— Ты кто? — спросил у него Рахимов.

— Я работал в этой лавке, — испуганно забубнил парень, оглядываясь на молчавшего Семенова, подтолкнувшего его в лавку своим пистолетом.

— А погибший кто?

— Брат Али-Рахмана, его убили люди Алимурата, а я испугался и убежал.

— А где сам Али-Рахман?

— Умер от лихорадки пять дней назад.

— Понятно, — помрачнел Рахимов, — к тебе в лавку не приходил кореец или киргиз небольшого роста, гость из Индии?

— Приходил, — обрадовался парень, — два дня назад. Его ждала на улице жена. Он сказал, что Али-Рахман должен был оставить ему письмо, но у нас не было никакого письма, и брат хозяина сильно разозлился, даже грозился винтовкой.

— А потом что было?

— Пришли люди Алимурата и этот индийский гость ушел.

— Он ушел сам или вместе с этими людьми? — уточнил Рахимов.

— Сам, — кивнул парень, — но вместе с женой. А может, это была не его жена, я не знаю точно.

— Ладно, — разрешил Рахимов, — похорони этого несчастного, пусть Аллах даст ему покой.[1]

— Да успокоит Аллах и всех твоих умерших родных и близких, — сказал в ответ традиционную фразу обрадованный парень. Он понял, что никто не собирается его убивать.

— У хозяина были родные, — спросил Рахимов, — кроме погибшего брата?

— Да, здесь в Зебаке живет его семья, но все дела вел его брат, — сообщил парень.

— Значит, теперь ты здесь хозяин, — строго предупредил его Рахимов, — если узнаем, что ты обидел сирот, мы обязательно вернемся.

— Как я могу? — испугался парень. Он даже забыл про Семенова, — жена Али-Рахмана моя единственная сестра.

— Тогда все в порядке, — Рахимов, кивнув Семенову, вышел из лавки.

Обратный путь был тяжелее обычного. Нужно было сообщить Асанову о пропаже Падериной и Чон Дина. Но к их огромному облегчению они, придя в лагерь, застали там почти падавшего от усталости Чон Дина, сумевшего за один день преодолеть расстояние от лагеря Нуруллы до лагеря, где размещалась его группа.

Теперь все были в сборе, если не считать Падериной, оставшейся в кишлаке, рядом с бандой. Асанов, собрав офицеров, принялся объяснять задачу каждого. Он заметил недоумение на лице Рахимова и, когда совещание закончилось, попросил своего заместителя немного пройтись вместе с ним.

— Вас что-нибудь не устраивает? — спросил он подполковника.

— Честно говоря, да, — признался Рахимов.

— Я слушаю, — он понимал, что это только первый симптом.

— Вы достаточно четко очертили наши задачи по блокированию отряда Нуруллы и разведки боем. Но вы практически ничего не сказали о завершающем этапе операции. Каким образом мы сумеем освободить Кречетова из плена? Как пройдет этот решающий момент во всей нашей экспедиции? Что мы должны делать? Я вас не понимаю, Акбар Алиевич.

— Нельзя все предусмотреть, — уклонился от прямого ответа Асанов, — иногда решения нужно принимать прямо на месте, непосредственно в боевой обстановке.

— Видимо, вы правы, — согласился подполковник, — извините меня.

— Ничего, — у Асанова испортилось настроение.

Ему не нравилось, что приходится скрывать от офицеров смысл и цели их операции. Но абсолютная секретность была первым залогом успеха в этой непонятной и непредсказуемой экспедиции. Он видел сомнения Рахимова. Подполковник был опытным профессионалом и справедливо указывал на явные погрешности всего плана, при котором не делался акцентна заключительный этап, решавший исход операции. Вместе с тем Рахимов помнил о своем запечатанном конверте и осознавал, что Асанов мог располагать гораздо большей информацией о предстоящих событиях, чем любой из офицеров, находившихся с ним в лагере.

Вечером этого дня они выступили, чтобы под покровом ночной темноты подобраться как можно ближе к лагерю Нуруллы. Идти было нелегко. Шестерым офицерам приходилось нести практически весь необходимый груз на себе, а это делало и без того нелегкую дорогу почти вдвое тяжелее.

