— Тебя это не беспокоит? — спросил Давид, и Фабиан посмотрел на него своим непонятным отстраненным взглядом, словно пытаясь заглянуть внутрь Давида и в то же время как бы не видя его.

— Нет, — сказал он наконец с такой интонацией, словно это его слегка позабавило, и отвернулся, очевидно, считая разговор законченным.

Давид еще раньше обратил внимание на то, что Фабиану не нравилось, когда его клиенты очень подробно обсуждали что-либо за обедом. Но Давид проявил настойчивость и, словно капризный ребенок, потянул Фабиана за рукав футболки, продолжая спрашивать:

— Почему нет? Я имею в виду… Он же, в конце концов…

— Да? Что? — Фабиан снова повернулся к нему, теперь уже с выражением явной иронии на лице, а Давид не нашелся, что еще спросить.

Он просто продолжал смотреть на Фабиана, не давая ему уйти от ответа. В конце концов Фабиан глубоко вздохнул и громко, так чтобы было слышно всем сидящим за столом, заявил, обращаясь ко всем и одновременно завершая разговор с Давидом:

— Я знаю, что есть так называемые психотерапевты, которые берут на себя своего рода ответственность за своих клиентов. По крайней мере, они так утверждают. Звучит красиво, признаю. Но тем самым они замахиваются на то, чтобы взять на себя функцию родителей. Я этого не делаю. Я пытаюсь найти правду. Вашу правду, правду ваших семей. Как вы с ней поступите дальше — это уже ваше дело. Я не ваш отец, потому что один отец у вас уже есть. Я не ваша мать, потому что у вас уже есть мать. Я — катализатор. Большего я на себя не беру.

После этого Фабиан объявил, что обед закончен, и они послушно гуськом отправились в групповую комнату — впятером, потому что Сабина и Гельмут отсутствовали. Послеобеденные занятия прошли относительно спокойно. Они обсуждали конфликт Рашиды с ее бабушкой, потом наступила очередь Франциски, и теперь оставался только Хильмар, семью которого собирались разбирать завтра, в последний день семинара.

Уже совсем стемнело, и Давид решился выйти из своего укрытия. Ему было холодно, футболка и джинсы промокли, и он пожалел, что не взял с собой непромокаемую куртку. Он осторожно ступил на лужайку перед террасой. Не раздался звук сирены, датчик движения не включил прожектор и тревожное освещение усадьбы. Уже хороший знак. Из комнаты, расположенной сбоку от гостиной, пробивался свет, очевидно, там находилась кухня. Он подкрался к окну. Оно было приоткрыто, и он услышал доносившиеся изнутри голоса — мужской и женский. Однако, как он ни старался, ни слова разобрать не удалось. Мужской голос был похож на голос Фабиана, женский голос звучал тише, и Давид не смог определить, кому он принадлежит.

Он отошел на пару метров от дома, стараясь не попасть в луч света из окна, выпрямился и посмотрел в комнату. Плессен и его жена сидели друг напротив друга, вероятно, за кухонным столом. Давид мог различить их профили, но не видел стола, не видел, накрыт ли он. Розвита Плессен часто подносила к губам бокал с красным вином. Она явно нервничала, постоянно меняла позу, и Давид отодвинулся дальше в темноту, на тот случай, если она неожиданно посмотрит в окно. Было видно, что Фабиан ничего не пил. В отличие от своей жены, он сидел совершенно спокойно, но его лицо в ярком свете лампы показалось Давиду очень бледным.

Ему придется подождать: нельзя проявлять активность, пока они не отправятся спать. И только тогда можно будет определить, существует ли вообще возможность попасть в дом, не взламывая замков. У Давида был с собой соответствующий инструмент, а его натренированные глаза сигнализации так и не обнаружили. Казалось, что тут нет даже надежных замков. А что, если в доме находятся полицейские? Такой вариант нельзя было исключать — вполне возможно, эту пару охраняли круглосуточно. Правда, он никого не видел, но это еще ничего не значило.

Давид снова прижался к стене дома рядом с окном кухни. В конце концов ему все же удалось разобрать пару слов.

