Не спать! Спать нельзя! Иначе не выживешь. От переохлаждения хочется спать, но, заснув, ты впадешь в кому, и тогда тебе каюк.

Майкла била дрожь, иногда он начинал бредить. Холодно! Как же холодно! Он слышал голоса – слышал, как Эшли что-то шепчет ему на ухо… Он протянул руку, чтобы дотронуться до нее, и костяшки пальцев стукнулись о твердый тик.

В рот попала вода, и Майкл принялся яростно отплевываться. Он прижимался лицом к самой крышке гроба. Фонарик окончательно сдох. Майкл старался удерживать над водой рацию, но рука так затекла, что он понимал: надолго его не хватит.

Ставший бесполезным мобильник перекочевал в задний карман джинсов. Лежать стало неудобно, зато Майкл приподнялся на полтора дюйма. Он понимал, что умирает, и, хотя не знал, сколько ему еще отпущено, было ясно, что очень немного.

– Эшли! – слабым голосом позвал он. – Эшли, любимая!

В рот вновь попала вода.

Корпусом фонарика Майкл царапал все расширяющуюся и углубляющуюся ямку в крышке, думая о завтрашней свадьбе. Мама показала ему, какое платье наденет, – и шляпку, и туфли, и новую сумочку… Она ждала его похвалы, желая, чтобы сын знал: в этот торжественный день она не ударит лицом в грязь. Мама хотела, чтобы они с Эшли ею гордились. Он вспомнил разговор с младшей сестрой, звонившей из Австралии. Как она обрадовалась, что он купил ей обратный билет! Карли, наверное, уже здесь – сидит с мамой, готовится к свадьбе.

Шея болела так, что Майкл не знал, долго ли еще вытерпит эту муку, – каждые несколько минут приходилось расслаблять мышцы и опускать голову под воду, задерживая дыхание. Вода покрывала лицо. Потом он выныривал на поверхность. Скоро свободного пространства не останется совсем.

Рыдая от горя и ужаса, он застучал по крышке, замолотил что было сил… Потом в очередной раз включил рацию.

– Дэви! Дэви! Эй, Дэви!

Он выплюнул очередную порцию воды.

Каждая клеточка его тела дрожала.

Рация лишь издевательски шипела.

Зубы выбивали дрожь. Майкл невольно глотнул грязной воды и поперхнулся.

– Пожалуйста, пожалуйста, кто-нибудь! Пожалуйста, помогите!

Он попытался успокоиться, продумать свадебную речь. Нужно поблагодарить подружек невесты. Предложить за них тост. Не забыть в первую очередь поблагодарить маму. Закончить тостом в честь подружек невесты. Рассказать несколько анекдотов. Например, тот, что во вторник выдал Пит. Как парочка едет в свадебное путешествие и…

Медовый месяц!

Все уже заказано загодя. Завтра в девять вечера они улетают на Мальдивы. Первым классом! Эшли пока не в курсе, для нее это будет сюрприз.

Да вытащите же меня отсюда, идиоты! Иначе я опоздаю на свадьбу, не улечу в свадебное путешествие. Ну же! Скорее!

Часы на приборной панели «форда» показывали 19.13. Оставив позади элегантные кемптаунские особняки эпохи Регентства, Брэнсон вырулил на проложенное высоко над скалами шоссе. Мимо промелькнули неоготические башенки комплекса «Ройден-скул», частной школы для девочек, следом за ним – здание Общества слепых св. Дунстана в стиле ар-деко. Уже несколько дней дождь лил, не переставая, машина раскачивалась от сильного ветра. Брэнсон включил радио, заглушил постоянные переговоры по полицейской волне и поймал песню в исполнении «Скиссор систерз».

Несколько секунд Грейс покорно терпел, а затем решительно вывернул рукоятку приемника влево.

– В чем дело, старик? – удивился Брэнсон. – Группа-то крутейшая!

– Крутейшая, крутейшая, – согласился Грейс.

– Не хочешь отстать от жизни? Шагай в ногу с культурой.

– Ты теперь что, мой культурный гуру?

Брэнсон с иронией покосился на друга:

– Жаль, что не я твой личный стилист. Тебе надо сходить к хорошему парикмахеру. Зовут его Ян Хэббин, и работает он в «Точке». Пусть он подровняет тебе лохмы – понимаешь, сейчас ты выглядишь… таким замшелым…

– Точно, – кивнул Грейс. – Я уже чувствую, как мох растет. Ты предложил угостить меня обедом. А сейчас даже чай поздно пить, скоро ужин. Этак нам скоро придется вместе позавтракать.

