– Вообще-то я говорила о другом. Зачем детям, в таком возрасте, знания об оплодотворении? И где уроки закона Божьего?
– Хм… У нас уже лет сто как религия отделена от государства. Таких уроков больше нет в школе. Да и знания об… о том, как детей делать… их найти в моё время совсем не сложно. За границей вообще об «этом деле» книжки даже для дошкольников выпускают… с картинками, как, чего и куда.
Последним он смутил меня окончательно. Я, конечно, врач и многие знания мне положены, даже такие, вне оглядки на мой пол, а кроме того я – современная особа, мамá даже называла меня «émancipée[85]». Но рассказывать детям подобное?!. это не укладывалось у меня в голове.
– А с другой стороны, – продолжил Павел Матвеевич, – я слышал, сейчас бедным барышням не объясняют простых вещей. От того некоторые считают, что умирают от кровотечения, даже рассказывают собороваться хотели… а другие убегали из супружеской спальни к родителям, крича о непотребствах, которые супруг хочет сделать. Ну и как с такими жить прикажите? Бедные современные мужчины…
Об мои щёки наверняка можно было зажигать спички, а несносный «провидец» даже не пытался прятать свою улыбку.
– Но получается, – немного успокоившись, постаралась вернуться к интересующей теме, – вы изучаете и средства гигиены.
– А, это… нет, это вина «телевизора».
В ответ на мой недоумённый взгляд мне пытались объяснить принцип передачи движущихся фотографий, сопровождаемых звуком. Рассказывали про волны… и передатчики. Поняла я смутно. Сводилось к тому, что имелся механизм, способный показывать в зеркальной поверхности спектакли «в записи» (если делать фотографию каждую секунду, а потом быстро их показать), которое назвали «кино», а также новости и «реклама», в которой демонстрировались новые товары и услуги (интересно, это от слова réclame – «отзывать» или reclaim – «выкрикивать»?).
Так вот именно эта «реклама» ежедневно с утра до вечера по «телевизору» демонстрировала всю прелесть всевозможных гигиенических товаров. Включая les condoms[86], что заставило меня опять густо покраснеть.
Мне были обещаны рисунки и описания «прокладок». Павел Матвеевич даже предложил начать выпуск подобных товаров, но не был уверен, сможет ли наладить продажу по крайней мере через аптеки. Хотя… если я смогу влиться во врачебный круг, наверняка удаться организовать начальное распространение.
Господин Рубановский на удивление имел огромное количество, как он выразился, «бизнес планов» для получения неплохих прибылей. Правда, опять-таки, по его словам, проблемы были в «производственных мощностях» и «кадрах», которые он вот уже почти год пытается как-то решить.
Я уже боялась расспрашивать «провидца» о будущем. Рассказ о том, что семья не обязательна, а сожительство и даже смена партнёра, как разонравится, для барышень вполне в порядке вещей вызвали отторжение. Невинность и чистота высмеивались.
Разумом понимала, что и сейчас, как и в моё время – семьи не идеальны, и адюльтер встречается часто, а высший свет особенно был редко сдерживаем любыми нормами морали. Но за пределами столицы люди старались сохранять приличия. Измены не афишировались и официально порицалось. Девушкам старались вложить понятия нравственности, а мальчикам – чести.
Рассказ же о процветающей «толерантности» и попытках его принудительного насаждения, вызвал желание никогда в таком будущем не оказаться. Даже случайно.
После этого разговора я почти несколько дней ни о чём не расспрашивала мужчину. При поездках верхом мы обсуждали только погоду и окрестности.
Мы подъезжали к Петербургу, дорога пошла через Гатчину и Царское Село, где готовился к открытию Лицей, в котором вскорости будут учиться великие российские деятели, герои империи… хотя, многие из них станут декабристами…
В моё время Лицей переедет в Петербург и станет именоваться Императорским Александровским.
Первый раз нас остановили на Дальней рогатке. Тщательно проверялись подорожные и документы, всё старательно записывалось. Такое повторилось дважды. Последняя у Московских ворот на въезде в город.
