Удостоившись рукоплескания небольшой группы, которая его слушала, поэт чинно поклонился. Но заметив меня с «бабушкой» он направился к нашему дивану.

– Что сказала княгиня?

– Она надеется, что мой вопрос получит благосклонное внимание Марии Фёдоровны. Как я поняла, в ближайшие дни моё прошение будет ей передано.

– Екатерина Фёдоровна весьма расположилась к вам. Я рад, что смог помочь.

– Мы вам очень признательны, Василий Львович.

– Ну что вы, – радостно улыбнулся он, – как вам вечер? Не правд ли, чудесен? Вам бы ещё на каком jour fixe[100] побывать. Вот представил Павла Матвеевича нескольким свои друзьям из Английского клуба[101]. Я, видите ли, один из старост. Весьма приятный молодой человек. Ему бы поучаствовать в нашей московской «карусели».

Об этой забаве говорили все светские салоны, как в Москве, так и в Петербурге. Некое подобие рыцарского турнира – на арене молодые люди состязались в верховой езде, в умении метать копьё, стрелять из пистолета, биться на шпагах. Кажется, наш визави даже написал какой-то исторический очерк о подобных забавах средневековья.

Вечер для меня можно сказать оказался успешен. Самое главное, княгиня Долгорукова собиралась принять живейшие участие в моей судьбе.

Единственное, что немного тревожило… не настроит ли наоборот, против меня Якова Васильевича поднятое вокруг моего экзамена волнение. По слухам шотландец был очень ревнив к своей должности и привилегиям.

Камея изготовленная Марией Фёдоровной

Как оказалось, вынужденное ожидание протянулось довольно долго, но скучать нам с Екатериной Петровной не пришлось. Через день после суаре мы получили несколько карточек с ангажементами на обед, чай, ужин, литературный вечер…

Больше всего нашей popularité[102] была рада, конечно, «бабушка». Она отобрала несколько приглашений для визитов, остальным мне пришлось писать пространные извинительные письма.

Все эти посещения немного раздражали, но Екатерина Петровна уверяла, что мне стоит развлечься. Поэтому были срочным образом закуплены ещё платья, ибо в одном и том же появляться совершенно не comme il faut[103].

Хорошо, что мне как незамужней не требовалось много украшений. Нитка жемчуга, подаренная Марией, порой носилась в причёске, иной раз на шее, а изредка и в виде браслета. А найденный мною дедушкин кулон даже иногда представал в виде фероньерки.

Павел Матвеевич, как я поняла потихонечку обзаводился полезными знакомствами, оттого почти постоянно отсутствовал. В посланиях, которые он мне оставлял, очень сожалел, что не мог прогуляться со мной по «старому Питеру».

Правда довольно неожиданно стала получать букетики цветов. Странным было отсутствие в них записок. Надеюсь, это господин Рубановский так выражает свои извинения. Хотя внезапно в один день их принесли сразу два, и я начала сомневаться.

Василий Львович тоже был занят, по причине того, что «дорогой» племянник наконец переезжал в лицей. Как всегда, в самый последний момент выяснилась недостача чего-то самого нужного.

Наконец в субботу княгиня прислала «ответ» вдовствующей императрицы. Записка содержала всего несколько слов – пожелание удачи в предстоящем экзамене. Срочно созванный «совет» утвердил общее мнение, что ждать осталось не долго.

Так и случилось. В понедельник на моё имя в гостиницу пришло письмо о назначенной на среду комиссии. Радовались все… кроме меня. Странно, но я от предстоящего ничего хорошего не ждала. И кто знает, была ли я права…

Не ведаю, как обычно проходила экзаменация, но на мою собралась целая толпа народа. Хотя «бабушка» настаивала на своём присутствии, её не допустили. Поэтому Екатерине Петровне пришлось вернуться в трактир.

Не вижу смысла описывать те три часа, что меня поочерёдно опрашивали профессора. Скажу только, что всё было весьма неоднозначно. Многие мои ответы (хотя я и старалась не сильно расходиться с известным на данный момент) вызывали недоумения. Но что было самым неприятным для экзаменаторов – я осмеливалась вступать с ними в полемику и отстаивать свою точку зрения. Рассказывала об опыте и якобы практиках, имевших быть в больнице. Что-то вызывало недоумение, а то и смех. Как оказалось, доктора – самые закостенелые в своём уме люди. Хотя… к основным знаниям они придраться никак не могли.

В конце, комиссии зачитали несколько писем – первое от господина Недзвецкого, которого впечатлили мои хирургические и патологоанатомические умения. А второе было отчётом Арнольда Викторовича, о проведённой мною операции. Как я позже узнала, Витольд Христианович подсуетился сразу после нашего отъезда. В этом правда была большая такая ложка дёгтя. Меня можно было обвинить в оказании врачебных услуг без надлежащего разрешения, но доктор несколько раз указывал на то, что случай был исключительный и меня «слёзно упросили родственники» и «это было христианское милосердие», иначе бы роженица не дожила до приезда врача. Он также напоминал о том, что в уезде не хватает персонала, и он надеется в этом смысле на меня.

Мнения, как всегда, разделились. Если не упоминать криков о том, что женщинам тут не место и мне следовало бы заняться вышиванием…

– Пусть лучше в повивальные бабки идёт! В N-ском уезде обучать некому.

– Ну зачем же… дадим диплом акушера[104], самое то с роженицами возиться…

– Ей операции проводить только под надзором опытного оператора[105].

– Позвольте… вы же видите её знания… давайте признаем лекарским учеником[106] и пусть получает опыт в губернской больнице. Если по прошествии двух лет не убежит заниматься балами да платьями… и надлежащий отчёт начальствующего инспектора будет хвалебный, думаю сможет получить лекарскую[107] должность.

Было несколько высказываний и полемик о том, что если сподоблюсь написать работы по «своим» опытам, о которых тут рассказывала, и смогу их подтвердить документальными свидетельствами, подписанными врачами больницы, то может через несколько лет и звание доктора[108] заслужу.

Нашлись некоторые, припомнившие, что я – баронесса, а значит стремиться расти в классах мне не нужно[109]. Дворянское звание у меня есть и так, а значит буду занимать место и мешать продвижению более, по их мнению, достойного для этого человека.

Правда, были слышны и слова о том, что медиков не хватает, пусть даже женщин.

На удивление, Яков Васильевич, присутствующий здесь ни задал ни одного вопроса и в обсуждение моей судьбы не вступал. В начале он смотрел на меня достаточно неприязненно, постоянно поглядывая на лежащий перед ним документ. Но к концу экзаменации взгляд его сменился на заинтересованный, но всё ещё довольно колючий.

Иван Иванович Мартынов, представляющий тут Министерство народного просвещения тоже молчал. Он вообще сидел наособицу, лишь время от времени что-то записывая в свою неизменную папку. Отношение его к происходящему понять было сложно, потому как лицо его совершенно ничего кроме скуки не выражало.

В конце концов обсуждение перешло в настоящий гвалт, и я просто перестала за ним следить. Чувствовала себя мышью, которую препарируют на столе с особым исследовательским интересом. В голове с болью пульсировала мысль, что надо было соглашаться на предложение Витольда Христиановича и спокойно получить должность акушера в губернской больнице. Амбиции – Зло!