С трудом поднявшись на ноги и доковыляв до кустов, я нашёл какого-то мелкого зверька, хищного, судя по зубам. Мы его съели прямо со шкурой, даже толком не выпотрошив.

— Сколько? — Голос более-менее пришёл в норму, хотя и звучал непривычно, не как раньше. — Сколько времени прошло?

— Двадцать два… Нет, уже двадцать три дня. — Фатима, хоть и выглядела не лучше остальных, отозвалась первой. — Мы… Очень долго… Настя… Но… Ты живой? — сбивчиво и путано начала она.

— Насколько я могу судить — да. — Говорить было трудно, очень раздражало, что голос звучал как чужой — не так, как я слышал его раньше, и не так, как в записи, а совсем по-другому. — Не знаю, что случилось, помню только, что голова очень болела, а потом отрубился.

— Они… Тебе… Голову… Оторвали… — Медленно, и как-то механически-отстранённо пояснила Настя. — Ты не умер… И я пыталась… Её обратно… А она никак… А ты не умер… И не приходил в себя… Я… Пыталась… Очень… — Эмоции наконец прорвали плотину отстранённости, и Настя разрыдалась, вцепившись в меня и уткнувшись носом в плечо. Мальвина, посмотрев на неё, медленно придвинулась, тоже прижалась и беззвучно заплакала. — А потом… На шее… Стало расти… А ты живой… А оно растёт… А потом — голова… А ты… Слабый совсем… И горячий-горячий… И истощение, я видела, магией… И я… И мы все… Мы очень старались… Но сил мало… Мы…

Я только крепче прижал их к себе, обеих… Реакция оказалась неожиданной: не переставая плакать, они обе прижались ко мне, бессовестно — и очень настойчиво! — приставая, тиская грудь — и мою, и свою… и не только грудь… Решительно направляя мои руки ниже и глубже… И Настя буквально по-звериному рыкнула на Мальвину, когда их руки встретились, требовательно лаская меня… Мальвина, тоже с рыком и явно неохотно, попятилась… Не дав ситуации обостриться, я шлёпнул обеих по попам, немедленно завладев их полным вниманием, затем решительно отодвинул Мальвину вбок, безжалостно тиская её обеими левыми руками и хвостом, а Настю потянул на себя. Это явно потребовало от неё значительных усилий — мы все четверо были очень истощены — но она с каким-то первобытным упрямством оседлала меня, практически упав, сопровождая каждое своё движение утробным рыком. Вскоре лес огласил уже рык победный, но она не остановилась, пока я не спихнул её сам — теперь уже потянув на себя Мальвину, а Насте оставив обе правых руки и «передав» хвост. Мальвина, уже «разогретая», «допрыгалась» гораздо быстрее, почти сразу же, и я опять поменял пиджи местами… И громко поддержал последовавший настин рык — отчётливо чувствуя, как дикая, первобытная ярость жизни начала сменяться чем-то более разумным и осознанным… На этот раз Настя сползла с меня сама, а Мальвину я «добил» одними руками — ни на что большее сил уже не оставалось… Но Фатима, про которую я почти забыл, просунула свою голову между моих коленей, совершенно естественным движением, как будто делала это много-много раз, прижалась лицом к животу и решительно потребовала свою долю «укрощения» — не так агрессивно, но столь же настойчиво, уверенно и решительно используя всё, что она успела узнать о моих предпочтениях и «слабостях»… И вскоре добилась своего — пусть меня и хватило очень не надолго.

— Настя, у тебя есть идеи? — Спросил я, когда мы отдышались и тёплый розовый туман перед глазами и в мыслях наконец-то рассеялся. — Или надо повторить?

— Повторить надо обязательно, но не сейчас. — Ответила вместо неё Мальвина. — Сейчас надо ещё что-нибудь съесть, а потом — поспать.

