам, на которые уходило столько времени занятого делами банкира.

Не смотри на меня так, Эмилиано, я не хочу вспоминать удовольствия ночи, которая принесла тебе смерть. А почему нет, Тереза? Разве не в твоих объятиях, разве не исходя любовью, я умер? Мы не жили каждый порознь своей любовью: один – отдаваясь чувствам, другой – чувственности, у нас была одна любовь, сотканная из нежности и сладострастия. Если не хочешь вспоминать ты, вспомню я, Эмилиано Гедес, любитель утонченных удовольствий, ради которых принёс в жертву собственную жизнь.

Тот же лукавый и живой взгляд, каким он одаривал сидящих за его столом друзей, рот приоткрыт, виден кончик языка. С той самой ночи у дверей пансиона Габи до того момента, как он посадил Терезу на круп лошади, она помнила то ощущение, которое испытала, когда кончик его языка разомкнул ей губы для поцелуя. И после, стоило ему показать ей даже издали язык, как Тереза чувствовала присутствие Эмилиано во всём своём теле. Всё, к чему прибегал Эмилиано, было необходимо, и всё открывало путь к утонченным ощущениям и становилось для Терезы знаком, который он подавал в разных обстоятельствах, призывая к ласкам.

Перед приходом высоких визитёров – префекта, судьи, прокурора – Эмилиано как бы невзначай клал ей руку на спину и ногтем почёсывал загривок. Тереза еле сдерживала стон, руки мягкие, ногти кошачьи. Кося глазом, он заглядывал в вырез платья, позволявший видеть грудь. Однажды вечером собравшиеся у них гости беседовали в плохо освещенном саду, так как доктор желал видеть появление луны и звезд на небе. Они уже отужинали, и теперь Лулу Сантос и врач спорили о своих политических разногласиях. Жоан Нассименто Фильо восторгался великолепием ночи, а падре Винисиус хвалил щедрость Всевышнего, даровавшего такую красоту людям. Сидя под деревом, Тереза слушала их разговор. Доктор подошел к ней, закрыл её своей фигурой, дал рюмку коньяку и, приоткрыв декольте, взглянул на загорелую крепкую грудь – одно из красивейших украшений Терезы. А может, самое красивое? Что же тогда сказать о заде? Ах, зад!