«Я хочу…», дальше неразборчиво, «…уехать». Это был голос Фабиана. Его жена что-то ответила, но Давид не расслышал ее слов. Затем Фабиан сказал: «Самое позднее — завтра вечером. Это… хорошо для нас». И снова Давиду не удалось понять ответ жены, но ему показалось, что она возражала. Он был удивлен. Фабиан хочет уехать? Сразу же после семинара? Он уловил еще пару обрывков фраз, в том числе прозвучало название «Цветочная ривьера», которое ему ни о чем не говорило, после чего он услышал звяканье посуды и звук шагов. Затем — или это просто показалось Давиду? — раздался чей-то третий голос, мужской, но не Фабиана. Значит, в доме все же, возможно, находилась полиция. Давид напряг слух. Ему очень хотелось заглянуть в окно кухни, но он не решился.

Спустя пару минут свет в доме погас. Давид посмотрел на свои электронные часы. Было пол-одиннадцатого. Он решил подождать еще полчаса, и лишь затем предпринять попытку. Он сел, оперевшись спиной на стену дома.

Между тем стало темно, хоть глаз выколи. Давид, дитя города, и не подозревал, насколько темно может быть в сельской местности, особенно когда небо закрыто облаками, как было этой ночью. Хорошо, что он догадался взять с собой карманный фонарик, не свой «Маг-лайт», а маленький. Он включил фонарик и прикрыл его луч рукой. С фонариком в руке он медленно крался вокруг дома, теперь казавшегося массивным, безжизненным, бетонным монолитом. Давид не нашел ни единой незапертой двери, ни единого незакрытого окна. Ему ничего не оставалось, кроме как воспользоваться одной из своих отмычек. Если бы дом Фабиана был оснащен охранной техникой, ему пришлось бы рисковать намного больше, сразу же после семинара спрятавшись в доме. Но казалось, что Фабиан, несмотря на то, что его дом был расположен в уединенном месте, в лесу, вообще не боялся грабителей.

«Это похоже на него, — подумал Давид, возясь с входной дверью. — Фабиан не боится никого и ничего».

Против своей воли Давид восхищался его смелостью.

Однако открыть входную дверь Давиду не удалось: замок оказался сложнее, чем можно было предположить по его виду. Он попытался открыть дверь террасы. После долгой возни опять ничего не получилось. Он еще раз осторожно обошел вокруг дома. В конце концов он нашел какое-то небольшое окно, ведущее либо в туалет для гостей, либо в продовольственную кладовку. Давид не был уверен в том, что ему удастся пролезть туда, но решил попытаться, потому что у него все равно не было другого выхода. Он поискал острый камень, нашел его на цветочной клумбе, снял свою футболку, завернул в нее камень и разбил им стекло. Ткань лишь чуть-чуть приглушила звук удара, и шум показался Давиду очень громким, однако за этим ничего не последовало. Он осторожно просунул руку в выбитое им в стекле отверстие с острыми краями и открыл окно. Хотя и с большим трудом, но все же ему удалось протиснуться внутрь.

Дождь прекратился, на чистом небе сияли звезды, однако, когда вертолет приземлился на маленьком аэродроме под Марбургом, над летным полем стелился плотный туман. Мона чувствовала, что устала до смерти, но голова была ясной. Они вместе с Бергхаммером и — к ее огорчению — Фишером, игнорировавшем ее все время, пока они были в полете, вышли из вертолета. Лопасти винта производили адский шум, ветер, поднятый ими, растрепал длинные волосы Моны, так что ее голова стала похожа на горящий факел. Не успели они пройти несколько шагов к ожидавшей их патрульной машине, как вертолет, величественно мигая огнями, поднялся и через пару секунд исчез в тумане.

Тишина, наступившая после почти двухчасового грохота двигателя вертолета, против которого мало помогали даже наушники, была благодатной, но и обманчивой. Моне потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. За это время полицейский в форме вышел из машины и поприветствовал всех прибывших. Бергхаммер сел в авто на переднее сиденье, Фишер и Мона — на заднее, стараясь держаться друг от друга как можно дальше.