Когда наконец рассвело, он все же погрузился в неспокойный сон. Ему снилась девушка с темными кудрявыми волосами. Она шла впереди него, грива спадала ей на спину и блестела в невероятно ярком свете солнца. Давид чувствовал себя так, словно его запечатлели на старой выцветшей фотографии, но его как раз и не запечатлели, потому что он мог двигаться, — он бежал вслед за девушкой. Давид протянул руку, чтобы прикоснуться к ней, но как он ни старался, ему это не удавалось. Вокруг нее словно образовался невидимый защитный слой, сквозь который он не мог прорваться. Может, он совсем этого и не хотел.

Эта мысль заставила его остановиться: может, так и следовало поступить. Он остановился, а девушка удалялась от него с невероятной скоростью, словно на ногах у нее были семимильные сапоги. Он смотрел ей вслед и вдруг понял, кто это. Сильное возбуждение охватило его тело, от вожделения его начало трясти, ему казалось, что он умрет, если сейчас же не заполучит ее. Но она исчезла, оказалась вне досягаемости. Он пытался звать ее по имени, но у него пропал голос.

Даная. Он проснулся с ее именем на устах. Утреннее солнце ярко освещало комнату, и его эрекция фатальным образом напомнила ему о его сне, которого не могло быть, не должно быть.

Мона тоже лежала в постели без сна, но совершенно по другой причине. Рядом с ней храпел Антон, мужчина, который вместе с их общим сыном был ее семьей, потому что другой у нее просто не было. Так происходит, когда нет выбора. Мона вспомнила о Лин, своей сестре, которая всегда ей помогала, но с самого начала восприняла Антона в штыки. Фокус заключался в том, что Лин выросла не рядом с тяжело больной матерью, в квартале разбитых витрин, а у их общего отца, в красивом месте, где не существовало молодежных банд. Она могла позволить себе отвергнуть такого, как Антон. Тогда Антон защищал Мону. Он был одним из предводителей в их квартале, а она была его подругой, и поэтому никто не имел права прикасаться к ней, и это было хорошо. Благодаря этому Мона выдержала и сложный период своей юности, и болезнь матери, которой становилось все хуже и хуже, свое чувство вины, потому что она не могла помочь матери, а вместо этого хотела находиться далеко-далеко отсюда. Лин не знала, что это такое. Она имела возможность выбрать себе мужа сама, совершенно свободно, без давления извне.

Мона и Антон никогда не будут свободны друг от друга.

Вчера Мона и Лин разговаривали по телефону. Лин позвонила ей на мобильный, хотя у нее был номер их с Антоном домашнего телефона. Она сделала это специально.

— Ты все еще живешь у этого?

— Прекрати, Лин. Ты прекрасно знаешь, что его зовут Антон, и у тебя есть наш номер телефона.

— Антон, — Лин почти выплюнула его имя. — Он тебя угробит своими махинациями.

— Он нужен Лукасу. И мне.

— Лукасу нужно совсем другое. Стабильность.

— Да ладно, — отмахнулась Мона. — А совершенных отцов просто не бывает.

После этого Лин кисло попрощалась, и впервые за все время их общения Мону не грызла совесть. Конечно, они с Антоном далеки от совершенства, но кто совершенен? Во всяком случае, они оба любили Лукаса, а это уже много значит. Это гораздо больше, чем Мона когда-либо получала от своих родителей.

Мона заворочалась и потянулась, Антон повернулся на другой бок, так и не проснувшись. На будильнике было шесть часов десять минут. Слишком поздно, чтобы засыпать снова, слишком рано, чтобы вставать.

Мы что-то упустили.

Мона выпрямилась, протерла глаза. В комнате было хорошо, прохладно и тихо. Шум транспорта на Шляйсмайер штрассе здесь был слышен лишь как отдаленный то усиливавшийся, то затихавший шорох, который через какое-то время уже вообще переставал восприниматься. Мона осторожно опустила голые ноги на деревянный пол и встала с постели. Она босиком проскользнула в кухню, приготовила себе кофе, взяла свою куртку со стула и вышла на террасу, уже согретую первыми лучами солнца. Мона села в защищенный от ветра угол и маленькими глотками выпила горячий черный кофе.

Мы что-то упустили.

