— С удовольствием, — облегченно вздохнула Камилла. — Кому именно передать?

— Я запишу.

Сюзанна оглянулась в сторону лестницы на второй этаж, убедилась, что никто не спускается, потом торопливо прошла в соседнюю комнату и вернулась спустя минуту с клочком бумаги, на котором значились два адреса: один в переулке мастеровых, второй — на торговой улочке вблизи рынка.

— Сделаю завтра же, — горячо пообещала Камилла.

— Спасибо. Надеюсь, однажды верну тебе долг.

— Забудь. Это самое малое, что я могу.

— Что можете, позвольте уточнить?

Камилла вздрогнула от неожиданности и обернулась на хриплый мужской голос. Краем глаза заметила, как напряглась Сюзанна: румянец побледнел, взгляд сделался настороженным, острым.

— Навестить меня еще раз, — ровным тоном произнесла она. — Камилла, разреши представить тебе моего супруга, Максимилиана Штрогге. Камилла фон Гобстрот — моя подруга детства.

Гостье потребовалось собрать всё самообладание, чтобы не отступить под тяжелым, пронзительным взглядом хозяина дома. Мужчина был одет в черное, лишь под самым горлом белел ворот рубашки под черным же шейным платком. На ногах — домашние туфли на мягкой кожаной подошве, видимо, потому звук его шагов не привлек внимания беседующих. Штрогге стоял неподвижно, не делая попыток подойти и взять её руку, чтобы поднести к губам, как это было принято у аристократов. Камилла облегченно вздохнула, обругав себя за малодушие, но поделать с собой ничего не смогла: одна мысль, что человек со шрамом прикоснется к ней, пугала до дрожи.

— Фрои Камилла, — он даже не оглянулся на жену. — Простите за вмешательство, но, думаю, вам пора уходить.

Сюзанна недовольно поджала губы, однако смолчала. Ками же чуть не сорвалась с места бегом, без теплого плаща и перчаток. Вовремя спохватилась, повернулась к Сюзанне, легко приобняла её за плечи, шепнула на прощание: «Обязательно загляну ещё».

— Я провожу.

Сухой голос отсек любые возражения. Сюзанна ободряюще улыбнулась на прощание, сжав пальцы подруги коротко и сильно, как у них было заведено в юности: всё хорошо, я справляюсь. Камилле не осталось ничего другого, кроме как выйти из комнаты.

Штрогге молча последовал за ней, подал гостье плащ, затем перчатки, дождался, пока Ками опустит на лицо вуаль, уточнил:

— Вас встретят? Уже сумерки.

— Да. За углом ждет возница.

— Могу я проводить?

— Не нужно!

Вышло слишком поспешно, громко, неловко. Ками досадливо прикусила губу — ну что ж за день такой? Взгляд Штрогге на миг смягчился, будто её испуг его позабавил, а не оскорбил. Впрочем, голос его остался серьезен:

— Фрои Камилла, если позволите совет, вам не стоит приезжать сюда. Это не тот дом и не то место, где следует бывать молодой леди.

— Простите, если помешала, я просто хотела увидеть Сюзанну.

— Сюзанна и я — не те люди, с которыми следует общаться молодой леди, — с нажимом повторил он. — Это не принесет добра никому из нас.

— Но…

— Доброй ночи, фрои. И берегите себя.

Разумеется, она попробовала удрать в свою комнату и спрятаться, как делала это весь день.

— Не так быстро. Нам надо поговорить.

Голос Макса буквально пригвоздил её к полу. Она оглянулась, с сожалением убрала руку с перил лестницы, спустилась, замерла, опустив глаза в пол.

— В моем кабинете, фрои.

— Вы приказали держаться от него подальше, — то ли напомнила, то ли уколола.

— А вы изволили заявить, что намереваетесь игнорировать этот запрет, — Макс сделал приглашающий жест рукой: — После вас.

Ей не осталось ничего иного, кроме как послушно пройти вперед. Сюзанна дошла до кабинета, застыла перед столом, даже не взглянув на гостевое кресло. За окнами густели синие сумерки, по стеклам поползла изящная вязь морозных узоров. Тонкие лучики искрились в свете зажженных ламп, добавляя кабинету ощущение уюта и неуместной сказочности.

— Да сядь уже.