На ней-то у нас и произошла небольшая размолвка с господином Рубановским. Павел Матвеевич предлагал заселиться в «приличное место» на Невском проспекте. Это заведение было известно даже в моё время. Отделано по примеру иностранных гостиниц и носило название «Трактир Лондон».
Но для меня был удобен Демутовский трактир на Мойке. Дело в том, что Императорская медико-хирургическая академия находилась на Морской улице, и добираться до неё оттуда было гораздо ближе и удобнее.
«Бабушка» разрешила спор, приказав ехать на Мойку. Увидев наши документы, вниз спустился управляющий, господин Гюге, сам занявшийся оформлением.
Пока Екатерина Петровна с Рубановским решали вопрос о нашем заселении я столкнулась в фойе с кудрявым смуглым подростком, который случайно задел меня. Дело в том, что он шёл не глядя вокруг и что-то записывал карандашом в небольшую книжицу.
Пробурчав непонятное, он был удержан рукой, которая легла на его плечо. Остановившим оказался грузноватый мужчина лет сорока. Высокий с залысиной лоб пересекали «философские» морщины, но выдающийся орлиный нос отвлекал и от них, и от невыразительно маленьких губ, и узкого подбородка.
– Александр, ты должен извиниться перед барышней! – высказал он повелительно.
– Прошу прощения, я Вас не заметил! – недовольно сказал подросток с поклоном, и уставился на сдерживающую его руку.
– Ещё раз примите наши извинения. Разрешите представиться – Василий Львович Пушкин[87], поэт. Вот, прибыл в столицу хлопотать за этого недоросля.
– Баронесса Луиза Мария Клейст, – произнесла, сделав небольшой реверанс и во все глаза уставилась на «солнце российской поэзии». Пока ещё подросток, будущий лицеист был уже сейчас довольно колючего нрава. Назвать его привлекательным было нельзя, но тёмно-серые глаза смотрели открыто, и придавали лицу какую-то притягательность. Он сжимал в руках книжицу и нетерпеливо подергивал ею. Всё происходящее ему явно досаждало.
Во мне трепетало желание запросить для себя «как извинение» стих… но гений с детства очень задирист. Боюсь представить в какую эпиграмму это бы всё вылилось. Да и спрашивать вирши с незнакомого подростка, когда рядом стоит поэт, известный даже за границей, было бы странно. Тем более старший Пушкин был признанным мастером импровизации и мог бы без труда написать мне мадригал, не сходя с места.
Предостеречь его от дуэли? Это бы вызвало непонимание. Ведь сейчас, это привычный путь призвать к ответу за нанесённое чести оскорбление. И что странно, в Европе «дуэльная лихорадка» уже практически прекратилась, за то в России, напротив, возросла, несмотря на запрет и жестокое наказание. Да и не вспомнит Александр Сергеевич моих слов через четверть века.
Поэтому я только улыбалась, оставляя в душе радость от самой этой встречи.
– Теперь я могу идти, дядя? – с досадой произнёс будущий лицеист.
Отношения между родственниками явно не были тёплыми. Младший старался сдерживать своё раздражение, но все его эмоции были просто написаны на лице.
– Простите его, он ещё совсем неразумен, – обратился ко мне Василий Львович.
– Ну что вы, я не сержусь.
– Представьте меня вашему супругу, – сказал он, глядя за мою спину.
Как я и поняла, за мной оказался Павел Матвеевич. После взаимных представлений и выяснения всех ошибочных мнений, мы наконец смогли подняться и отдохнуть.
Номер был довольно большой и состоял из трёх комнат. Двух спален и проходной гостиной. Обставлено всё было просто, но с претензией. Кровати, тут же проверенные заботливой Степанидой, никаких нареканий не вызывали. Но Павел Матвеевич, зашедший посмотреть, как мы устроились, был весьма ворчлив и недоволен отсутствием ватерклозета и ванны.