Но что? Она вчера вечером перечитала все протоколы и ничего не заметила. Они правильно ставили вопросы, нажимали в нужных местах, проверили все важные алиби. И тем не менее, что-то прозевали. Она почти не сомневалась в этом. Что-то было не так. Подул слабый ветерок, и Мона почувствовала, как у нее появляется гусиная кожа. Она закуталась в куртку. День опять будет жарким, но на вечер синоптики обещали сильную грозу и похолодание. Она медленно встала и вернулась в квартиру. Приняла душ, а затем приготовила завтрак Антону, Лукасу и себе. Даже тогда, когда они все вместе сидели за столом и завтракали, Мона была погружена в свои мысли, пока Лукас и Антон не начали подшучивать над ее строгим замкнутым выражением лица.

— Через неделю мы будем сидеть в самолете, — сказал Антон, и в его голосе угадывалось ожидание.

— Ну, конечно, — ответила Мона.

Что будет через неделю? Она не имела ни малейшего понятия.

Кода она ехала в машине в отдел, у нее зазвонил мобильный телефон. Она переключилась на громкую связь. Это был Герцог, главный патологоанатом.

— В чем дело? — рассеянно спросила Мона, пытаясь перестроиться в другой ряд.

— Я даже не знаю, с чего начать, — сказал Герцог.

Голос у него был робкий и неуверенный, совсем не такой, как обычно. Мона моментально встревожилась.

— Что случилось? — спросила она.

— Ну, в общем… короче, Плессен… Я сравнил его ДНК с ДНК якобы его сына.

— Что?

— Его ДНК. Я сравнил их.

Моне все еще казалось, что она ослышалась. Но Герцог был не из тех, кто любит шутить на эту тему.

— Вы…

— Да.

— Черт возьми… Что это вам взбрело в голову? И почему я об этом ничего не знаю?

— Да, это было… Я тут немного… самовольно. В порядке исключения. Вы помните, вы были с Плессеном в патологии?

— Да. Конечно. И что? — Мона обогнала грузовик, который отомстил ей продолжительным сигналом. Поэтому она плохо слышала, что говорил ей Герцог.

— …он никак не похож…

— Кто? Кто на кого не похож?

Она слышала, как Герцог вздохнул.

— Отец на сына. У меня уже было много таких случаев. Отец думает, что он отец, а на самом деле — нет. Я сразу это замечаю. Имеется в виду наследственное сходство. Я могу это видеть по строению костей, по структуре лица. А там ничего подобного нет. Ничего.

— Этого не может быть. Вы просто…

— Да. Достаточно пары волосков.

Мона была вне себя от ярости.

— Вы взяли у Плессена волосы на анализ? Без его согласия? Ничего не сказав нам?

— Ну… да. И пока вы совсем не вышли из себя, я хочу сказать вам, что Фабиан Плессен не является отцом Самуэля Плессена.

— Этого не может быть, — произнесла Мона.

— Делайте с этой информацией, что хотите. Но…

— Что хотим? Молодец! Если это окажется важным, мы же не сможем использовать это в суде! Почему вы предварительно не поговорили со мной? Мы бы могли Плессена…

— Да, да, да. У этого Плессена такое горе… В тот момент, я считаю, нельзя было ни о чем таком спрашивать. Так что…

— Вы просто сняли у него с пиджака пару волосков и сделали анализ ДНК. Это же… И этот анализ стоит очень много денег!

— Да. Но я просто был уверен. Понимаете, я просто был уверен в этом!

— Почему же вы не поговорили со мной? Я просто не могу понять этого!

Герцог тоже хотел быть детективом. «С мужчинами такое случается», — подумала Мона. Иногда они переставали выполнять свои обязанности и включались в игру — ради риска, разумеется, иначе ведь пропадало удовольствие. Наверное, иногда это оказывалось не таким уж плохим качеством. Как бы там ни было, но в этот раз оно привнесло динамику в их расследование. Мона вынуждена была остановиться в пробке в Пауль-Хайзе-туннеле. Кругом стояли шум, вонь, а в этом старом раздрызганном служебном автомобиле, естественно, не было кондиционера. Еще и этот Герцог запросто делает анализ ДНК, который никак нельзя применить, разве что…