Тем не менее к утру они все-таки достигли нужной им точки, выбрав место для лагеря в пяти километрах от места расположения отряда Нуруллы. На этот раз осмотреть лагерь отправился сам Асанов, взявший с собой Чон Дина. В случае, если их задержат передовые посты Нуруллы, они могут объяснить, что, сделав крюк, возвращаются из города, причем Чон Дин даже мог указать дом, где в данное время находилась его жена, а Акбар Асанов вполне мог сойти за таджика, возвращающегося с гостем из Ишкашима.

И хотя Асанов действительно был таджиком, риск в их путешествии вдвоем был огромный. Среди людей Нуруллы вполне могли быть и были таджики, прекрасно знавшие не только Ишкашим, но и живущих в нем таджиков, составляющих большую часть населения города. А попасться на их вопросах было легко, ибо невозможно знать всех жителей маленького городка в лицо или по именам. Но у Асанова было еще одно преимущество — длинный лекарский нож и различные травы. Высушенные и измельченные, они висели в специальных узелках на поясе, как у опатных лекарей, столь редко встречавшихся в этих горных местах. Расчет был на то, что бандиты заинтересуются мастерством Асанова и все-таки отведут его в свои лагерь, а там Акбар мог ориентироваться прямо на месте. Правда, и риск возрастал почти до максимума, ибо среди таджиков Нуруллы вполне мог оказаться бывший житель Душанбе или воевавший в рядах оппозиции моджахед, способный опознать Асанова. Генерал был слишком известен в этой стране своим бесстрашием и своим гуманизмом по отношению ко всем народам, проживающим в этом многонациональном крае.

До кишлака их никто не остановил, видимо, Нурулла считал, что плато, на котором расположен его лагерь, достаточно хорошая позиция, чтобы опасаться непрошенных гостей. Или просто им повезло, и они не встретили никого из выставленных передовых постов, но в кишлак, как и планировалось, они вошли вместе.

Хозяин дома, увидев Чон Дина, ничем не выдал своего огорчения. Ему удалось подсмотреть за женой гостя, когда та сняла паранджу, и он был вынужден согласиться с женой, что подобной красавицы в их кишлаке не было. На самом деле Падерина была далеко не такой красавицей, но, не видевшему вообще в жизни нормальных женщин, старому таджику казалось, что он видит перед собой почти богиню.

Правда, все его радужные прогнозы рухнули, когда из Ишкашима вернулся ее муж. Старик пил чай с ним и его спутником, искренне недоумевая, что нашла такая красивая женщина в этом мужчине. Но он был гость, а она была его женой и, значит, была неприкосновенна, как и положено в таких случаях. Асанов, видевший волнение старика, незаметно улыбался, представляя, какое впечатление на него должна была произвести Падерина. А затем он ушел в лагерь, как лекарь, ищущий возможности небольшого заработка. Старик наотрез отказался идти с ним, объяснив, что не верит этим безбожникам и насильникам.

Асанов шел к лагерю. Кроме длинного ножа, у него не было никакого оружия, если не считать еще нескольких щипцов, колющих и режущих инструментов. Почти у самого плато его остановил наряд из двух человек.

— Стой, — довольно грубо крикнули ему.

— Ассалам аллейкум, — вежливо поздоровался Асанов. Он был одет не в пуштунский, а в таджикский национальный костюм, состоящий из свободно болтавшегося халата, рубахи, штанов, заправленных в большие пыльные сапоги, такой вариант «военизированной моды» середины девяностых.

Патруль даже не ответил на его обращение.

— Кто такой, — грубо спросил один из них, — откуда идешь?

— Я лекарь, — скромно ответил Асанов, — моя цель нести людям избавление от мук и страданий. Если я могу чем-то помочь, я готов.

— Лекарь, — обрадовался второй из патрульных, — как раз то, что нам нужно. Пойдем с нами.

Они направились прямо к лагерю. Расчет был правильным. В горах лекари были как первая необходимость. Здесь не хватало ни медикаментов, ни врачей и лечили по-прежнему старыми, проверенными дедовскими способами, не всегда оставляющими шансы больным людям.