Все девочки мечтают о свадьбе. Надеются однажды оказаться в центре огромного торжества, чтобы вокруг гремела музыка, под ноги ложились лепестки цветов, десятки голосов наперебой желали счастья, а завистницы горестно вздыхали в стороне.

Я всегда знала, что мое подвенечное платье будет золотым, с вышитым жемчугом белым кружевом на вороте. Родовые цвета, посвящение Солнечному Богу, пред чьим лицом я дам брачную клятву. Венчание пройдет в главном столичном соборе, за право оказаться на этом торжестве провинциальные аристократы будут готовы глотку друг другу перегрызть. К алтарю меня поведет отец, глаза его будут сиять от восторга, от удивления и осознания, как быстро выросла его дочь, какой красавицей она стала. И без сомнения, самыми почетными гостями на свадьбе будут король и королева Лидорские.

Конечно, я никогда не питала иллюзий и понимала, что мужа мне выберут родственники. Еще бы: дочь герцога Гвейстера, единственная наследница титула и состояния, племянница короля. Мой муж станет богатейшим и знатнейшим лордом государства, а когда моего отца не станет, примет титул великого герцога. Меня это не беспокоило, отец любил меня, и политическое положение позволяло ему выбирать из десятков кандидатов. Так что я была уверена, что если мой муж и будет старше или не очень красив, но обязательно — благороден, умен и без сомнения, будет обладать лучшими душевными качествами.

Так должно было быть.

Так почти и было.

Но так не будет уже никогда.

Я стояла в тюремном храме, голодная, измученная, со следами побоев и незажившими до конца следами от пыток, и держит меня за руку совершенно незнакомый, чужой, холодный человек с жутким шрамом на половину лица.

Как же так вышло, что свое двадцатидвухлетие я встретила не в кругу любящей семьи и друзей, а в грязном каземате? Почему сейчас стою тут?

— Сюзанна Виктория Альгейра, урожденная герцогиня Гвейстер, отныне и навеки пред лицом людей и богов я объявляю тебя женой этого человека, мэтра Штрогге.

Жрец даже не спрашивал моего согласия, просто зачитал текст, как приговор. Затем наши с женихом руки связали брачной лентой, не бело-золотой, вышитой по шелку, а самой обыкновенной, из плохо отбеленной холстины с неловко намалеванными солнечными символами. Видимо, мой муж не посчитал нужным тратиться на дорогой обряд.

— Разделите это вино в знак полного единения.

Жрец протянул моему теперь уже мужу простой деревянный кубок. Человек со шрамом сделал глоток и передал напиток мне. Я коснулась губами края посудины — кислая дрянь, впрочем, откуда тут взяться дорогим яствам? — и отдала.

— До дна, — хриплый низкий голос, спутник моих постоянных кошмаров, заставил меня сжаться, слишком свежи были в памяти допросы, слишком болели под холщовым платьем следы от бича, а суставы рук начали ныть, напоминая о часах, проведенных на дыбе.

Я допила все до капли, и муж вернул кубок жрецу.

— Церемония окончена, — будничным тоном заявил тот, глядя нам за спины, где застыли пятеро свидетелей. Заявил так спокойно, будто это было в порядке вещей: обвенчать герцогиню и безродного ублюдка. Главного палача Лидора.

— Не окончена, — судебный пристав мерзко улыбнулся, глядя на меня. — Мы должны засвидетельствовать его величеству полное завершение брака. А значит, консумация должна пройти как можно скорее.

Я почувствовала, что ноги задрожали. Но не от выпитого вина, а от отвращения к тому, что сейчас произойдет. Мэтр Штрогге почувствовал эту слабость и сжал мой локоть стальной хваткой, не позволяя упасть. Проклятое вино растеклось по венам неуместной пьянящей волной, затуманивая разум и мешая думать связно. Предсказуемо: я всегда плохо переносила хмельное, а месяцы в застенках без нормальной еды или хотя бы солнца сделали мое тело слабым.