Макс вновь с легкостью перешел на «ты», демонстрируя, что обмен светскими колкостями считает полностью завершенным. Настроения играть в поддавки не было. Действие утреннего лекарства пошло на убыль, раны ныли и жгли, при каждом движении хотелось морщиться, а еще лучше, ругаться в полный голос. Ему нужен покой, а не драка в грязи, замаскированная под вежливый диалог.

Острый взгляд Макса задержался на лице супруги. Что-то с ней было неправильно, и далеко не в первый раз. Нет, Сюзанна не чувствовала себя хозяйкой положения, напротив, как и в камерах тюремного замка, в ней отчетливо читался страх. Она действительно боялась: боли, унижения, неизвестности. Была готова идти на уступки, ломаться и просить пощады, говорить то, что от нее ожидают, делать то, что прикажут. Но только одной половиной разума и только здесь и сейчас.

Вторая половина — холодная, спокойная, взвешенная — в этот момент отступала в сторону, позволяя эмоциям взять верх над телом. Позволяла плакать, если это требуется, кричать, если нет возможности перетерпеть молча, но лишь для того, чтобы вновь вернуть себе контроль при первой возможности. Стоило давлению ослабнуть хоть на миг — и она выскальзывала из-под чужой власти, замолкала, изворачивалась, будто речной угорь, что прячется в темных илистых глубинах: как ни старайся — не достанешь. И не поймешь, о чем она думает на самом деле.

Редкий тип людей, с которыми тяжело работать даже искушенным в своем ремесле менталистам. Разум жертвы, полностью поглощенный проживанием текущего момента, забывал обо всем остальном. Не было ни воспоминаний, ни вины, ни отчаянных планов — только эмоции и ощущения, пронизывающие тело мага наравне с телом жертвы. Все, что линаару удалось извлечь из сознания пленницы — хаотичный клубок обрывочных воспоминаний, мало интересующий следователей и трибунал.

Помнится, король ярился и требовал результатов, Глосси давил, пытаясь заставить Макса применить силу в полной мере. Штрогге отказался: еще чуть-чуть — и осужденная скатится в безумие, их которого нет пути обратно. Конечно, получи он прямой приказ, пришлось бы подчиниться, но, похоже, в планы короля не входило превращать племянницу в оболочку, лишенную разума. Сюзанна, сама того не подозревая, выиграла сражение за право мыслить.

А теперь она села напротив, будто заводная кукла, в ожидании, когда ей дадут роль, за которой можно будет спрятаться. Безвинная жертва, покорная супруга, скорбящая дочь — выбирай любую, сыграет без колебания, да так, что будь на месте Штрогге кто-либо попроще — не заподозрил бы подвоха.

— Не жалко?

— Что, прости?

Макс с удовлетворением отметил, что ему все-таки удалось застать её врасплох: что бы ни пряталось сейчас в её голове, но точно не жалость к себе или кому либо.

— Эту девочку, Камиллу. Тебе действительно не жаль?

Сюзанна нахмурилась, не понимая, к чему он клонит. Пришлось объяснить:

— Утром я велел тебе быть осмотрительнее, чтобы сохранить свободу и жизнь, а вечером ты втягиваешь в свои игры ничего не подозревающего человека.

— Это была просто дружеская встреча, — мягко произнесла она. Ага. Значит сейчас с ним будет разговаривать «наивная простушка». — Камилле ничего не угрожает.

— Уверена?

Она поджала губы: нет, разумеется не уверена, просто выдает желаемое за действительное. Конечно, счастливое будущее незнакомки с глазами, похожими на лесные озера, не его, Штрогге, забота, но в глубине души тревожно кольнуло. Интересно, если бы люди внимательнее относились к минутным слабостям и благородным порывам, стал бы мир хоть чуточку счастливее? Ответ был столь же очевиден, сколь и нереалистичен. Следовало припугнуть гостью, чтобы боялась к его дому подойти. Жаль, затуманенный болью и лекарствами разум опоздал с выводами. Да и вообще, у него и Сюзанны есть проблемы гораздо серьезнее чьего-то душевного спокойствия.

Макс встал и наполнил два бокала вином. Один пригубил сам, второй пододвинул супруге. Думал, побрезгует принять подачку из его рук, но она взяла, сделала глоток, неловко кашлянула. Травяной настой, влитый в алую жидкость, сделал напиток непривычно горьким и крепким.