— Там! — Я ткнул пальцем, почувствовав какое-то движение метрах в тридцати — моё чувство пространства явно стало гораздо острее. Я ещё не успел договорить, как с руки Мальвины сорвалась молния, прожгла кусты и поразила цель — как будто я выпустил её сам. «Да» — кивнула она на мой невысказанный вопрос. «Мы все» — подтвердила Фатима, поднимаясь и направляясь к добыче. Жутковатое ощущение захватило меня полностью — если раньше у меня была только Половинка, то теперь она почти полностью исчезла, а на освободившееся место — грубо и жёстко его расширив — пришли все три мои пиджи — не полностью, всего лишь крохотный кусочек каждой, но я отчётливо чувствовал их… Как раньше Настю — только гораздо, гораздо более подробно — и Настю глубже всех. Я чувствовал спокойствие и стабильность Фатимы — благодаря гайверу её почти не коснулось одичание, ощущение было похоже на плавно разгоняющиеся турбины перед взлётом. Я чувствовал, как одичание, словно грязь под душем, стекает с Насти и Мальвины, как настин ум опять набирает привычную поразительную остроту, а в Мальвине бурлит её электрическая природа, как отточенные многими годами навыки заменяют и вытесняют примитивные инстинкты и рефлексы, снова превращая её в спокойного, уверенного и смертоносно эффективного бойца. И я знал, что они тоже чувствуют, как одичание смывает и с меня — с моей Половинки — оставляя чёткое и ясное осознание возможностей и ограничений, сильных и слабых сторон…

Несколько минут мы купались в этом странном единении, пока острота взаимоощущения не стала спадать — не уйдя совсем, но скрывшись с глаз, чтобы не отвлекать от насущных дел, затаившись, спрятавшись, выжидая востребованности.

Неожиданная, немножко безумная и совершенно точно нездоровая и извращённая мысль посетила меня, пока мы сосредоточенно доедали несчастного собрата моей предыдущей жертвы, видимо, привлечённого запахом крови и посчитавшего тридцать метров достаточно безопасной дистанцией.

— А где моя старая голова? — Всех троих от этих слов передёрнуло, наше единение принесло волну самых разных эмоций — страха и отчаяния, безнадёжности и надежды, упорства и терпения. — Ну, я понимаю, что это не очень приятная тема. — Чёрт, я прекрасно ЧУВСТВОВАЛ, насколько это плохая тема! — Но лучше бы нам разобраться в этом вопросе и закрыть его насовсем. — С этим они согласились.

Мгновенная вспышка — как будто тысячи солнечных зайчиков одновременно скакнули сразу во все стороны — и Фатима, снова тяжело поднявшись, направилась внутрь пещеры, а Настя стала объяснять.

— Магия… Очень плохо тебя показывает. Я могу посмотреть на Мальвину, например, или Фатиму, и увидеть, что и как у неё внутри работает — в порядке или нет, более или менее. Чтобы увидеть тебя — смотреть мало, надо слушать, надо щупать, надо стараться. Это сложно… А потом, когда… мы стали… стало ещё сложнее… Не знаю, как нам удалось продержаться до конца… — чувствовалось, что они, все три, разделили какой-то очень неприятный, мрачный, тёмный секрет… и решили его похоронить. И даже наше единение, казалось, поддерживало это решение. — Не важно, я о другом. Наша связь… Я смогла настроиться так, чтобы передать тебе силу — есть ты не мог, первые пару недель, а потом уже было поздно. — Она отчётливо вздрогнула, в голове мелькнуло жуткое зрелище безголового тела — почти безголового. — В общем, основная масса нервной ткани у тебя в грудной клетке, где у всех спинной мозг. И большие нервные узлы возле каждого мало-мальски важного органа. И всё это очень тесно связано друг с другом… А в голове — лишь один из таких нервных узлов, даже не самый сложный…

Я не глядя взял свою голову из рук Фатимы… Ощущения были… Трудноописуемыми. За три недели голова практически мумифицировалась: видимо, результат сочетания лечебной магии, когда Настя пыталась прирастить её обратно, и двух недель без присмотра, когда стало ясно, что это не сработает. Мысленно содрогнувшись, я рассматривал бывшее своё лицо — даже почти узнаваемое с некоторых ракурсов… Вместо волос — оранжевые с зелёным, с монету размером, чешуйки, местами выщипанные, но всё равно очень многочисленные. Треугольные кошачьи уши-локаторы, сложенные из нескольких более крупных и более тёмных чешуек каждое — я отчётливо ощущал такие же у себя на голове и пошевелил ими, ловя звуки с разных направлений. Большие, очень большие глаза — запавшие, но судя по глазницам… Коротковатый и широкий нос, скорее кошачий, чем человеческий по пропорциям — но без характерных лепестков по краям. Широкий рот. С некоторым усилием оттянув челюсть — заметно длиннее человеческой, хотя в глаза это и не бросалось, я увидел белые, с голубоватым отливом, острые зубы — тоже кошачьи, с острыми клыками… Ощупал свои языком — да, очень похоже.