— Такого условия не было, — сквозь шум в ушах до меня добрался смысл его слов. — Наш договор с канцлером Глосси оговаривал, что после церемонии жена становится моей полной собственностью, с нее снимаются все обвинения и она получит права обычной горожанки. И все, что я пожелаю сделать с этой женщиной, произойдет уже под крышей моего собственного дома.

— Ваши сведения устарели, — чиновник, все еще гадко улыбаясь, развернул какую-то бумагу и протянул ее моему… мужу? Безумие. — Она — урожденная герцогиня, брак людей ее положения должен быть удостоверен. Иначе сделке конец. Решайте. В соседней келье подготовлено брачное ложе.

Мэтр пробежался глазами по тексту. Не знаю уж, что именно там было написано, но выражение его лица не изменилось, только в глазах цвета стали промелькнул недобрый отблеск. Он вернул бумагу судейскому и ухватив меня за запястье потянул в сторону двери:

— Пошли.

Почти силой втолкнул меня в крохотное помещение с одной узкой кроватью, покрытой простым серым шерстяным покрывалом. У изголовья лежал кусок чистой белой ткани, от вида которого меня передернуло. Вот тебе и первая брачная ночь на шелковых простынях, вот тебе и невинность, отданная во благо королевства.

Лидор, хоть и считался светским и развитым королевством, во многом оставался той еще дырой, наполненной устаревшими традициями. Одна из них, далеко не самая отвратительная — демонстрировать почтенной аристократии белое полотно с кровью невесты после первого соития с мужем. А для особ, близких к трону, еще и использовать эту кровь для магического скрепления брака.

Я знала, что так будет, еще с тех времен, когда ощутила первый приход луны в едва расцветшем теле. И испугалась до слез. Мать, впрочем, успокоила меня, пообещав, что всё не так уж страшно. Сказала, что любовь мужа к жене не может быть позорной, более того — она священна. Потому таинство соития будет принадлежать только нам двоим, а традиции — что ж, если я сохраню невинность до брака, то это будет день моего торжества и гордости.

Спорное утверждение.

Хотя именно наличие этого обряда не дало никому из охранников и дознавателей тронуть меня, как прочих подозреваемых, за те полгода, что я провела в казематах. Увы, подобной чести удостоились не все. Тех, кто не мог похвастаться влиятельной родней, подчас брали по двое или трое мужчин в день. Служанок и камеристок насиловали у меня на глазах. Связанных, беспомощных, заходящихся криками отчаяния. Без малейшей жалости или сочувствия, выбивая из них показания против моей семьи или просто ради забавы.

Одна из девчонок, служанка с кухни отца, помнится, так приглянулась охраннику, что он увел её в соседнюю камеру на всю ночь. Никогда не забуду её стонов и воплей. Сперва громких, полных мольбы и угроз, но с каждым часом все менее разборчивых, хриплых, болезненных. И мужской смех, рычание, скрип лежанки, звуки ударов. Тишина наступила только под утро, когда утомленный насилием мужчина, пошатываясь от усталости, вывалился в коридор.

— Убери за собой, — приказал ему старший смены.

Больше эту несчастную я не видела никогда.

Стоило ли удивляться, что и моё время тоже наступило? Канцлер Глосси… Сволочь.

Я судорожно вдохнула сквозь сцепленные зубы. Разумеется, спорить бесполезно. Я уговаривала себя проявить покорность, напоминала, что отчасти это даже не насилие, ведь мы муж и жена перед богами, однако тело онемело, стало чужим и непослушный.

— Ляг, — приказал муж. — На спину, поперек кровати, близко к краю. Раздеваться не надо, достанет им и того, что будет видно.

Только в это мгновение я поняла, что следом за нами вошли все те, кто был на церемонии. И без стеснения рассматривали келью, кровать и меня. Вот тут-то на меня и накатила паника.

— Прикажите им выйти, — я изо всех сил старалась не сорваться в истерику. Не показывать им свою слабость, не сдаваться! Я выше их по рождению, моё слово весит больше, чем чье бы то ни было в этой комнате, по крайней мере, пока мой брак окончательно не утвержден.