– Ты вообще жил когда-нибудь нормально? – Еще не успев договорить, Брэнсон пожалел о сказанном. Даже не глядя на Грейса, он почувствовал, что другу больно. – Извини, старик!

Они проехали симпатичную горную деревушку Роттингдин, а затем дорога пошла нырять вверх-вниз вдоль сумбурного нагромождения построек Солтдина, выросшего здесь уже после войны. Ага, а вот и Писхейвен!

– Сейчас налево, – подсказал Грейс, и машина запетляла в лабиринте извилистых улочек, застроенных отдельно стоящими развалюхами и скромными многоквартирными домами. Наконец они остановились у маленького, довольно запущенного бунгало, рядом с которым был припаркован еще более запущенный с виду прицеп.

Спасаясь от дождя, друзья взбежали на крошечное крыльцо, увешанное ветряными колокольчиками, и позвонили. Им открыл миниатюрный жилистый старичок лет семидесяти с гаком. Его зеленые глаза бодро поблескивали. Козлиная бородка давно оставила тщеславные потуги прикрыть подбородок, зато длинные седые волосы были стянуты в хвост. На нем был восточный халат с поясом и простые хлопчатобумажные штаны. С шеи на золотой цепочке свисал египетский амулет «ангх». При виде гостей старичок засиял от восторга. Схватив Грейса за руку, он уставился на детектива с такой радостью, словно встретил давно потерянного друга.

– Суперинтендент Грейс! – воскликнул он тоненьким голоском. – Как приятно снова вас видеть!

– Взаимно, друг мой. Это сержант Брэнсон. Гленн, познакомься. Гарри Фрейм.

Несмотря на преклонный возраст и миниатюрные размеры, рука у Гарри Фрейма оказалась неожиданно сильной. Старичок смерил Брэнсона пристальным взглядом:

– Приятно познакомиться. Входите, входите!

Следом за хозяином они шагнули в тесную прихожую освещенную тусклой лампочкой-фонариком. Судя по всему, Гарри Фрейм являлся поклонником морского стиля. В первую очередь в глаза бросался большой иллюминатор в медной раме на стене. Далее они проследовали в гостиную, где полки ломились от макетов кораблей в стеклянных бутылках. Кроме того, здесь стояли потертый диван и два кресла с заботливо наброшенными на спинки салфетками, выключенный телевизор и у окна – круглый дубовый стол с четырьмя стульями. Там и расположились все трое. На стене Брэнсон разглядел старую репродукцию с изображением домика Энн Хэтауэй, жены Шекспира, и вышитое по шелку изречение в рамочке: «Разум, однажды расцветший, не вернется более к изначальному ничтожеству».

– Чаю, джентльмены?

– Спасибо, – отозвался Грейс.

Брэнсон, то и дело поглядывавший на друга, чтобы понять, как себя вести, кивнул:

– С удовольствием.

Гарри Фрейм торопливо вышел из комнаты. Брэнсон посмотрел на белую свечу, горевшую в стеклянном подсвечнике на столе, и бросил на Грейса недоуменный взгляд, словно вопрошая: «Что за хрень тут творится?»

Тот лишь молча улыбнулся. Придется потерпеть, дружок!

Через несколько минут в гостиную вплыла добродушная полная седовласая старушка в свитере домашней вязки, коричневых эластичных брюках и новеньких белых кроссовках. В руках она держала поднос с тремя кружками чаю и тарелкой бисквитов с кремом.

– Привет, Рой! – запросто поздоровалась она с Грейсом. Потом подмигнула Брэнсону и представилась: – Я Максин – Та, Кому Следует Повиноваться!

– Рад познакомиться. Сержант полиции Брэнсон.

Следом в гостиную вошел муж старушки с картой в руках.

Грейс взял кружку с водянисто-зеленым чаем и заметил: Брэнсон уставился на предложенный напиток с явным сомнением.

– Итак, джентльмены, – начал Гарри, усаживаясь напротив гостей, – опять кто-то пропал без вести?

– Майкл Харрисон, – ответил Грейс.

– А, тот молодой человек, о котором писали в «Аргусе»? Какая ужасная авария! Они были еще слишком молоды, чтобы их призывать!